в Линце, Вене или Зальцбурге, в этот момент сбылась та мечта о единстве, которая
в виде элементарной потребности пережила все продолжавшиеся на протяжении
поколений ссоры, расколы и братоубийственные войны между немцами, и именно
это чувство чествовало Гитлера как человека и преодолевшего и завершившего
дело Бисмарка; превращало клич «Один народ – одно государство – один фюрер!» в
нечто большее, чем просто пропагандистский лозунг. Лишь так можно объяснить,
что эйфорией объединения были охвачены не только церкви, но и такие
социалисты-великогерманцы, как Карл Реннер . Из того же слоя сознания
произрастала надежда на окончание внутриполитической разорванности и страх
перед существованием в нежизнеспособном государстве – все эти чаяния
подкреплялись желанием, чтобы объединенный могучей силой рейх достиг того
блеска, который угас с концом монархии и, казалось, возвращался в этом блудном
сыне Австрии, каким бы незаконным и вульгарным он ни был.
На фоне чувства исполнения мечты, величия и восторга от всего происшедшего
оставались без внимания акты насилия, которые сопровождали события.
«Войсковые части были усилены вторым прибывшим эшелоном – отрядами
спецназначения СС, 40 тысячами полицейских и верхнебаварским соединением
«Мертвая голова», – отмечалось в служебном дневнике Верховного
главнокомандования вермахта , эти части мгновенно создали систему жестокого
подавления. Мы проявили бы недопонимание психологии Гитлера, если бы сочли,
что в опьянении от объединения растаяли его старые обиды, и на самом деле, в
жестокости и неистовости, с которой его команды не так как в Германии 1933 года,
а открыто набросились на противников и так называемых расовых врагов,
чувствуется некоторый элемент незабытой ненависти к этому городу. В
доходивших порой до дикости бесчинствах прежде всего возвращающегося из
Германии Австрийского легиона проявилось то как бы азиатское начало, которое
Гитлер привнес в либеральный немецкий антисемитизм и которое теперь здесь
было «спущено с цепи» в действиях его приверженцев, одного с ним
происхождения и с такой же эмоциональной структурой: «голыми руками, –
рассказывал один из очевидцев, – университетские профессора должны были
драить улицы, набожных белобородых евреев крикливые парни загнали в храм и
заставляли их делать приседания и хором кричать „Хайль Гитлер!“ Невинных
людей ловили на улице, как зайцев, и гнали их чистить уборные в казармах СА;
все, что выдумала в своих оргиях болезненно грязная, пропитанная ненавистью
фантазия за многие ночи, осуществлялось теперь в буйствах среди бела дня» . За
пределы германской части Европы выплеснулась волна эмиграции, страну
оставили Стефан Цвейг, Зигмунд Фрейд, Вальтер Меринг, Карл Цукмайед и многие
другие, писатель Эгон Фридель выбросился из окна своей квартиры, впервые
национал-социалистический террор проявился во всей откровенности.
Однако для внешнего мира эти обстоятельства веса не имели: слишком
неопровержимой была ссылка на вильсоновский принцип самоопределения,
который получил триумфальное подтверждение в пятом и последнем плебисците
режима 16 марта в виде привычных 99 процентов проголосовавших «за». Западные
державы, правда, изъявляли беспокойство, но Франция глубоко погрязла в своих
внутренних неразрешимых проблемах, а Англия отказывалась предоставить какие-
либо гарантии Франции или Чехословакии. Она отклонила и советское
предложение провести конференцию по недопущению дальнейших захватов со
стороны Гитлера. В то время как Чемберлен и европейские консерваторы все еще
видели в Гитлере коменданта антикоммунистического бастиона, которого надо
завоевать на свою сторону великодушием и укротить, левые успокаивали себя
мыслью, что Шушниг не кто иной, как представитель клерикально-фашистского
режима, в свое время приказавшего стрелять в рабочих, которого давно надо было
скинуть. Не состоялась даже сессия Лиги наций: обескураженный мир отказался
теперь даже от символических жестов возмущения, его совесть, как писал с
горечью Стефан Цвейг, «слегка поворчав, забывала и прощала» .
