гарантий, его долгое, упорное сопротивление национал-социалистам,
осуществляемое при помощи запретов и преследований, стало постепенно
ослабевать. Когда Папен предложил ему в начале февраля 1938 года встретиться с
немецким канцлером, он в конце концов скрепя сердце согласился. Утром 12
февраля он прибыл в Берхтесгаден, Гитлер встретил его на ступенях резиденции
Бергхоф. Сразу после приветствия неожиданно разбушевавшийся Гитлер,
драматически разъяряясь, обрушил на гостя град обвинений; слова о
впечатляющей панораме, открывавшейся в зале резиденции, Гитлер отмел в
сторону: «Да, здесь зреют мои мысли. Но мы встретились не для разговоров
оКраузе, ни Англия, ни Франция, ни Италия не пошевелят и пальцем, чтобы
помочь ей. Он потребовал свободы деятельности национал-социалистов,
назначения своего приверженца Зейс-Инкварта министром безопасности и
внутренних дел, всеобщей амнистии, а также ориентации австрийской внешней и
экономической политики на курс рейха. Настало время обеда, и возбужденно
жестикулировавший Гитлер превратился, по рассказам Шушнига, как ни в чем не
бывало, в любезного хозяина, но во время заключительной беседы он в ответ на
замечание австрийского канцлера о том, что он по конституции своей страны не
может давать никаких окончательных обещаний, распахнул дверь и, выставив
Шушнига, криком, в угрожающем тоне позвал генерала Кейтеля. Когда последний
вошел и, закрыв дверь, спросил, что приказывает фюрер, тот ответил: «Абсолютно
ничего! Посидите здесь!» Немного позже Шушниг подписал обязательство
выполнить предъявленные требования. Приглашение Гитлера на ужин он
отклонил. В сопровождении Папена он выехал через границу в Зальцбург. За всю
поездку он не произнес ни слова. Зато беспечно болтал Папен: «Да, фюрер может
быть и таким, теперь вы сами видели. Но когда вы приедете в следующий раз,
говорить будет гораздо легче. Фюрер может быть обаятельным» . В следующий раз
Шушниг попал в Германию под конвоем, путь его лежал в концлагерь Дахау.
Берхтесгаденская встреча значительно стимулировала деятельность австрийских
национал-социалистов. Серией дерзких актов насилия они как бы уведомляли, что
скоро придут к власти, все попытки Шушнига организовать хоть какое-то
сопротивление запоздали. Чтобы оказать «в последний час» противодействие
открытому распаду власти, он решил вечером 8 марта провести в следующее
воскресенье, 13 марта, плебисцит, благодаря которому перед лицом всего мира
хотел опровергнуть утверждение Гитлера, что за него большинство австрийского
народа. Но Берлин тут же нажал на него, и он отказался от своего замысла. По
настоянию Геринга Гитлер решил в случае необходимости принять против Австрии
военные меры, после того как Риббентроп доложил из Лондона о нежелании
Англии воевать за этот роковой реликт Версальского договора; без Англии, как он
знал, не выступит и Франция; только у Муссолини, как казалось некоторое время,
поглощение Вены немцами вызвало бы раздраженную реакцию. После всего
случившегося Гитлер направил в среду 10 марта принца Филиппа Гессенского с
написанным от руки письмом в Рим, в котором говорилось об австрийском заговоре
против рейха, угнетении патриотически настроенного большинства и угрозе
гражданской войны. В конце концов как «сын австрийской земли» он не может
сложа руки смотреть на происходящее, продолжал он, теперь он решил
восстановить законность и порядок на своей родине. «Вы, Ваше
Превосходительство, поступили бы так же, если бы речь шла о судьбе Италии». Он
заверял Муссолини в своей, как он писал, прочной симпатии и нерушимости
границы по Бреннеру: «Эта граница никогда не подвергнется каким-либо
изменениям» . После нескольких часов возбужденной подготовки, вскоре после
полуночи, была издана директива № 1 по операции «Отто»:
«Я намерен, если другие средства не приведут к цели, осуществить вторжение в
Австрию вооруженными силами, чтобы установить там конституционные порядки и
пресечь дальнейшие акты насилия в отношении настроенного в пользу Германии
населения.
