Несколько минут бушует буря оваций; пока Гитлер, весь вспотевший и с
остекленевшим взглядом возвращается на свое место, на трибуну поднимается
Геббельс: «Ноябрь 1918 года у нас больше никогда не повторится!» – воскликнул
он. Американский журналист Уильям Ширер видел со своего места на галерее, как
Гитлер посмотрел на Геббельса, «как будто это были те слова, которые он искал
целый вечер. Он вскочил, описал правой рукой в воздухе большую дугу, ударил по
столу и изо всех сил прокричал, с таким фанатизмом, который я никогда не забуду:
«Да!» Потом он в изнеможении опустился на стул» . «В этот вечер Геббельс ввел в
обиход пропаганды лозунг „Фюрер, приказывай! Мы идем за тобой!“ Массы
скандировали его еще долго после окончания мероприятия. При выходе Гитлера
они начали петь: „Господь, вложивший в руку меч“.
Еще окрыленный пылом и истерией предшествующего дня, Гитлер в следующую
среду еще раз встретился с сэром Горацием Вильсоном. Если его требования будут
отклонены, пригрозил он, Чехословакия будет разбита; когда Вильсон возразил,
что Англия предпримет военные шаги, если Франция будет вынуждена поспешить
на помощь Чехословакии, Гитлер заявил, что он может только принять это к
сведению: «Если Франция и Англия хотят нанести удар – пусть наносят. Мне это
безразлично. Я готов ко всем вариантам развития событий. Сегодня вторник, раз
так – в следующий понедельник между нами будет война» . В тот же день он
предпринял дальнейшие мобилизационные меры.
Однако вторая половина дня 27 сентября опять приглушила его эйфорию. Чтобы
проверить, с каким восторгом население готово к войне и укрепить его, Гитлер
приказал 2-й моторизованной дивизии пройти на пути из Штеттина к
чехословацкой границе через столицу рейха по широким улицам, образующим
восточно-западную ось, по Вильгельмштрассе и перед рейхсканцелярией.
Вероятно, он надеялся, что этот военный спектакль, о котором было объявлено
заранее, привлечет на улицы людей и пробудит в них ту воинственную лихорадку, в
обстановке которой после соответствующего обращения с балкона
рейхсканцелярии со всех сторон зазвучит призыв пустить в ход силу. На самом же
деле картина, описанная в дневнике одним иностранцем, была такой:
«Я вышел на угол Вильгельмштрассе – Унтер ден Линден, ожидая, что увижу там
огромные толпы народа и сцены вроде тех, которые описывали в момент начала
войны в 1914 году – с криками восторга, цветами и целующими солдат
девушками… Но сегодня люди быстро исчезали в метро, а те немногие, кто остался
стоять, хранили полное молчание… Это была самая впечатляющая демонстрация
против войны, которую я когда-либо видел.
Потом я прошел по Вильгельмштрассе к рейхсканцелярии, где на балконе стоял
Гитлер, принимая торжественный марш войск. Там стояло самое большее человек
двести. Гитлер нахмурился, явно обозлился и вскоре ушел, не пожелав принимать
торжественный марш проходящих частей» .
Отрезвляющее действие этого эпизода было дополнительно подкреплено массой
плохих известий: они свидетельствовали о том, что военные приготовления
Франции, Англии и ЧСР зашли дальше, чем ожидалось, и значительно
превосходили немецкие возможности; только Прага мобилизовала один миллион
человек и могла вместе с Францией выставить армию почти в три раза больше
немецкой. В Лондоне копают укрытия-щели от воздушных налетов,
высвобождаются больницы, население Парижа массами покидало город. Война
казалась неизбежной. В течение дня Югославия, Румыния, Швеция и США
высказали свои предостережения и объявили о поддержке противостоящей
стороны, поскольку через несколько часов установленный самим Гитлером срок
истекал, настроение в пользу жесткого противостояния стало в рейхсканцелярии
ослабевать. Поздно вечером 27 сентября Гитлер продиктовал письмо Чемберлену,
в котором он переходил на примирительный тон, предлагал гарантии
существования Чехословакии, завершал письмо призывом к здравому смыслу. Но
тем временем развертывалась деятельность, которая, как представлялось, была
способна придать событиям в самый последний момент неожиданный поворот.