В Вене Гитлер оставался менее суток, трудно определить, было ли вызвано столь
скорое отбытие неприязнью к «городу феаков» или нетерпением. Легкость, с
которой он реализовал задачу первого важного этапа своей внешней политики,
побуждала его тут же обратиться к следующей цели. Уже спустя две недели после
аншлюса Австрии он встретился с руководителем судетских немцев Конрадом
Генлейном и выразил свою решимость в обозримом времени разрешить
чехословацкий вопрос. Еще двумя неделями позже, 21 апреля, он обсудил с
генералом Кейтелем план военного разгрома Чехословакии и при этом, принимая
во внимание международный резонанс, отклонил «нападение без всякого повода
или возможности оправдать его», он высказался в пользу «молниеносных действий
в связи с каким-либо инцидентом», в этой связи он обдумывал вариант «убийства
немецкого посланника после антигерманской демонстрации» .
Как это было и с Австрией, Гитлер мог опять и здесь воспользоваться внутренними
противоречиями Версальской системы, ибо Чехословакия являлась воплощением
продиктованного величайшим произволом победителей полного отрицания тех
принципов, на которых основывалось ее создание, она была не столько результатом
реализации права на самоопределение, сколько в гораздо большей степени
выражением стратегических интересов Франции и ее политики союзов: маленькое
многонациональное государство, осколок разгромленной империи, в нем одно
меньшинство противостояло большинству всех остальных меньшинств и
беспомощно разводило руками при виде их националистического эгоизма, на
который оно само в борьбе за независимость так горячо ссылалось, не государство,
а «лоскутное одеяло», как пренебрежительно отзывался о нем Чемберлен.
Относительно высокая степень свободы и участия в принятии политических
решений, которые предоставляло это государство своим гражданам, были
недостаточны для нейтрализации действовавших в нем центробежных сил.
Польский посол в Париже без обиняков называл его «обреченной на смерть
страной» .
По всем законам политики с нарастанием силы немцев конфликт с Чехословакией
становился почти неизбежным. Три с половиной миллиона судетских немцев
чувствовали себя после образования республики угнетенными и связывали свое на
самом деле очень бедственное экономическое положение не столько со
структурными причинами, сколько с пражским «иностранным господством», и как
захват власти Гитлером, так и выборы в мае 1935 года, в результате которых
партия судетских немцев во главе с Конрадом Генлейном стала сильнейшей
партией земли, необычайно укрепили их самосознание, аншлюс Австрии вызвал
большие демонстрации под лозунгом «На Родину в рейх!» Уже в 1936 году автор
одного анонимного письма из Судетской области заверял Гитлера, что считает его
«мессией», теперь эта истерия ожидания подхлестывалась дикими речами,
провокациями и столкновениями. В беседе с Генлейном Гитлер дал ему указания
каждый раз предъявлять в Праге столь высокие требовамия, чтобы они «были
неприемлемы для чешского правительства» и побуждали его занять вызывающую
позицию . Так он подготавливал требующую интервенции ситуацию,
необходимости которой он позднее якобы собирался подчиниться.
Пока же Гитлер предоставил событиям развиваться своим ходом. В начале мая он с
большой свитой министров, генералов и партийных функционеров отбыл с
официальным визитом в Италию. Как он пытался превзойти все, что было прежде,
во время визита дуче в Германию, так и Муссолини старался теперь принять гостя
с еще большим размахом. Вечный город был празднично украшен флагами,
ликторскими связками и свастиками, дома вдоль линии железной дороги были к
приезду гостя покрашены, и вблизи Сан-Паоло-Фуори сооружен специальный
вокзал, на котором Гитлера ожидали король и Муссолини. Гость не без
раздражения заметил, что дуче, согласно протоколу, сперва должен был
держаться на заднем Плане, фюрер как глава государства был гостем Виктора
Эммануила III, которого он пренебрежительно называл «король-щелкунчик» , с
самого начала он оскорблял его проявлением невнимания, например, сел раньше
него в королевскую карету. Его коробила реакционная и снобистская сущность
двора, он еще долго обосновывал этим проявления своего недоверия к партнеру по
«оси».
Зато прием и восхваления со стороны Муссолини произвели на него глубокое
впечатление. В ходе пышных маршей был продемонстрирован новый «римский
шаг», во время морского парада в Неаполе сто подводных лодок одновременно
погрузились в воду, а через несколько минут с поразительной точностью опять
вынырнули, продолжительные поездки позволили Гитлеру удовлетворить и свои
эстетические склонности, он спустя годы после визита вспоминал «очарование
Флоренции и Рима»; как красивы, восклицал он, Тоскана и Умбрия! В отличие от
Москвы, Берлина и даже Парижа, где архитектурные пропорции не гармонируют
ни в частности, ни в целом, и все скользило мимо его внимания, Рим его «по-
настоящему покорил» .
