Речь произвела чрезвычайный эффект, хотя точный текст её был почти неизвестен,
так как Геббельс в последнюю минуту отменил намеченную на вечер её
трансляцию и запретил какую-либо публикацию её в печати. Сам Гитлер явно
воспринял выступление Папена как брошенный ему лично вызов и разразился
перед гвардией своих партийных руководителей яростными угрозами. Он
возбуждённо клеймил «всех этих карликов» и грозил, что мощь «нашей общей
идеи сметёт их с дороги… Раньше у них были силы предотвратить возвышение
национал-социализма; пробудившийся народ отправит их в усыпальницу… Пока
они брюзжат, они нам безразличны. Но, если они когда-нибудь попытаются
перейти от критики к делу и совершить хоть малейший шаг вероломства, они могут
быть уверены, что будут иметь сегодня дело не с трусливой и коррумпированной
буржуазией 1918 года, а с кулаком всего народа». Когда после этого Папен
потребовал своей отставки, Гитлер оттянул решение, предложив вместе посетить
Гинденбурга в Нойдеке.
Действительно, складывается впечатление, что на какой-то момент Гитлер утратил
ориентацию и не знал, с каким раскладом он имеет дело. Бесспорно, до него
доходили выражения недовольства со стороны президента, он также знал и об
озабоченности верхушки рейхсвера. Он мог не без основания подозревать, что
неосмотрительный, вечно лезущий на передний план господин фон Папен раскрыл
в Марбурге тайно установленные связи и что за ним стоит вся мощь и нетерпение
армейского руководства, президента и все ещё влиятельных консервативных
кругов. 21 июня он отправился в Нойдек и вновь спровоцировал Папена, не
пригласив его туда, как это было условлено двумя днями раньше. Но ведь целью
визита и было подорвать опасную связь между Гинденбургом и Папеном, а также
проверить настроение и решимость президента, в этих делах вице-канцлер был бы
лишь помехой. Ещё до визита к президенту находящийся в Нойдеке руководитель
имперского ведомства по делам печати Вальтер Функ проинформировал его о
типично солдатской реакции фельдмаршала: «Если Папен не может соблюдать
дисциплину, то пусть делает выводы».
И сам Гинденбург, похоже, успокоил Гитлера, но инцидент в целом показал ему,
что время терять нельзя. Сразу после возвращения он замкнулся на три дня в
Оберзальцберге, чтобы обдумать ситуацию, и, судя по всему, было принято
решение перейти в наступление и также намечен срок начала акции. 26 июня,
вернувшись в Берлин, Гитлер тут же приказал арестовать Эдгара Юнга, а когда
Папен снова захотел пожаловаться, Гитлер, недолго думая, велел сказать, что его
нет на месте. Погрозив соседнему зданию, где работал вице-канцлер, он сказал
Альфреду Розенбергу, который был как раз в саду имперской канцелярии: «Да, вон
откуда все идёт, дайте только время и я разнесу всю эту контору». До и во время
этих событий произошли инциденты, которые ещё больше повысили
напряжённость. Уже в начале июня СС и СД получили указание пристально
наблюдать за СА и стали готовиться к операции. Комендант лагеря Дахау эсэсовец
Айкке провёл со своими командирами штабные учения по планируемой операции в
районе Мюнхена, Лехвельда и Бад-Висзее. Ходили слухи о связях Рема с
Шляйхером. Бывшему канцлеру Брюнингу тайком намекнули, что его жизнь в
опасности, и он тайно покинул Германию; Шляйхер, который получил
многочисленные аналогичные сигналы, хотя и удалился на некоторое время из
Берлина, однако скоро вернулся и отказался от приглашения своего друга
полковника Отта съездить в Японию, он не хотел стать «беглым». Между
Гиммлером, его впервые явно рвущимся на передний план помощником
Райнхардом Гейдрихом, Герингом и Бломбергом циркулировал так называемый
общеимперский список с именами людей, которых в известный момент намечалось
арестовать или расстрелять. Гейдрих и руководитель СД Вернер Бест не смогли
при этом договориться, как быть с мюнхенским обергруппенфюрером СА
Шнайдхубером, которого один считал «приличным и верным», а другой – «таким
же опасным», как и остальные, в то время как Лутце обсуждал с Гитлером,
ликвидировать ли самую верхушку или же более широкий круг «главных
виновников» и позже жаловался на гнусность СС, которые первоначальный список
из семи жертв по субъективным причинам и соображениям мести расширили до
семнадцати, а в конце концов и до более чем восьмидесяти человек. 23 июня на
стол отдела контрразведки в министерстве рейхсвера при таинственных
обстоятельствах попал сфабрикованный секретный приказ Рема, который
