продолжавшиеся несколько дней убийства. Вместо этого он оставался в
бездеятельном ожидании, выдавал оружие и в конце поздравлял себя с
проницательностью, которая позволила сохранить руки чистыми и всё же
оказаться в победителях, не подозревая, сколь недолговечной может быть эта
победа.
Когда в кульминационный момент убийств бывший статс-секретарь Планк
требовал от генерала фон Фрича вмешаться в события, начальник управления
сухопутных войск сослался на отсутствие приказов. Планк предостерёг: «Если Вы,
господин генерал, будете бездеятельно наблюдать, то Вас рано или поздно
постигнет та же судьба». Тремя с половиной годами позже фон Фрич вместе с фон
Бломбергом был отправлен в отставку при задевающих их честь обстоятельствах;
обвинение основывалось, как и в случае фон Шляйхера и фон Бредова, на
сфабрикованных документах, и в рядах СА пошли злорадные разговоры о «мести за
30 июня»: Les institutions perissent par leurs victoires.
Развитие дел точь-в-точь подтвердило это правило. Да, 30 июня нанесло
смертельный удар по СА. Их былой бунтарский, самоуверенный характер заметно
обрастал мелкобуржуазными чертами, и на смену кастету, «пушке» и дубинке
приходили кружки для сбора пожертвований. Но на место СА не встал рейхсвер.
Проявившуюся очевидную слабость армейского руководства Гитлер использовал
спустя уже три недели. 20 июля 1934 года он вывел СС из подчинения СА «ввиду
больших заслуг…, особенно в связи с событиями 30 июня», повысил их до статуса
самостоятельной, ответственной непосредственно перед ним организации, которая
наряду с вермахтом получила разрешение создать вооружённые силы, сначала
численностью в одну дивизию. Мало что так открывает сокровенную суть
тактического темперамента Гитлера, как решение поощрять сразу после
устранения СА создание новой равнозначной фигуры, чтобы без потерь
продолжить игру обеспечения власти. Все участвовавшие в этих событиях ближе
или дальше от эпицентра наивно исходили из того, что 30 июня разрешило вопрос
о власти; однако Гитлер как раз тем и обеспечивал собственную власть, что
никогда не решал властные конфликты в своём окружении. Он просто перемещал
эти конфликты на другие уровни и продолжал разыгрывать их с новыми фигурами
при изменённой конфигурации конфронтаций.
Однако СС взяли на себя не только тактические, но и многие политические
функции СА. Они отказались только от притязаний на самостоятельность, которые
так шумно подчёркивали сторонники Рема. Ибо СА никогда не подчинялись
полностью принципу слепого повиновения и в своём самосознании всегда
демонстрировали также и намерение дистанцироваться от презираемого ими
партийного корпуса. В противоположность им СС воспринимали себя как
полностью лояльную элиту, служившую стражей, авангардом и пионером
национал-социалистической идеи и дисциплинированно выполнявшую чисто
инструментальную роль придатка воли фюрера. В этом ключе они начали с 30
июня неудержимый, развёртывающийся по всем азимутам процесс расширения
своего влияния, в мощной тени которого после СА скоро исчезла и партия, так что
больше не было пути к власти, который проходил бы мимо них.
Восхождение СС, которое весьма существенно определило историю и лицо
«третьего рейха» и далеко не завершилось с гибелью режима,
продемонстрировало, кстати, небезосновательность убеждения Рема, что его
воззрения в конечном счёте совпадают со взглядами Гитлера. Ибо то, что создал
Генрих Гиммлер – в этом деле его подпитывал новыми импульсами и подталкивал
вперёд неустанно действовавший за кулисами, Райнхард Гейдрих – огромный и
разветвлённый аппарат имперского руководства СС, расширенный им до
подлинного параллельного государства, которое проникло во все существенные
институты, выхолостило их в политико-силовом отношении и в конце концов стало
заменять их, было не чем иным, как оставшейся расплывчатой целью Рема,
которой он нетерпеливо добивался; если его тщеславные младшие командиры
мечтали о государстве СА, то теперь, по меньшей мере в начальной стадии, стало
реальностью государство СС. Рема ликвидировали за то, что он непосредственной
акцией хотел осуществить то, что Гитлер стремился реализовать, как он объяснил
в тесном кругу приближённых, «медленно и целенаправленно», «малюсенькими
шагами».
