другой». Все сопротивление было распылено по лишённым руководства,
дезорганизованным группам и не имело политического веса.
Правда, то, что Геббельс называл «процессом переплавки народа», происходило не
без применения насилия, тем не менее роль грубых средств в захвате власти была
невелика, гитлеровская формула о «самой бескровной революции мировой
истории», которая скоро вошла в основной риторический лексикон режима, имела
вполне реальную основу, хотя сооружение концентрационных лагерей, число
политических заключённых (по официальным данным на 31 июля 1933 года их
было 27 тысяч) или даже вышедший 22 июня 1933 года указ о «борьбе с
очернительством», который объявлял наказуемым простое выражение
недовольства как «продолжение марксистского подстрекательства», наглядно
демонстрировали, какими средствами поддерживали температуру в ковше
переплавки.
Изучая «чудо» народного сообщества, нельзя также не обратить внимание на то,
что на место партий прошлого пришла всего-навсего одна партийная система
особого рода и произошла лишь замена одних соперничающих групп другими: за
влияние дрались функционеры-выразители тоталитарного интереса, главари банд
со своими сторонниками, партийные сатрапы, демократическую борьбу за власть
они заменили скрытой войной в джунглях без каких-либо правил игры и вне
контроля общественности. В действительности, унификация и вся пропаганда
никогда не могли заставить забыть иллюзорный, фиктивный характер народного
сообщества: последнее было эффектным фасадом, оно не устраняло, а в основном
камуфлировало общественные конфликты. Один эпизод, относящийся к первым
дням режима, демонстрирует осуществлённое принуждением и обманом
примирение нации с самое собой столь же гротескно, сколь и образно: по приказу
Гитлера имевшему дурную репутацию командиру так называемого «тридцать
третьего штурмового истребительного отряда» Хансу Майковскому («Красному
петуху») который был убит, возвращаясь 30 января 1933 года с исторического
факельного шествия, были возданы почести вместе с погибшим в ту же ночь
сотрудником полиции Цаурицем – их похороны стали государственным актом. От
имени народного сообщества гробы с телами полицейского который был католиком
и левым, и штурмфюрера, нарушителя закона и безбожника, бесцеремонно были
установлены вопреки протестам церковного руководства в Лютеровском соборе, а
не кто иной, как бывший кронпринц – в принудительном примирении недоставало
его фигуры – возложил к гробам венки.
Но несмотря на все накладки и вторая фаза захвата власти прошла быстрее и с
меньшими трениями, чем ожидалось. При помощи игры в законность, которая
всякий раз санкционировала уже осуществлённые меры и одновременно
подготавливала новые, были осуществлены необходимые шаги к фюрерскому
государству теперь также и в организации государства и партии. В землях давно
уже правили имперские наместники в качестве надсмотрщиков партии, они
смещали министров, назначали чиновников, участвовали в заседаниях кабинета и
осуществляли почти неограниченную власть над нижестоящими структурами,
после того как верховная власть земель законодательно перешла к рейху и
имперский совет был устранён. Рейх забрал себе и юридические компетенции
земель. Новая схема организации партии делила страну на 32 округа (гау), округа
на районы, местные организации, ячейки и группы. Хотя закон от 1 декабря 1933
года провозглашал единство партии и государства, фактически же Гитлер
проводил курс на их разделение. Не без тактических задних мыслей он оставил
центральное руководство НСДАП в Мюнхене и вообще явно демонстрировал своё
намерение держать партию в стороне от воздействия на правительственные дела: в
том же направление должно было сработать назначение «заместителя фюрера»,
слабого, преданного и не имевшего собственной опоры в партии Рудольфа Гесса, во
всяком случае, НСДАП не обладала политическим приматом перед государством;
единство реализовалось лишь в личности Гитлера, который и далее в значительной
степени удерживал в своих руках нити зачастую раздроблённых компетенций и
позволял партии лишь в отдельных случаях завоёвывать государственные функции
и реализовать её тоталитарные притязания.
