была ему на руку, рассуждал, жаловался и угрожал, что при малейшем инциденте
«разгромит поляков без предупреждения, так что потом от Польши и следов не
останется. Я нанесу удар молниеносно всей мощью механизированной армии».
Когда его гость ответил, что такое решение будет иметь следствием всеобщую
войну, Гитлер возбужденно произнес: «Ну и пусть будет так. Если мне придется
вести войну, то лучше сегодня, чем завтра». Над вооруженными силами Англии и
Франции он может только смеяться, русскими его не запугать, то же самое с
планами генштаба Польши, которые намного превосходят «мечты Александра
Великого и Наполеона». Он еще раз попытался запустить через Буркхардта идею
примирения с Западом на века.
«Эта вечная болтовня о войне – она доводит народы до сумасшествия. Ведь в чем
дело? Нам нужны зерно и древесина. Из-за зерна мне нужно пространство на
Востоке, из-за древесины – одна колония, только одна. Мы жизнеспособны. Наши
урожаи в 1938 году и в этом году были прекрасными… Но однажды почва
истощится и откажется работать, как тело после того, как проходит эффект
допинга. И что тогда? Я не могу допустить, чтобы мой народ страдал от голода. Не
лучше ли мне оставить два миллиона на поле боя, чем потерять еще больше от
голода? Мы знаем, что такое – умирать с голода…
У меня нет романтических целей. У меня нет желания господствовать. Прежде
всего я ничего не хочу от Запада, ни сегодня, ни завтра. Я ничего не хочу от
регионов мира с высокой плотностью населения. Там мне ничего не надо, совсем
ничего, раз и навсегда. Все идеи, которые мне приписывают по этой части, –
выдумки. Но мне нужна свобода рук на Востоке» .
Днем позже в Бергхофе появился Чиано. Он прибыл с намерением прозондировать
шансы конференции по мирному урегулированию надвигающегося конфликта. Но
Гитлера он застал стоящим у стола, на котором были развернуты карты генштаба,
полностью погруженным в военные проблемы. Рейх, сказал он, на Западе почти
неприступен, Польша будет через несколько дней раздавлена, поскольку в
будущей схватке с западными державами она все равно была бы на другой стороне,
он устранит одного противника до основной схватки: в любом случае он полон
решимости использовать ближайшую польскую провокацию для атаки, в качестве
срока он назвал «самое позднее, конец августа», потом дороги развезет – осенние
дожди, и они станут непроходимыми для моторизованных частей. Чиано, который
уже накануне слышал от Риббентропа, что Германия хочет не Данциг и не
коридор, а войны с Польшей, «скоро стало ясно, что тут уже делать нечего. Он,
Гитлер, решил нанести удар и нанесет его» .
По случайному совпадению в этот же день приступили к переговорам с СССР
военные делегации Англии и Франции. Они прибыли в советскую столицу
накануне, чтобы в ходе консультаций представителей штабов договориться о
военных аспектов обсуждавшегося на протяжении месяцев союза. Делегаты
Запада отправились в СССР 5 августа. Самолетом они долетели бы до места
встречи за один день. Однако они с провоцирующей пренебрежительностью
добирались сперва до Ленинграда на грузо-пассажирском судне, скорость
которого, как не без горечи отмечалось в одной появившейся позже советской
работе, «ограничивалась 13 узлами в чао, а затем проследовали в советскую
столицу.
Когда делегации, наконец, прибыли, было уже слишком поздно. Гитлер их
опередил.
В середине июля Москва вновь захватила инициативу и возобновила прерванные
Гитлером тремя неделями раньше германо-советские переговоры по
экономическим вопросам. На этот раз Гитлер не колебался, поначалу хотя бы
только в силу той причины, что он ожидал деморализующего воздействия
переговоров на Англию и Польшу. Он велел восстановить и укрепить нити связей
как в Москве, так и в Берлине. Вечером 26 июля чиновник экономического отдела
МИД Юлиус Шнурре встретился с двумя советскими дипломатами на ужине, во
время которого обсуждались возможности политического сближения. Когда
поверенный в делах СССР Астахов заметил, что в Москве никогда не могли вполне
понять, почему национал-социалистическая Германия так враждебно относится к
Советскому Союзу, Шнурре ответил, «об угрозе Советскому Союзу с нашей
стороны не может быть и речи, … германская политика направлена против
Англии», в любом случае можно себе представить «далеко идущее соглашение о
соблюдении взаимных интересов», тем более, что нет противоречия во внешней
политике «по всей линии от Балтийского моря до Дальнего Востока». Англия
может предложить Советскому Союзу «в лучшем случае участие в европейской
войне и вражду с Германией», в то время как Германия может гарантировать ему
свободное от помех развитие. К этому добавляется, отметил в заключение
немецкий дипломат, «при всех различиях в мировоззрении один общий элемент в
идеологии Германии, Италии и Советского Союза: противостояние
капиталистическим демократиям Запада» .