В этом смысле 30 июня означает устранение того типа деятеля, без которого
история восхождения Гитлера дочти не могла обойтись: грубого рубаки, как
правило, из числа уволенных офицеров, который сперва как боец «добровольческих
отрядов», а потом гитлеровский герой улицы, пытался сохранить в гражданской
действительности военные переживания и неожиданно, когда цель была
достигнута, не имел перед собой какой-либо задачи. По знаменитому
высказыванию Макиавелли, власть утверждают не с теми сторонниками, с
которыми её завоевали, и, по слухам, Муссолини на встрече с Гитлером в Венеции
сделал аналогичное замечание. Устранением руководящей верхушки СА была
одновременно также остановлена допущенная в ходе завоевания власти в
ограниченных масштабах революция снизу, и в том, и в другом пришёл конец
анахронизму: «дело Рема» завершило так называемое «время борьбы». Оно
ознаменовало точку поворота от неопределённой, утопической фазы движения к
трезвой, свободной от мечтаний реальности государства порядка. Тем самым
романтических баррикадных бойцов XIX века, в которых Рем и его окружение
охотно узнавали самих себя, сменил тип современного революционера,
порождённого СС: те бесстрастно функционирующие и в главных управлениях и
ведомствах ниспровергатели, которые в качестве тоталитарных менеджеров и
чиновников-исполнителей осуществляли беспрецедентную революцию и
закладывали свои детонаторы глубже, чем, пожалуй, когда-либо революционеры до
них, ибо мыслили категориями не улицы, а структур.
Но вряд ли Рему суждено было погибнуть из-за своего нетерпения, если бы Гитлер
не преследовал более далеко идущих намерений, чем напрямую связанные с его
ликвидацией. Мы ещё и сегодня поддаёмся воздействию вводящих в заблуждение
языковых клише режима, когда рассматриваем события 30 июня исключительно
как столкновение с Ремом и устранение СА. Как давала понять пропагандистская
кампания в последние недели перед акцией, удар был нацелен против всякой
оппозиционности или независимости вообще, и действительно, опыт этих дней
содействовал тому, что с этого времени на многие годы больше не было никакого
более или менее серьёзно организованного сопротивления. Двойная
направленность операции чётко выразилась в одном высказывании Гитлера того
времени; упрекая вождей СА только в торопливости и глупости, он излил
безграничную, подпитываемую старыми обидами ненависть к тем консерваторам,
которые мнили, что «заарканили» и перехитрили его:
«Все они ошибаются. Они недооценивают меня, потому что я вышел из низов, из
„гущи народной“, потому что у меня нет образования, потому что я не умею вести
себя так, как их воробьиные мозги считают правильным. Если бы я был одним из
них, то я был бы в их глазах великим деятелем – уже сегодня. Но мне не нужно
подтверждения моего исторического величия с их стороны. Строптивость СА
лишила меня многих козырей, но у меня в руке ещё есть другие. Я недолго ищу
выход, если у меня что-то срывается…
Я спутал им карты. Они думали, у меня не хватит для этого смелости, что я трус.
Они уже видели, как я бьюсь на их аркане. Они уже считали меня своим орудием,
шутили за моей спиной, что у меня больше нет власти. Моя партия-де кончена. Я
уже давно раскусил все это. Я так им врезал по пальцам, что они ещё долго будут
чувствовать удар. То, что я утратил из-за суда над штурмовиками, мне возместил
суд над этими поместными игроками и профессиональными авантюристами,
Шляйхером и его присными.
Если я сегодня обращаюсь с призывом к народу, он идёт за мной. Когда я
обращаюсь к партии, то она стоит на своём месте, сплочённая как никогда.
Выходите, господа Папен и Гугенберг, я готов начать следующий раунд».
На самом деле он знал, что никакого следующего раунда с этими противниками не
будет.
Если свести все воедино, то та тактическая задача, перед которой стоял Гитлер
накануне 30 июня, требовала в целом одновременного решения пяти проблем: он
должен был раз и навсегда лишить власти Рема и гвардию строптивых буйных
революционеров СА, удовлетворить претензии рейхсвера, устранить недовольство
населения, вызванное господством улицы и явным террором, а также расстроить
планы консервативных противников, – и сделать это так, чтобы не стать пленником
той или иной стороны. И он действительно достиг всех этих целей за счёт одной-
единственной непродолжительной акции с относительно небольшим числом жертв.