В предшествующие годы развернула интенсивную деятельность небольшая, но
влиятельная группа заговорщиков, в которой впервые объединились представители
всех политических лагерей. Целью, ради которой они устанавливали контакты друг
с другом, было сперва предотвращение войны, но та радикальность, с которой
Гитлер взял курс на конфликт, заставила их пойти в своих намерениях дальше –
вплоть до планов покушения и переворота. Движущей силой и посредником между
всеми группами был руководитель центрального отдела абвера полковник Ханс
Остер. Если справедливо, что в немецкой военной традиции почти полностью нет
элементов идеи политического сопротивления, а в немецком характере, как
заметил в то время итальянский посол в Берлине Бернардо Аттолико, отсутствуют
все необходимые для конспирации качества, такие, как терпение, знание
человеческой природы, психологии, такт и умение притворяться («Где вы хотите
найти это между Розенхаймом и Эйдкуненом?») , то Остер был одним из
исключений. Человек, своеобразно сочетавший в себе нравственность и хитрость,
изобретательность, психологический расчет и принципиальность, он уже давно
стал критически относиться к Гитлеру и национал-социализму, старался
приобщить к своим взглядам своих товарищей, но напрасно. Только становившийся
все более явным курс Гитлера на войну и прежде всего «дело. Фрича» «раскачали»
офицерский корпус, привыкший заниматься только чисто военными делами, а
также пробудили силы и в других лагерях, которые он теперь последовательно
вовлекал, расширял их и, пользуясь прикрытием аппарата абвера и его
руководителя, адмирала Канариса, формировал из них широко разветвленную
группу сопротивления.
Тактические соображения определялись пониманием того, что тоталитарный
режим, который уже стабилизировался, можно переиграть только за счет
взаимодействия внутренних и внешних противников. Это привело к тому, что с
весны 1938 года началось прямо-таки паломничество представителей немецкого
Сопротивления в Париж и Лондон, где они все вновь и вновь пытались завязать
нити взаимодействия, но все их усилия повисали в воздухе. В начале марта 1938
года Карл Герделер был в Париже, чтобы побудить французское правительство
занять твердую позицию в чехословацком вопросе, месяцем позже он съездил туда
еще раз, но оба раза получил уклончивый ответ. Аналогично прошел визит в
Лондон, сложность этой и всех последующих миссий ярко характеризует
следующий эпизод: сэр Роберт Ванситтарт, главный дипломатический советник
британского министра иностранных дел, выслушав своего немецкого посетителя,
воскликнул в изумлении: да ведь то, что вы предлагаете, это измена родине!
Примерно таким же был эффект поездки Эвальда фон Кляйста-Шменцина,
консервативного политика, который, махнув на все рукой, уехал несколько лет
тому назад в свою усадьбу в Померании, а теперь воспользовался своими связями в
Англии, чтобы поощрить британское правительство дать жесткий отпор
гитлеровским экспансионистским намерениям: Гитлер, предостерегал он, не
остановится на аншлюсе Австрии, есть надежная информация, что он добивается
гораздо большего, нежели аннексия Чехословакии, и рвется ни много ни мало к
мировому господству. Летом 1938 года фон Кляйст сам отправился в Лондон, и
начальник генерального штаба Людвиг Бек дал ему следующее своего рода
поручение: «Привезите мне твердые доказательства, что Англия будет воевать в
случае нападения на Чехословакию, и я прикончу этот режим» . Спустя 14 дней
после фон Кляйста с той же миссией и также в Лондон выехал промышленник Ханс
Бем-Теттельбах, едва он вернулся из поездки, как по инициативе конспиративной
группы в МИД, во главе которой стоял статс-секретарь фон Вайцзеккер, через
советника посольства в Лондоне Тео Кордта были предприняты новые шаги. Сам
Вайцзеккер попросил Верховного комиссара Лиги наций в Данциге Карла Якоба
Буркхардта использовать свои связи, чтобы побудить британское правительство
заговорить с Гитлером «недвусмысленным языком»; эффективнее всего была бы,
вероятно, посылка «незакомплексованного недипломатичного англичанина,
например, генерала с плеткой», так, может быть, удастся образумить Гитлера.
«Вайцзеккер говорил тогда, – отметил Буркхардт, – с откровенностью
отчаявшегося, который ставит все на последнюю карту» . В то же время Остер
настоятельно советовал брату Тео Кордта, Эриху Кордту, который заведовал в МИД
аппаратом министра, найти средства и пути для того, чтобы из Лондона поступали
угрозы вмешаться, которые произвели бы впечатление не только на искушенных в
дипломатии людей, но и на «полуобразованного, играющего мускулами
диктатора»; кроме того, передавалась масса информации и предупреждений о
намерениях Гитлера – и все было напрасно. Хотя посланцы, как сказал фон Кляйст
Ванситтарту, приезжали «с петлей на шее», все их уговоры становились жертвой
рвения умиротворителей по уступкам, недоверия и самого обычного непонимания.