призывал штурмовые отряды браться за оружие, но этот документ был разоблачён
как фальшивка уже по той причине, что в перечне его рассылки были указаны
заклятые враги Рема – Гиммлер и Гейдрих. Примерно в тот же день Эдмунд
Хайнес, группенфюрер СА из Силезии, получил сообщение, что рейхсвер готовится
к действиям против СА, в то время как до начальника военного округа Бреслау
генерала фон Кляйста дошли известия, из которых складывалась «картина
лихорадочных приготовлений СА». Почти каждый день в речах по радио или на
митингах звучали предупреждения в адрес поборников «Второй революции» и
консервативной оппозиции. 21 июня Геббельс заявил на празднике солнцестояния
на Берлинском стадионе: «Этому сорту людей импонирует только сила,
самоуверенность и сила. Они это увидят!.. Им не остановить поступь века. Мы
перешагнём через них». Четырьмя днями позже Гесс обратился по радио к
«играющим в революцию», которые не доверяют «великому стратегу революции»
Адольфу Гитлеру: «горе нарушающим долг верности!» 26 июня на собрании в
Гамбурге Геринг отверг все планы восстановления монархии: «У нас, живых, есть
Адольф Гитлер!», он пригрозил «реакционной своре»: «Когда чаша терпения
переполнится, я нанесу удар! Мы работали, как никто ещё не работал, потому что
за нами стоит народ, который доверяет нам… Кто согрешит против этого доверия,
лишит себя головы». Ещё одно высказывание, на этот раз Гесса, в пророческом
ключе: «уход национал-социализма с политической сцены немецкого народа»
вызовет «европейский хаос». Будто управляемые уверенною рукой, события с этого
момента устремились к кульминационной точке. Пока СА, где никто ничего не
подозревал, готовились к своему отпуску, Рем и его ближайшее окружение
разместились в гостинице «Хансльбауэр» в Висзее. 25 июня Имперский союз
немецких офицеров исключил его из своих рядов и тем самым, если смотреть
строго с точки зрения чести союза, как бы дал добро на его ликвидацию. На
следующий день Гиммлер уведомил всех окружных руководителей СС и СД о
«предстоящем бунте СА во главе с Ремом», в котором, по его словам, примут
участие и другие оппозиционные группы. Ещё днём позже группенфюрер СС Зепп
Дитрих, командир охранного батальона СС в Берлине, обратился к начальнику
организационного отдела сухопутных войск с просьбой о выделении
дополнительного вооружения для выполнения секретного задания фюрера. Чтобы
придать заявке большую убедительность, Дитрих представил составленный СА
список подлежащих ликвидации, в котором было имя самого начальника отдела.
Чтобы устранить все возникающие сомнения, Райхенау, точно так же как Гиммлер,
вводил людей в заблуждение, обманывал и прибегал к многочисленным
запугивающим выдумкам. Скоро стали ходить слухи, что СА грозили «прикончить»
всех старших офицеров.
Тем временем о якобы предстоящем путче СА были уведомлены и более широкие
круги командования рейхсвера, которому было сообщено, что СС находится на
стороне армии и поэтому им в случае необходимости следует выдать оружие.
Согласно приказу генерал-лейтенанта Бека от 29 июня все офицеры на
Беендлерштрассе должны были иметь при себе пистолеты. В тот же день
«Фелькишер беобахтер» опубликовала статью Бломберга, которая в форме
заявления от имени рейхсвера о безусловной верности одновременно и
уполномочивала и просила Гитлера выступить против СА.
Теперь было готово все: СА держали в неведении, СС и СД с рейхсвером за спиной
готовы начать действовать, консерваторы запуганы, а больной, с признаками
старческого слабоумия президент в далёком Нойдеке. Последняя попытка
некоторых сотрудников Папена проникнуть к Гинденбургу и добиться введения
чрезвычайного положения сорвалась из-за трусости и тупости Оскара фон
Гинденбурга. Сам Гитлер покинул Берлин ранним утром 28 июня, чтобы как он
заявил позже «создать полное впечатление (siс!) абсолютного спокойствия и не
встревожить предателей». Несколькими часами позже он был свидетелем на
свадьбе гауляйтера Тербовена, но теперь вокруг него разворачивалась бурная
активность, в то время как он сам все вновь и вновь впадал в угрюмую
задумчивость, как бы отключаясь от происходящего. Вечером он позвонил Рему и
приказал вызвать всех старших командиров в субботу, 30 июня, для откровенного
разговора. Телефонный разговор проходил явно в примирительном духе, ибо у
Рема, вернувшегося к своему застольному кругу в Висзее, был, по рассказам,
«весьма довольный» вид.