Командование всей операцией я принимаю на себя… В наших интересах провести
всю операцию без применения силы, в виде мирного ввода войск, который будет
приветствовать население. Поэтому избегать всяких провокаций. Но если будет
оказано сопротивление, то сломить его силой оружия со всей беспощадностью…
На границах Германии с другими государствами пока что никаких мер
предосторожности не принимать» .
Самоуверенный, лапидарный тон документа почти полностью скрывал атмосферу
истерии и колебаний, в которой он возник. Все рассказы людей из окружения
Гитлера говорят об исключительной путанице решений, бестолковой неразберихе,
в которой оказался Гитлер во время этой первой экспансионистской акции в своей
карьере. Множество скоропалительных, неверных решений, холерических взрывов
раздражения, бессмысленных телефонных звонков, приказов и указаний об их
отмене сменяли друг друга в течение немногих часов между воззванием Шушнига
и 12 марта: по всей видимости, давали себя знать «расшатанные нервы», которые
Гитлер, вопреки своему намерению, не смог «привести в порядок». Он
возбужденно требовал от военного руководства разработать за несколько часов
план операции, контрпредложения Бека и позже фон Браухича он раздраженно
отверг, затем он отменил свой приказ о переброске частей, а потом вновь
распорядился выполнять его, и в добавление к этому – заклинания, угрозы,
недоразумения: Кейтель говорил позже о «мучительнейшем времени» . И если бы
Геринг в нужный момент не взял инициативу в свои руки, то мир бы, вероятно,
увидел, сколько невротической неуверенности и метаний проявляет Гитлер в
ситуациях, связанных с большой напряженностью. Но Геринг, который в силу
своей замешанности в «деле Фрича», был во всех отношениях заинтересован в
акции и ее эффекте дымовой завесы, энергично толкал колеблющегося Гитлера
вперед. Спустя годы Гитлер со всем восхищением психически неустойчивого
человека перед хладнокровной флегматичностью своего соратника, почти
запинаясь, заметил: «Рейхсмаршал пережил вместе со мной очень многие
кризисы, он в ситуациях кризиса холоден как лед. Лучшего советника, чем
рейхсмаршал, в периоды кризиса не найти. В эти времена рейхсмаршал проявляет
жестокость и хладнокровие. Я всегда замечал, что в критические, судьбоносные
моменты он не останавливается ни перед чем и тверд как сталь. Лучшего
советчика не найдешь, никак не найдешь. Он прошел вместе со мной через все
кризисы, самые суровые кризисы, он был холоден как лед. Всегда, когда дела
принимали совсем опасный оборот, он был холоден, как лед…»
На следующий день, 11 марта, Геринг ультимативно потребовал отставки Шушнига
и назначения новым федеральным канцлером Зейс-Инкварта. Во второй половине
дня по команде из Берлина по всей Австрии на улицы высыпали национал-
социалисты. В Вене они проникли в ведомство федерального канцлера, заполнили
лестницы и коридоры, расположились в служебных помещениях, так продолжалось
до тех пор, пока Шушниг не объявил вечером по радио о своей отставке и дал
указание австрийской армии отходить при вступлении немецких частей без
сопротивления. Когда федеральный президент Миклас твердо отказался назначить
Зейс-Инкварта новым канцлером, Геринг в ходе одного из многочисленных
телефонных разговоров с Веной дал одному из доверенных лиц примечательные
указания:
«Слушай меня внимательно: главное заключается в том, чтобы Зейс-Инкварт
теперь овладел всей правительственной властью, занял радиостанцию и т. д.. – .
Зейс-Инкварт должен прислать сюда следующую телеграмму, записывайте:
«Временное австрийское правительство, которое после отставки правительства
Шушнига видит свою задачу в том, чтобы восстановить спокойствие и порядок в
Австрии, обращается к германскому правительству с настоятельной просьбой
поддержать его в выполнении этой задачи и помочь предотвратить кровопролитие.
С этой целью оно просит германское правительство как можно скорее прислать
немецкие войска».
После короткого диалога Геринг в заключение заявил: «Итак, наши войска
перейдут сегодня границу… Пусть пошлет телеграмму как можно скорее.
Покажите текст телеграммы и скажите ему, что это наша просьба – может
телеграмму вообще не отправлять, пусть только скажет, что он согласен» . В то
время как национал-социалисты занимали общественные здания по всей стране,
Гитлер, прежде чем Зейс-Инкварта уведомили о его собственном обращении за
помощью, в 20. 45 окончательно отдал приказ на выступление. Поступившую
позже просьбу Зейс-Инкварта задержать немецкие войска он отклонил. Примерно
двумя часами позже поступило ожидавшееся с нетерпением известие из Рима;
приблизительно в половине двенадцатого позвонил Филипп Гессенский,
экзальтированная реакция Гитлера показывала, от какого напряжения освободило
его сообщение принца.