Тем самым были названы все решающие элементы, доминирующие с данного
момента на протяжении трех недель в германо-советском обмене мнениями,
который велся с нарастающей интенсивностью; и всякий раз именно Германия
подталкивала ход дел вперед с неприкрытой откровенностью, в отличие от
Советского Союза, который с этого времени стал затягивать процесс. 14 августа
Риббентроп послал наконец послу в Москве графу фон дер Шуленбургу телеграмму
с инструкцией, в которой содержалось масштабное предложение о разделе сфер
интересов от Балтийского моря до Черного. Вместе с тем он указал в ней на общую
враждебную позицию в отношении «капиталистических западных демократий»,
почти не скрываясь, заманивал видами на скорую добычу и сообщал для ускорения
«исторического поворота» о своей готовности приехать в Москву с визитом в
ближайшее время. В хорошем настроении, ожидая положительного ответа из
Москвы, Гитлер вечером того же дня сказал в кругу военачальников, что теперь
«приближается к завершению весь большой спектакль» .
Однако Молотов, который мгновенно уловил, какие выгоды ему давало нетерпение
немецкой стороны, начал неторопливо маневрировать в вопросах сроков и
регламента, поинтересовался немецкой готовностью заключить пакт о
ненападении, разработал поэтапный план сближения и предложил, наконец,
подписание «специального протокола», который, как он с двусмысленностью
оракула высказался, должен был содержать урегулирование «по тем или иным
вопросам внешней политики», фактически же замышлялось подготовить раздел
Польши и ликвидацию балтийских государств. В конце концов Молотов назвал срок
визита Риббентропа в Москву – 26 или 27 августа и не поддавался двум нервным
попыткам немецкой стороны склонить его к пересмотру решения: «германо-
польские отношения день ото дня становятся все более острыми, – просил своего
посла объяснить Москве Риббентроп, – фюрер считает, что необходимо, чтобы мы
за стараниями прояснить германо-российские отношения не были застигнуты
врасплох началом германо-польского конфликта. Он считает, что предварительное
выяснение отношений уже потому необходимо, чтобы иметь возможность учесть в
этом конфликте интересы России. Лишь этот побочный шаг Гитлера, который,
заботясь о том, как бы не допустить срыва сроков сосредоточивания сил, отбросил
в сторону всю дипломатичность, обеспечил наконец поворот. В телеграмме «И. В.
Сталину. Москва», которая была отправлена вечером 20 августа, он просил
советского вождя принять Риббентропа уже 22 или 23 августа, министр
иностранных дел наделен «самыми обширными полномочиями на составление и
подписание как пакта о ненападении, так и протокола». В крайнем беспокойстве,
почти не владея своими нервами, Гитлер ждал ответа. Заснуть он не мог, поэтому
посреди ночи позвонил Герингу, поделился своими тревогами и излил все
раздражение по поводу флегматичности русских. С начала второй половины
августа он неуклонно форсировал приготовления к войне, было призвано 250 тысяч
человек, собран подвижной состав, приведены в готовность для выхода в море два
линкора и часть подводного флота, и отменен специальным указанием намеченный
на середину сентября партсъезд, «партийный съезд мира». Быть войне или не
быть, удадутся ли его планы или провалятся – это решение зависело в течение этих
суток от Сталина. Наконец 21 августа в 21. 35 поступил с нетерпением
ожидавшийся ответ: советское правительство «согласно с прибытием г-на фон
Риббентропа в Москву 23 августа».