Один из высокопоставленных офицеров британской разведки отверг инициативу
офицера немецкого генштаба, приехавшего в Лондон, как «гнусное бесстыдство» ,
а слова пораженного Ванситтарта об «измене родине» показывают, как трудно
было закосневшему в своих представлениях миру понять мотивы заговорщиков.
Правда, нельзя закрывать глаза на то, что некоторые из них возбуждали у
собеседников скепсис склонностями к реставрации или же требованиями ревизии
сложившегося положения, которые, как казалось, не очень-то отличались от
гитлеровских. Немецкие консерваторы и армейские круги, от имени которых
говорили почти все эмиссары, и так подозревались Западом в традиционных
симпатиях к Востоку, на всех них была печать утонченного макиавеллизма, шок
Рапалло не был забыт, как и многолетнее сотрудничество рейхсвера и Красной
армии, которому положил конец только Гитлер. Поэтому кое-кому из заграничных
собеседников могло показаться, что в движении Сопротивления заново
формируются монархические реакционные силы старой Германии, юнкеры и
милитаристы, так что как бы возникала альтернатива «Гитлер или Пруссия» , и не
каждый был готов поддержать призраков вчерашнего дня против хотя и
неотесанного, но зато бескомпромиссно ориентированного на Запад диктатора. «А
кто нам гарантирует, что Германия не станет потом большевистской?» – таким был
лапидарный ответ, который получил начальник французского генштаба Гамелен,
когда в драматический день 26 сентября поинтересовался отношением
Чемберлена к намерениям немецкого движения Сопротивления; Чемберлен хотел
этим сказать, что гарантии Гитлера надежнее, чем гарантии немецких
консерваторов. Тут на Гитлера сработали традиционные антивосточные эмоции,
старый кошмар Запада, заклинавшийся на Святой Елене еще Наполеоном,
которого теперь озабоченно цитировал французский премьер-министр Даладье:
«Европой будут владеть казаки» .
Параллельно с акциями за рубежом развивалось противодействие внутри страны,
которое исходило, естественно, преимущественно от военных. Серией все более
решительных докладных записок в особенности Людвиг Бек пытался
противостоять твердому настрою Гитлера на войну, самой настойчивой была
записка от 16 июля 1938 года, которая еще раз предостерегала от опасности
мировой войны, обращала внимание на усталость немецкого населения от
конфликтов, а также на незначительный оборонительный потенциал в случае
схватки с Западом и резюмировала все политические, военные и экономические
контрдоводы в тезисе, что Германии ни в каком отношении не выдержать той
борьбы «не на жизнь, а на смерть», которая развернется, когда она бросит вызов
миру. Одновременно он наседал на Браухича, добиваясь его поддержки
коллективного выступления высшего офицерского корпуса: надо провести в
отношении Гитлера своего рода «всеобщую забастовку» генералов и заставить его
прекратить военные приготовления, пригрозив сообща уйти в отставку .
Настойчивость Бека, казалось, в конце концов подействовала на Браухича. На
специально созванном совещании генералов 4 августа он распорядился зачитать
июльскую докладную записку Бека и заслушать доклад генерала Адама о
неудовлетворительных оборонительных характеристиках Западного вала. К концу
встречи собравшиеся были столь впечатлены, что почти единогласно
присоединились к изложенным взглядам, только у генералов Райхенау и Буша
были некоторые возражения, сам Браухич однозначно поддержал прозвучавшую
точку зрения, однако он неожиданно воздержался от того, чтобы выступить с
подготовленной Беком речью, кульминацией которой был призыв к коллективному
письму протеста. Вместо этого он позже передал записку Бека Гитлеру и тем
самым подставил своего начальника штаба под удар. Когда 18 августа на
совещании в Ютерборге Гитлер объявил, что он уже в ближайшие недели решит
Судетский вопрос с применением силы, Бек подал в отставку.
Этот акт отчаяния, равно как малодушный поступок Браухича были связаны с
характерными чертами «закомплексованности» немецкого военного руководства;
вместе с тем нельзя не видеть тесной взаимосвязи, которая существовала между
этим поведением и успехами наступательной внешней политики Гитлера:
прошение Бека об отставке было подано не в последнюю очередь под