Почти все институты власти были покорены. Гинденбург был больше не в счёт, он,
по меткому замечанию его друга и соседа по поместью фон Ольденбург-Янушау,
был рейхспрезидентом, «которого, собственно говоря, уже больше нет»,
примечательно, что руководящий состав партии во время массовой присяги 25
февраля клялся в верности Гитлеру, а не президенту, как того бы требовал закон о
единстве партии и государства. Хотя в некоторых концепциях с престарелым
президентом связывались надежды на законность и традиции, он тем временем не
только сдался Гитлеру, но и позволил коррумпировать себя, его готовность
поддерживать национал-социалистический курс на захват власти своим моральным
авторитетом находилась во всяком случае в примечательном контрасте с
ворчливой холодностью, с которой он предоставил своей участи республику. В
годовщину битвы под Танненбергом он принял в подарок от новых властителей
соседний с поместьем Нойдек земельные участки Лангенау и выкупленный из-под
залога Пройсенвальд, отблагодарив за эту щедрость весьма необычным в немецкой
военной истории жестом: он присвоил отставному капитану Герману Герингу «в
знак признания его выдающихся заслуг на войне и в мирное время» звание
генерала пехоты.
Единственным институтом, избегавшим унификации, оставался рейхсвер. Именно
на него направлялось с явно растущим нетерпением революционное честолюбие
СА. «Коричневый поток должен залить серую скалу», – любил говорить Эрнст Рем,
и его опасение, что Гитлер может отказаться от революции по тактическим
причинам и из-за оппортунизма, было решающим мотивом надвигающего теперь
конфликта. С точки зрения Гитлера, рейхсвер и СА были единственными ещё
независимыми факторами власти с несломленным самосознанием. То, как он
сломал хребет одному из них руками другого, а другому руками первого, решило
проблему существования любого революционного вождя: бросить на съедение
революции как раз самых верных её сынов, чтобы опять-таки акт предательства
зачёлся как историческая заслуга – в этом вновь проявилась его тактическая
виртуозность.
Пока он, как это постоянно бывало в критических ситуациях его жизни, ещё
колебался и отговаривался от наседавших на него контрагентов тем, что «делу
надо дать вызреть», с весны 1934 года в игру вступили силы, которые на разных
путях ускорили развитие. 30 июня 1934 года многочисленные интересы и мотивы
собрались воедино и встретились перед дулами расстрельных команд.
Глава III
«Дело Рема»
После революции всегда встаёт вопрос о революционерах
Никто не охраняет свою революции бдительнее, чем фюрер
Разработанная Гитлером тактика легальной революции обеспечивала захват
власти с относительно незначительным применением насилия и пролитием крови
и позволяла избежать того глубокого раскола, который поражает каждую нацию
после революционных времён. Однако она имела тот недостаток, что старые
элитарные слои, приспособившись к революции, остались целыми и невредимыми
и по меньшей мере гипотетически в любой момент могли поставить под вопрос
существование нового режима; они были ошеломлены, временами увлечены общим
потоком событий, но отнюдь не устранены и не лишены дееспособности.
Одновременно тактика Гитлера неизбежно должна была посеять семена гнева в
боевом авангарде СА, который с боями проложил движению путь к власти и
чувствовал себя теперь обманутым.
С кривой усмешкой и не без горечи коричневые преторианцы наблюдали, как
«реакция»: капиталисты, генералы, юнкеры, консервативные политики и прочие
«трусливые обыватели» поднимались в дни праздников победы Национальной
революции на почётные трибуны, и чёрные фраки торопились занять места рядом
с коричневыми мундирами.
Революция без разбора вербовала своих приверженцев, что лишало её противника.
Недовольство старомодного честного «рубаки» Рема ходом захвата власти стало
довольно скоро выражаться в неоднократных публичных выступлениях. Уже в мае
1933 года он счёл необходимым предостеречь СА в своём распоряжении насчёт
всех фальшивых друзей и ложных праздников, а также напомнить своим
штурмовым отрядам о не достигнутых пока целях: «Хватит праздников. Я хочу,
чтобы СА и СС теперь явно отошли в сторону от вереницы торжеств… Перед нами
ещё стоит задача завершить национал-социалистическую революцию и создать
национал-социалистическое государство».
В то время как Гитлер, более хитрый и изощрённый, чем простоватый Рем, видел в
революции псевдолегальный процесс выхолащивания захваченных структур, при
котором на первый план выдвигались средства демагогии, изматывания
противника или обмана, а насилие использовалось лишь как вспомогательное
средство для запугивания, Рем, исходя из самого понятия революции, связывал с
ней фазу восстания с громом битв, клубами порохового дыма и штурмом цитаделей
старой власти, прежде чем в «ночь длинных ножей», когда дело дойдёт до
кровавой кульминации революции, вместе с ненавистными представителями этой
власти падёт и отживший своё мир и восторжествует новый порядок. Но ничего
подобного не произошло, и Рем был глубоко разочарован.