Решение было принято. Словно освободившись от невыносимого напряжения,
Гитлер собрал на следующий день в 12 часов высших военных руководителей на
совещание в Оберзальцберге, чтобы ознакомить их, как он сказал, с
«бесповоротным решением перейти к действиям» .
В этот момент, вопреки всей вероятности, началось отчаянное соперничество с
судьбой. Хотя СССР держал западные державы в неведении относительно
происходящего, от их внимания не укрылись оживленные связи между Москвой и
Берлином, к тому же фон Вайцзеккер уже на их ранней стадии проинформировал
британский кабинет о развернутых с дальним прицелом германо-советских
контактах . Теперь все зависело от скорейшего завершения начавшихся в Москве с
опозданием военных консультаций.
Переговоры, которые с советской стороны вел маршал Ворошилов, однако, уже
вскоре завязли в казавшемся неразрешимом комплексе: Польша ожесточенно
сопротивлялась тому, чтобы предоставить Красной Армии право прохода через
свою территорию. В то время как советские делегаты упорно добивались ответа,
как им вопреки возражениям Варшавы вообще войти в соприкосновение с
противником, а представители Запада пытались успокоить их, найдя какой-нибудь
обходной маневр, Польша ничтоже сумняшеся дезавуировала держав-гарантов и
прямо заявила, что и не подумает допускать Советский Союз в область, которую
она отняла у него совсем недавно – всего лишь в 1921 году. Чем тревожнее
становились известия о достижения германо-советского взаимопонимания, тем
нервознее Запад нажимал на Варшаву, требуя от нее уступчивости, Бонне и
Галифакс прямо-таки умоляли польского министра иностранных дел изменить
позицию: вся система союзов рухнет, если Польша и дальше будет упорствовать в
своем отказе, но Бек хранил высокомерную неприступность: Польша, заявил он 19
августа, не может допустить даже «дискуссию о том, чтобы какая-то часть нашей
территории использовалась иностранными войсками. Для нас это вопрос принципа.
У нас нет военного соглашения с СССР, и мы его не хотим иметь». Еще одна
попытка на следующий день потерпела фиаско, даже перед лицом гибели Польша
не без величественного упрямства не поступалась своими принципами. Страстно
пытавшемуся повлиять на события послу Франции маршал Рыдз-Смиглы холодно
возразил:» С немцами мы утратим нашу свободу. С русскими мы утратим нашу
душу» . Даже драматическое известие о предстоящей поездке Риббентропа в
Москву, которое поступило в ночь на 22 августа, не произвело на Польшу никакого
впечатления: мировой порядок опрокидывался, страна была почти потеряна, а ее
политики считали, что визит всего лишь показывает, в каком отчаянном
положении находится Гитлер.
Встревоженная ходом событий, Франция решила, наконец, не выжидать более
согласия Варшавы и действовать на свой страх и риск. Вечером 22 августа генерал
Думенк уведомил маршала Ворошилова, что он получил от своего правительства
полномочия заключить военную конвенцию, предоставляющую Красной Армии
право прохождения через Польшу и Румынию. На настойчивый вопрос
собеседника, может ли он предъявить свидетельства согласия Польши и Румынии,
Думенку оставалось ответить лишь отговорками и повторить заявление, что он
прибыл для заключения соглашения; потом, нервозно намекая на предстоящий
визит Риббентропа, он добавил: «Но ведь время уходит!» Маршал иронично
ответил: «Бесспорно, время уходит» . Участники встречи разошлись, не придя ни к
какому результату.
На следующий день согласие поляков не поступило, хотя французский министр
иностранных дел предпринял отчаянную попытку переубедить Бека. Примерно в
полдень в советскую столицу прибыл Риббентроп и почти тут же направился в
Кремль; как будто участники встречи захотели дать миру спектакль немудреной
тоталитарной дипломатии, они уже в ходе первого обсуждения, продолжавшегося
три часа, договорились относительно пакта о ненападении и разделе сфер
интересов, на запрос Риббентропа в связи с одним непредвиденным советским
требованием Гитлер лапидарно телеграфировал: «Да, согласен». Только теперь
Польша созрела для того, чтобы согласиться с французским требованием в
замысловато сформулированном сообщении: генерал Думенк может заявить,
снизошел передать Бек, что он «приобрел уверенность в том, что в случае
совместной акции против немецкой агрессии не исключено
