столь же серьезным был порок, которым она страдала: она не знала Гитлера и не
разбиралась в особых проблемах Центральной Европы. Она испытывала и
проявляла глубокую неприязнь к комплексам и самым разнообразным чувствам
враждебности друг к другу, существовавшим в центре континента, и
капитулировала перед невозможностью пробраться через лабиринт этнических,
религиозных, расовых, культурных и исторических взаимных претензий и обид.
Невилл Гендерсон не называл чехов иначе, как «проклятые чехи». Лорд Ротермир
опубликовал в «Дейли Мейл» статью под заголовком «До Чехов нам дела нет»,
Чемберлен резюмировал всеобщие настроения, говоря о «далекой стране», «где
спорят люди, о которых мы ничего не знаем». Направление британским
правительством в Чехословакию лорда Ренсимена в августе с заданием изучить
положение на месте было не в последнюю очередь признанием этого безразличия;
детский стишок метко разоблачал формальный характер этой миссии: «Плачь, Дед
Мороз, нашли обмен! Тебя заменит Ренсимен» .
На этом фоне надо рассматривать и передовицу «Таймс» от 7 сентября, в которой
предлагалось передать Судетскую область рейху; после многих недель, когда
кризис как бы сам собой продолжал непрерывно обостряться, а Гитлер вроде бы
проявлял сдержанность, весь мир ждал речи, которой он должен был завершить 12
сентября нюрнбергский партийный съезд. Не исключено, что многочисленные
симптомы уступчивости содействовали тому, что речь была выдержана в особо
резком и вызывающем тоне, но здесь продолжало влиять и незабытое унижение в
мае, к которому он неоднократно и широко возвращался, говоря о «гнусном
жульничестве», «о террористическом шантаже» и «преступных целях пражского
правительства», снова негодуя на тех, кто утверждал, что он пошел на попятную,
наткнувшись на решительную позицию противников, и клеймя их легкомысленную
готовность развязать войну. Теперь, по его словам, он извлек из случившегося
уроки, которые позволят ему в будущем сразу же нанести ответный удар: «Я ни
при каких обстоятельствах не стану с бесконечным терпением взирать на
дальнейшее угнетение наших собратьев в Чехословакии… Немцы в Чехословакии
не беззащитны и они не брошены на произвол судьбы… Пусть это хорошо запомнят
те, кого это касается».
Речь его была сигналом к восстанию в Судетской области, связанному с
многочисленными жертвами, между тем Германия развила лихорадочную военную
активность, проводились учения по светомаскировке, были реквизированы
грузовики. Какое-то мгновение война казалась неизбежной, но тут события
приняли удивительный поворот. В отосланном ночью 13 сентября послании
британский премьер заявлял о своей готовности немедленно, не считаясь с
соображениями престижа, приехать для личной беседы с Гитлером в любом месте:
«Согласен прибыть самолетом и буду готов к отъезду завтра», – писал Чемберлен.
Гитлер чувствовал себя очень польщенным, хотя это предложение тормозило его
очевидную тягу к столкновению. Позднее он сказал: «Я был полностью
ошеломлен» . Неуверенность в себе, которая всю жизнь лишала его способности
совершать жесты великодушия, и на этот раз не дала ему пойти хоть в чем-то
навстречу своему почти семидесятилетнему гостю, который к тому же собирался
впервые в своей жизни сесть в самолет: он предложил встретиться в
Берхтесгадене. Когда британский премьер-министр прибыл в Бергхоф во второй
половине дня 15 сентября после почти семичасового путешествия, Гитлер не
соизволил пройти к нему навстречу дальше самой верхней ступеньки лестницы,
которая вела к резиденции. Опять он для устрашения поставил в свите генерала
Кейтеля; когда Чемберлен выразил желание побеседовать один на один, он хотя и
согласился, но стал, однако, пространно обрисовывать, вероятно, чтоб еще больше
утомить его, европейскую ситуацию, германо-английские отношения, готовность к
взаимопониманию и свои успехи. При всем стоицизме Чемберлен вне всякого
сомнения видел насквозь уловки и маневры Гитлера, в своем отчете перед
кабинетом двумя днями позже он назвал его «самой ординарнейшей шавкой»,
которую ему когда-либо довелось встречать .