Поездка была для Гитлера успешной и в политическом отношении. Со времени
визита Муссолини в Германию «ось» подвергалась серьезным испытаниям на
прочность, аншлюс Австрии вновь пробудил старую тревогу насчет Южного
Тироля, но Гитлеру теперь удалось развеять ее. Поворот был вызван прежде всего
его речью на банкете в Палаццо Венеция, свидетельствовавшей столько же о
чувстве стиля, как и о верном психологическом инстинкте; Чиано, который
говорил об имевшемся поначалу настроении «всеобщей враждебности», с
изумлением констатировал, как Гитлер речами и личными контактами
завоевывает симпатии другой стороны, он даже считал, что город Флоренция
«отдал ему свое сердце и склонил перед ним свою мудрую голову» . Когда Гитлер
10 мая садился в поезд, увозивший его в Германию, казалось, что все
взаимопонимание опять восстановлено, Муссолини крепко пожимал ему руку:
«Теперь нас больше ничто не может разъединить».
В ходе немногих политических бесед этих дней Гитлер уловил готовность Италии
дать Германии свободу действий в отношении Чехословакии. Однако и западные
державы призвали тем временем Прагу пойти навстречу судетским немцам, в то
же время они довели до сведения Гитлера, что чехословацкий вопрос можно
решить, и, как сказал британский посол в Берлине, беседуя с Риббентропом:
«Германия победит по всей линии» . Тем большим сюрпризом для Гитлера стало
распоряжение пражского правительства, обеспокоенного слухами о подготовке
немцев к нападению, провести частичную мобилизацию; Англия с Францией
полностью одобрили этот шаг, не преминув сослаться на свои обязательства
оказать помощь Чехословакии, их поддержал и Советский Союз. На срочно
созванном в воскресенье 22 мая в Бергхофе совещании Гитлер пришел к выводу,
что ситуация заставляет остановить все приготовления. В качестве срока
нападения на Чехословакию он порой называл осень 1938 года, теперь его планы,
как казалось, были нарушены. Его возмущение еще больше усилилось, когда
иностранная пресса стала возносить «майский кризис» как удавшуюся наконец
попытку поставить зарвавшуюся Германию на место и унизить ее. Как при
аналогичном поражении в августе 1932 года, он на несколько дней уединился в
своей горной резиденции, нетрудно представить себе, что его обуревали те же
желания отомстить, те же дикие фантазии разрушения: позже он всякий раз
вспоминал испытанный в те дни «сильный удар по престижу»; наконец, в своем
невротическом страхе перед проявлениями слабости он счел необходимым
уведомить в специальных посланиях как Муссолини, так и британского министра
иностранных дел, что «угрозами, давлением или силой» от него ничего не
добьешься, «это наверняка приведет к противоположному результату и сделает его
жестким и неуступчивым» . 28 мая он появился в Берлине на совещании с военным
и внешнеполитическим руководством рейха. Развернув перед собой
географическую карту, он, все еще с заметными следами перенесенных волнений,
изложил свои планы уничтожения Чехословакии; если еще последние военные
инструкции по так называемой операции «Грюн» начинались предложением: «В
мои намерения не входит военный разгром Чехословакии уже в ближайшее время
и без наличия повода», то в новой редакции говорилось: «Моим непоколебимым
решением является разбить Чехословакию в ближайшем будущем путем
проведения военной кампании» . Из упрямства, уточняя срок, он назначил начало
операции на 1 октября.
Теперь он пустил в ход все средства для нагнетания напряженности. В конце июня
вблизи чехословацкой границы были проведены маневры, были ускорены и работы
по сооружению Западного вала. В то время как Генлейн в соответствии с
полученными указаниями рвался к конфронтации, Гитлер осторожно разжигал
территориальные аппетиты соседей Чехословакии, в особенности венгров и
поляков, западные же державы давили на правительство в Праге, требуя от него
новых уступок. Как будто все их силы ушли на один жест решительности, и они
опять вернулись к прежней уступчивости, политика умиротворения приближалась
теперь к