Благодаря этому ничего больше не мешало реализации его основного замысла,
который должен был завершить захват власти – стать преемником Гинденбурга.
С середины июня состояние президента стало заметно ухудшаться, и посвящённые
скоро стали считаться с тем, что его кончина может произойти в любой день. 31
июля правительство впервые издало официальный бюллетень о состоянии его
здоровья, и хотя днём позже тон известий был гораздо более обнадёживающий,
Гитлер, отбросив в сторону всякий пиетет, заранее представил кабинету закон о
преемственности, который должен был вступить в силу после смерти Гинденбурга
и объединить пост рейхспрезидента с постом «фюрера и рейхсканцлера».
Формальным основание для этой меры служил закон от 30 января 1934 года,
который наделял имперское правительство полномочиями изменять конституцию;
но поскольку эти полномочия проистекали из закона о чрезвычайных
полномочиях, каждый основанный на них правовой акт должен был бы исходить из
чётко установленных в этом законе гарантий, одной из которых было
существование поста рейхспрезидента. Однако «Закон о главе государства»
беззастенчиво пренебрёг этим положением, вновь нарушая принцип законности, и
устранил тем самым последнее ограничение на пути исключительного господства
Гитлера. Сколь бесцеремонно и нетерпеливо действовал Гитлер, видно из того, что
он поставил под законом подпись Папена, которого вообще не было на этом
заседании.
В тот же день Гитлер отправился к смертному одру в Нойдек, но Гинденбург
приходил в сознание только на мгновения и обратился к нему «Ваше
императорское Величество»; несмотря на всю свою внушительность, словно
созданную для того, чтобы притягивать к себе взоры и порождать легенды, он
всегда чувствовал себя зависимым, вассальным существом. Когда на следующий
день, утром 2 августа, он умер, сообщение имперского правительства в последний
раз заставило его сыграть роль могучего, словно высеченного из камня колосса,
этому амплуа он обязан и своей славой и упрёками в том, что не справился с
возложенными задачами. Куча эпитетов славила его «как верного слугу немецкого
народа», «монументальную фигуру из далёкого прошлого», его высшей заслугой
стало то, что 30 января 1933 года он открыл юному «национал-социалистическому
движению ворота государства», достиг «глубокого примирения» между Германией
вчерашней и завтрашней, став в мирное время тем, кем он был на войне:
«национальной легендой немецкого народа».
Смерть Гинденбурга не вызвала какого-либо заметного перелома. Растаяли
некоторые надежды, некоторые иллюзии. В потоке некрологов и выражений
скорби со всех сторон остались почти незамеченными законодательные меры,
которые, будучи тщательно заготовленными, юридически закрепляли новую
ситуацию. Декрет имперского правительства поручал министерству внутренних
дел подготовить плебисцит, который был призван «однозначно санкционировать со
стороны немецкого народа» уже закреплённое конституционным правом
объединение постов канцлера и президента, ибо, как заявил уверенный в успехе
Гитлер, он «проникнут твёрдым убеждением, что всякая государственная власть
исходит от народа и должна подтверждаться им при помощи свободного и тайного
выбора». Для камуфлирования теперь объединённой в его лице абсолютной
институциональной власти он заверил, что «величие скончавшегося» не позволяет
ему претендовать на титул президента; поэтому он выражает желание, чтобы в
«официальном и неофициальном обращении к нему обращались только как к
фюреру и рейхсканцлеру».
Уже в день смерти Гинденбурга руководство рейхсвера продемонстрировало
безусловную лояльность Гитлеру, превосходившую привязанность к
скончавшемуся фельдмаршалу. В приспособленческом сверхусердии, одним только
приказом, законная основа для которого была создана лишь тремя неделями
позже, министр рейхсвера фон Бломберг распорядился привести к присяге на
верность новому главнокомандующему во всех гарнизонах офицеров и рядовых
вермахта. Отменялся старый текст, в котором говорилось о верности «народу и
Отечеству», теперь присягающие клялись «богом» в безусловном повиновении
Гитлеру лично, и позднее, когда ожидания и самоочевидные иллюзии лета 1934
года давно улетучились, эта присяга сыграла историческую роль. Во-первых, она
укрепила тоталитарное фюрерское