Подойдя, наконец, к вопросу о кризисе, Гитлер прямо потребовал присоединения
Судетской области к рейху, когда Чемберлен прервал его и задал вопрос, будет ли
он довольствоваться этим или же он хочет разгромить Чехословакию полностью,
Гитлер указал на требования поляков и венгров, но все это, заверил он, его не
интересует и сейчас не время обсуждать технические проблемы развития: «Убито
300 судетских немцев, и так дело дальше продолжаться не может, надо
немедленно урегулировать эту проблему. Я твердо настроен решить это дело, и
мне все равно, будет ли мировая война или нет». Когда Чемберлен раздраженно
возразил ему, что не понимает, зачем ему надо было ехать так далеко, если Гитлер
не может сказать ему ничего другого, кроме того, что он так или иначе полон
решимости использовать силу, его собеседник смягчился: он «подумает сегодня
или завтра, нет ли все же и мирного решения вопроса», кардинальное значение
имеет «готовность Англии согласиться теперь с отделением населенных
судетскими немцами областей в соответствии с правом народов на
самоопределение, причем он (фюрер) должен заметить, что это право на
самоопределение было придумано не им в 1938 году специально для
чехословацкого вопроса, а еще в 1918 году – для создания моральной основы
изменений по Версальскому договору». Условились о том, что Чемберлен вернется
в Англию обсудить вопрос с кабинетом министров, а Гитлер тем временем не будет
предпринимать никаких военных мер.
Едва только Чемберлен отбыл, Гитлер стал обострять кризис и продолжил свои
приготовления. Уступчивость британского премьер-министра крайне озадачила
его, ведь исчезал повод для осуществления далеко идущих намерений по аннексии
всей «Чехии». Но в надежде на то, что Чемберлен потерпит фиаско из-за
сопротивления своего кабинета, отрицательной реакции французов или, наконец,
самой Чехословакии, он продолжил свои приготовления. В то время как печать
развязала дикую кампанию, рисовавшую самые страшные картины расправ над
соотечественниками, по указанию Гитлера «в целях защиты судетских немцев и
поддержания дальнейших беспорядков и столкновений» под руководством
бежавшего в Германию Конрада Генлейна был сформирован Судето-германский
легион. Гитлер подталкивал Венгрию и Польшу к предъявлению Праге
территориальных требований, одновременно стимулировал стремление словаков к
автономии, по его распоряжению Судето-германский легион занял два города –
Эгер и Аш .
Тем больше было его изумление, когда 22 сентября Чемберлен сообщил ему на
встрече в годесбергской гостинице «Дреезен», что как Англия с Францией, так и
Чехословакия согласны на отделение Судетской области. Чтобы Германия не
боялась, что Чехословацкая республика может быть использована как «острие
пики» против флангов рейха, британский премьер предложил аннулировать
договоры о союзе между Францией, СССР и Чехословакией, вместо них
независимость страны должны были обеспечивать международные гарантии.
После такого вступления Гитлер был так поражен, что переспросил, одобрено ли
это предложение пражским правительством. Когда Чемберлен с удовлетворением
ответил: «Да!», возникла короткая пауза замешательства, а затем Гитлер спокойно
ответил: «Очень сожалею, господин Чемберлен, но с этими вещами я теперь
согласиться не могу. После событий последних дней такое решение неприемлемо»
.
Чемберлен был до предела озадачен и раздосадован. На его гневный вопрос, какие
это еще события изменили в последнее время ситуацию, Гитлер ответил ссылкой
на требования венгров и поляков, разразился нападками на чехов, жалобами на
страдания судетских немцев, пока не нашел спасительного довода, за который он
тут же уцепился: «Самое главное – действовать быстро. Решение должно быть
принято в ближайшие дни… Он должен подчеркнуть, что проблема должна быть
полностью решена до 1 октября». После трехчасового безрезультатного спора
Чемберлен вернулся в гостиницу «Петерсберг» на другой стороне Рейна. Когда и
письменный обмен мнениями ни к чему не привел, он потребовал письменный
меморандум с перечнем немецких требований и сообщил, что намерен уехать.