Филипп Гессенский: «Я только что вернулся из Палаццо Венеция. Дуче воспринял
все дело очень благосклонно. Передает вам самый сердечный привет…»
Гитлер: «Передайте, пожалуйста, Муссолини, что я ему никогда этого не забуду».
Филипп Гессенский: «Есть».
Гитлер: «Никогда, никогда, что бы ни случилось… Теперь, когда австрийское дело
улажено, я готов идти с ним сквозь огонь и воду, меня ничто не остановит…
Можете просто сказать ему, я ему действительно от всего сердца благодарен. Я
ему этого никогда, никогда не забуду. Я ему этого никогда не забуду».
Филипп Гессенский: «Есть, мой фюрер».
Гитлер: «Этого я ему никогда не забуду, что бы ни случилось. Если он когда-
нибудь окажется в беде или опасности, то может быть уверен, что я приду на
помощь, чего бы это ни стоило, что бы ни случилось, пусть хоть весь мир
поднимется против него» .
12 марта, во второй половине дня Гитлер под колокольный звон пересек границу у
своего родного города Браунау и четырьмя часами позже, проехав через
украшенные цветами деревни, мимо сотен тысяч стоявших плотной толпой людей,
прибыл в Линц. У черты города его ожидали министры Зейс-Инкварт и Глайзе фон
Хорстенау, а также Генрих Гиммлер, который уже вечером накануне отправился в
Вену, чтобы развернуть чистку страны от «предателей народа и других врагов
государства». Явно растроганный Гитлер произнес с балкона ратуши краткую
речь, обращенную к ожидавшей его в сумерках толпе, в ней он снова развивал
идею своей особой миссии: «Если Провидение позвало меня из этого города и
поставило во главе рейха, то, значит, оно возложило на меня определенную
миссию, такой миссией могло быть только одно: вернуть мою дорогую Родину
Германскому рейху! Я верил в эту миссию, жил и боролся ради нее, теперь, как
мне думается, я ее выполнил!» На следующее утро он возложил венок на могилу
своих родителей в Леондинге.
Судя по всему, до этого времени Гитлер еще не принял конкретного решения о
будущем Австрии. Предположительно, он до самого последнего момента хотел
выждать реакцию заграницы, увидеть, каким будет сочетание случайностей,
взаимосвязей и шансов в новой ситуации, которые он надеялся использовать
быстрее, чем противники. Похоже, что лишь под впечатлением триумфальной
поездки из Браунау в Линц, ликования, цветов и знамен, всего элементарного
упоения от объединения, которое не оставляло права мешкать или идти на
альтернативные варианты, он решился на незамедлительный аншлюс. В отеле
«Вайнцингер» в Линце он подписал поздним вечером 13 марта «Закон о
воссоединении Австрии с Германским рейхом». При этом он был, по свидетельству
одного из очевидцев, очень взволнован. Он долго молчал, по его щекам катились
слезы, наконец он сказал: «Да, верное политическое действие не дает пролиться
крови» .
Теперь же и на следующий день, когда Гитлер в обстановке ликования и под
колокольный звон ехал из замка Шенбрунн в Вену, сбылась его самая старая
мечта: оба города, которые были свидетелями его неудач, отвергали и унижали
его, теперь были у его ног в восхищении, стыде и страхе. Вся бесцельность и
бессилие тех лет были теперь оправданы, вся потребность в награде за
перенесенное была удовлетворена в тот момент, когда он с балкона замка Хофбург
«доложил» сотням тысяч собравшихся на Площади героев о «завершении самого
великого дела» своей жизни: «Как фюрер и канцлер немецкой нации и рейха я
докладываю истории о вступлении моей Родины в Германский рейх».
Сцены восторга, которые разыгрывались во время воссоединения, «не поддавались
описанию», – писала одна швейцарская газета , и хотя трудно определить, что в
этом опьянении, цветах, криках и слезах было управляемой, а что спонтанной
страстью, не может быть никаких сомнений, что этот процесс затронул
глубочайшие чувства нации. Для людей, которые часами стояли