После короткого периода неуверенности он попытался оградить штурмовые
отряды от процесса великой национальной переплавки. Рем подчёркивал
противоречия со всеми другими сторонами и восхвалял особое сознание СА:
«Только они добьются чистого, неискажённого национализма и социализма и
сохранят их». Своих командиров он предостерегал от занятия постов и почётных
мест в новом государстве.
Если его соперники Геринг, Геббельс, Гиммлер, Лей и многочисленные люди из
третьего ряда свиты Гитлера расширяли своё влияние, завоёвывая положение,
дающее власть, Рем пытался идти противоположным путём: готовить при помощи
последовательного роста своих формирований, которые вскоре увеличились до 3, 5
– 4 млн. человек, государство СА, которое в один прекрасный день будет «надето»
на существующий строй.
Естественно, что при таких обстоятельствах вновь стали давать о себе знать старые
противоречия с политической организацией – неприязнь воинствующих
революционеров к толстошеим эгоистам из среднего сословия, заполнявшим ПО,
которые, пыхтя в жмущих вицмундирах, в большинстве случаев однозначно
превосходили их в мелкотравчатой борьбе за «тёплые местечки» и позиции.
Недовольство ещё больше выросло, когда Гитлер со все большим нажимом стал
требовать прекращения революционного разгула. Уже в июне 1933 года началась
ликвидация многочисленных «диких» лагерей СА для содержащихся под арестом,
вскоре после этого были распущены первые части вспомогательной полиции.
Сторонники Рема напрасно напоминали о жертвах, которые они принесли, о боях,
которые они выдержали, они чувствовали себя обделёнными как забытые
революционеры упущенной революции: Рем уже в июне 1933 года резко выступил
против все чаще звучащего заявления, что захват власти закончен и задача СА
выполнена. Тот, кто требует усмирить революцию, предаёт её, – заявил он, –
рабочие, крестьяне и солдаты, которые маршировали под его штурмовыми
стягами, завершат свою задачу, не обращая внимания на приспособившихся
«обывателей и нытиков»:
«Устраивает это вас или нет, – мы продолжим нашу борьбу.
Если вы наконец-то поймёте, о чём идёт речь, – вместе с вами! Если вы не хотите –
без вас! А если надо будет – против вас!»
В этом состояло значение лозунга «Второй революции», который с того момента
курсировал в казармах и штабах СА: она должна была помочь подняться на ноги
погрязшему в тысячах жалких половинчатостей и компромиссах или даже
преданному захвату власти весной 1933 года и привести к полной революции,
завоеванию всего государства. Этот клич часто расценивался как доказательство
существования среди коричневых соединений хотя бы расплывчатого проекта
нового общественного устройства. Но из тумана фраз о «священной
социалистической воле» никогда не вырисовывалась поддающаяся определению
концепция, и никто не был в состоянии описать, каким все же будет государство
СА.
Этот социализм никогда не выходил за рамки грубого, не прошедшего стадии
рефлексии милитаризированного коммунизма, который у самого Рема и его
ближайшего окружения принимал ещё более резкие формы под воздействием
социального сознания кучки гомосексуалистов, окружённой враждебным внешним
миром; государство СА, если характеризовать его некой формулой, было не чем
иным, как государством, которое должно было решить действительно отчаянную
социальную проблему многочисленных безработных штурмовиков. Наряду с этим
речь шла и об обманутых устремлениях политического авантюризма, прятавшего
свой нигилизм под политической маской идеологии национал-социалистического
движения и не желавшего понять, почему это он после одержанной наконец
победы должен распрощаться с приключениями, борьбой и «живым делом».
Как раз бесцельность революционного аффекта СА стала тем временем пробуждать
озабоченность широкой общественности. Никто не знал, против кого обернёт Рем
ту могучую силу, о которой он угрожающе напоминал нервозной чередой парадов,
инспекций и помпезных митингов по всей Германии. Он демонстративно взялся за
возрождение в СА старых боевых стремлений, но вместе с тем искал связей и
финансовой поддержки среди промышленников, создал