Гитлер, по воспоминаниям фон Вайцзеккера, рассказывая об этих делах, «хлопал в
ладоши, как будто речь шла об удавшемся розыгрыше». Известие о мобилизации в
Чехословакии, которое снарядом ворвалось в беспорядочные, нервозные
заключительные переговоры, еще более усилило чувство надвигающейся
катастрофы. Правда, теперь Гитлер, как казалось, был готов пойти на некоторые
незначительные уступки, в то время как Чемберлен проявлял признаки
подавленности и показывал своим поведением, что больше не будет выполнять
посреднические функции для Гитлера.
И действительно, британский кабинет, который собрался в воскресенье, 25
сентября, для обсуждения гитлеровского меморандума, наотрез отклонил новые
требования и заверил французское правительство в поддержке Англии в случае
военного столкновения с Германией. Прага, которая приняла Берхтесгаденские
условия только под крайним нажимом, получила теперь свободу действий, чтобы
дать отпор притязаниям Гитлера. В Англии и Франции начались военные
приготовления.
Перед лицом неожиданной неуступчивости другой стороны Гитлер вновь выступил
в роли обиженного. «Вести переговоры дальше хоть в какой-то форме вообще не
имеет смысла, – кричал он во второй половине дня 26 сентября сэру Горацию
Вильсону, который прибыл в рейхсканцелярию с посланием Чемберлена. – С
немцами обращаются как с черномазыми. Даже с Турцией не отваживаются вести
себя так. 1 октября Чехословакия будет такой, какой он хочет» . Затем он сообщил
Вильсону, что не пустит в дело свои дивизии только в том случае, если пражское
правительство примет Годесбергский меморандум до 14 часов 28 сентября. В
последние дни перед этим он все время колебался, взять ли курс на не связанный с
каким-либо риском половинчатый успех или же на сопряженный с опасностями
полный триумф, последний вариант в гораздо большей степени отвечал его
радикальному темпераменту, ему больше хотелось завоевать Прагу, чем получить в
виде подарка Карлсбад и Эгер. Напряжение, которое он испытывал в эти дни,
разрядилось в знаменитой речи в берлинском Дворце спорта, которая еще больше
обострила кризис, правда, он противопоставил ему заманчивую идиллию
континента, который наконец-то обретет покой:
«А теперь перед нами стоит последняя проблема, которую надо решить, и которая
будет решена! Это последнее территориальное требование, которое я должен
предъявить Европе, от него я не отступлюсь и его я, будет на то воля Божья,
выполню».
Он с сарказмом вскрыл противоречия между принципом самоопределения и
реальностями многонационального государства, при описании хода кризиса не
преминул сыграть эффектную роль оскорбленного, с ужасом изображал террор в
Судетской области, называл цифры беженцев, которые он в силу своей
закомплексованности на цифрах и рекордах резко преувеличил:
«Мы наблюдаем страшные цифры: в один день 10 000 беженцев, на другой день –
20 000, на следующий – уже 37 000, двумя днями позже – 41 000, затем 62 000,
потом 78 000, а теперь – 90 000, 107 000, 137 000 и сегодня 214 000. Становятся
безлюдными целые районы, сжигаются населенные пункты, немцев пытаются
выжить гранатами и газом. А Бенеш сидит в Праге и убежден: «Мне все сойдет с
рук, в конце концов, за мной стоят Англия и Франция». Теперь, соотечественники,
настало, как мне думается, время назвать вещи своими именами… 1 октября ему
придется передать нам эту область… Теперь решение за ним! Мир или война!»
Он еще раз заверил, что не заинтересован в ликвидации или аннексии
Чехословакии: «Не хотим мы никаких чехов!» – воскликнул он с чувством и к концу
выступления вошел в состояние экзальтации. Уставив глаза в потолок зала,
подогреваемый величием момента, ликованием масс и собственным пароксизмом,
он, словно отрешившись от всего, завершил речь словами:
«Я иду впереди своего народа как его первый солдат, а за мной, пусть это знает
весь мир, идет народ, не тот, что в 1918 году… Он будет воспринимать мою волю
как свою, точно так же как я подчиняю свои действия его будущему и его судьбе. И
мы хотим укрепить эту общую волю, чтобы она была сильной, как во время борьбы,
когда я, простой неизвестный солдат, вышел на поле битвы, чтобы завоевать рейх…
Я прошу тебя, мой немецкий народ: вставай за мной, мужчина за мужчиной,
женщина за женщиной… Мы исполнены решимости! Пусть господин Бенеш теперь
делает свой