Закулисным режиссёрам не хватало лишь одного – мятежа, против которого якобы
были направлены все их обширные приготовления. В действительности СА по-
прежнему вели себя спокойно, часть их уже ушла в отпуск, продолжавшаяся
неделями слежка СД не дала никаких результатов, которые могли бы оправдать
кровавую расправу. В то время, как Гитлер поехал 29 июня в Бад-Годесберг, а
Геринг приказал своим берлинским подразделениям находиться в боевой
готовности, Гиммлер сам разыграл предусмотренный сценарием, но так пока и не
состоявшийся «мятеж» СА. Получив написанные от руки анонимные записки, на
улицы внезапно вышли части мюнхенских СА и стали бесцельно маршировать, и
хотя вскоре вызванные, сбитые с толку командиры тут же вернули своих людей на
обычные места, мюнхенский гауляйтер Вагнер теперь имел возможность доложить
в Бад-Годесберг о выступлении якобы начавших путч СА. Гитлер присутствовал
при построении службы трудовой повинности на обращённой к Рейну площади
перед гостиницей «Дрезден» и наблюдал, как на противоположном склоне горы
600 мобилизованных с факелами в руках образуют горящую свастику, когда ему
вскоре после полуночи передали это известие. Одновременно поступило
сообщение Гиммлера, что берлинские СА запланировали захватить в ходе налёта
во второй половине дня правительственный квартал. «При таких обстоятельствах я
мог принять только одно решение, – заявил Гитлер, – только беспощадная и
кровавая акция была ещё способна подавить распространение бунта… »
Правда, можно себе представить, что оба сообщения действительно пробудили
опасения Гитлера, что Рем раскусил игру и готовит контрудар. До сегодняшнего
дня не ясно, до какой степени его держали в заблуждении и неверно
ориентировали другие, в особенности Гиммлер, который упорно и беззастенчиво
устранял верхушку СА, обеспечивая своё собственное возвышение. Во всяком
случае, он отменил свой прежний план лететь в Мюнхен утром и решил
отправиться туда немедленно. Примерно в четыре часа, когда стало светать, он
прибыл в город в сопровождении Геббельса, Отто Дитриха и Виктора Лутце.
Операция началась. В баварском министерстве внутренних дел он в приступе
истерики набросился на приведённых туда, якобы бунтовавших прошлым вечером
обергруппенфюрера Шнайдхубера и группенфюрера Шмидта, сорвал с них погоны
и приказал отправить в Штадельхаймскую тюрьму.
Сразу после этого в сопровождении длинной вереницы автомашин он отправился в
Бад-Висзее. «С плёткой в руке, – как описывал этот эпизод его водитель Эрих
Кемпка, – Гитлер вошёл в спальню Рема, за ним два инспектора уголовной полиции
с пистолетами, снятыми с предохранителя. Он выдавил из себя слова: „Рем, ты
арестован!“ Рем заспанно выглянул из подушек своей постели и пробормотал:
„Хайль, мой фюрер!“ „Ты арестован!“ – проревел Гитлер второй раз, повернулся и
вышел из комнаты». То же самое произошло и с другими, уже приехавшими
вождями СА, только один-единственный Эдмунд Хайнес из Силезии, которого
застали в постели с гомосексуалистом, оказал сопротивление; прибывших Гитлер
перехватывал на обратном пути и тоже отправлял в Штадельхайм, всего набралось
около двухсот старших командиров СА со всех частей страны. Примерно в десять
часов Геббельс позвонил в Берлин и передал пароль «Колибри». После этого
Геринг, Гиммлер и Гейдрих и там пустили в дело свои отряды. Указанных в
«общеимперском списке» командиров СА хватали, доставляли в лихтерфельдский
кадетский корпус и там – в отличие от мюнхенских камрадов, без церемоний –
шеренгами расстреливали у стены.
Тем временем Гитлер прибыл в Коричневый
