Экономическая и военно-техническая подготовка была гораздо слабее
психологической, хотя немецкая пропаганда непрестанно твердила о
колоссальнейших усилиях по созданию военного потенциала, и весь мир верил ей и
речам руководителей режима, согласно которым подготовка к войне была
доминирующей целью германской экономики на протяжении последних лет.
Полностью в этом духе Геринг, назначенный уполномоченным по четырехлетнему
плану, хвастался: Германия уже воюет, пока только не стреляет .
Действительность выглядела совсем иначе. Хотя страна превосходила своих
противников по выплавке стали, запасам угля, ее промышленность была намного
производительнее, но несмотря на все усилия по обеспечению автаркии,
зависимость от заграницы по видам сырья, имеющим решающее значение для
ведения войны, была велика, составляя, например, по олову 90 процентов, по меди
– 70, по каучуку – 80, по сырой нефти – 65 и по бокситам – 99 процентов. По самым
основным видам сырья страна была обеспечена на один год, но запасы меди,
каучука и олова были израсходованы почти полностью уже весной 1939 года. Без
мощной экономической поддержки Советского Союза Германия,
предположительно, уже в короткий срок была бы парализована британской
экономической блокадой, Молотов сам указал на это в беседе с Гитлером .
Немногим отличалась от этого ситуация в области вооружений. Хотя 1 сентября
Гитлер и объявил в речи перед рейхстагом, что направил на эти цели 90
миллиардов, это было одной из тех безудержных фантазий, в которые он регулярно
впадал, оперируя цифрами . Несмотря на все потраченные средства, Германия
была готова к войне, начавшейся первого, а не третьего сентября. Сухопутные
силы насчитывали 102 дивизии, но лишь половина из них были кадровыми и
полностью боеспособными, и в их подготовке выявились существенные проблемы.
Военно-морской флот явно уступал не только английскому, но даже французскому,
не были до конца использованы возможности, которые предоставлял германо-
английский договор 1935 года, вскоре после заявления западных держав о
вступлении в войну гросс-адмирал Редер заявил, что германский флот или, точнее
говоря, «то немногое, что готово или еще способно вести войну, может выполнить
только одну задачу – с честью погибнуть в бою» . Только ВВС были сильнее, чем у
противников, они насчитывали 3298 самолетов, однако боеприпасы к моменту
завершения польской кампании были наполовину израсходованы, так что не было
возможности активно вести войну даже 3-4 недели; в Нюрнберге генерал Йодль
назвал имевшиеся резервы «просто смехотворными». Запасы снаряжения по
многим позициям также серьезно не дотягивали до четырехмесячного лимита,
установленного главнокомандованием сухопутных войск (ОКХ). Поэтому
наступление на западном фронте даже вполсилы привело бы предположительно
уже осенью 1939 года к поражению Германии и окончанию войны; специалисты
подтверждают эту оценку .
Несомненно, Гитлер видел эти трудности и связанный с ними риск. В памятной
записке от 9 октября 1939 года «о ведении войны на Западе» он обратился к этому
вопросу, проанализировав его в специальном разделе «опасности в положении
Германии». При этом главную тревогу вызывал вариант затяжной войны, по его
мнению, Германия не была достаточно готова к ней ни в политическом, ни в
материальном, ни в психологическом отношении. Но по его оценке все эти
слабости проистекали из общего положения Германии, а не из конкретной
ситуации, поэтому состояние на неблагополучных участках «за короткий срок
никакими усилиями существенно не улучшить» ; по сути дела, это означало не что
иное, как неспособность Германии вести мировую войну в имеющихся условиях.
На эту дилемму Гитлер отреагировал исключительно характерным для него
решением, которое продемонстрировало всю остроту его ума и изощренность даже
в отношении самого себя: если Германия была не в состоянии вести
широкомасштабную затяжную войну против коалиции противников, она должна
разбивать врагов поодиночке короткими, отделенными друг от друга во времени
концентрированными ударами и подобным образом шаг за шагом расширять свою
военно-экономическую базу до тех пор, пока не сможет в конце концов вести
мировую войну: это и была стратегическая концепция блицкрига .
Идея «блицкрига» долгое время воспринималась лишь как тактический или
оперативный метод военного уничтожения противника при помощи внезапного
нападения, но замысел «блицкрига» был гораздо шире: это была концепция общего
ведения войны, которая учитывала специфические слабости и преимущества
положения Германии и оригинально соединяла их в завоевательную практику
нового типа. Используя передышки между различными военными кампаниями для
дальнейшей гонки вооружений, можно было не только настроить подготовку на
того или иного противника, но и удерживать материальную нагрузку на экономику
и общество в относительно малых пределах, прежде чем фанфары колоссальных
триумфов дадут необходимые психологические стимулы: концепция «блицкрига»
была не в последнюю очередь попыткой учесть прописную истину времен мировой
войны, согласно которой Германия выигрывала битвы, но проигрывала войны,
теперь имелось в виду просто разделить войну на серию победоносных сражений. В
этом были слабое место и выражение всего самообмана авторов концепции, как бы
она ни гармонировала в остальном с сутью режима и импровизирующим,
определяемым мгновенным озарением стилем Гитлера: она должна была
потерпеть крушение в момент образования сильной коалиции противников и
принятия ею бесповоротного решения на затяжную войну.
Гитлер так верил в эту концепцию, что никак не был готов к иному варианту
большой войны. Представленное летом 1939 года штабом оперативного
руководства вермахта предложение «проработать при помощи командно-штабных
учений» варианты развития ситуации в случае большого конфликта он отклонил с
твердым указанием, что войну с Польшей можно локализовать , его памятная
записка от 9 октября была первой конкретной попыткой определить
обстоятельства и цели столкновения с Западом. Он также неоднократно отвергал
предложения принципиального перевода экономики на рельсы затяжной войны,
общий объем промышленного производства в 1940 году по сравнению с
предшествующим годом слегка сократился, а незадолго до зимы 1941/42г. в
ожидании предстоящих «молниеносных побед» в войне с Советским Союзом
производство военной продукции было даже ограничено . В этом тоже давал себя
знать опыт первой мировой войны: Гитлер при любых обстоятельствах хотел
избежать изматывающего психику воздействия долголетних жестких ограничений.
Взаимосвязь между первой и второй мировой войной ощущается на различных
уровнях не только под углом зрения их интерпретации; Гитлер сам всякий раз
настойчиво указывал на это. За его плечами всего лишь время перемирия, а перед
ним – «победа, которую мы отбросили в 1918 году», – заметил он как-то; в речи 23
ноября 1939 года он сказал, имея в виду первую мировую войну: «Сегодня
разыгрывается второй акт этой драмы» . В свете этой взаимосвязи Гитлер
предстает как особо радикальный представитель идеи создания Германии как
мировой державы, которая восходит к последнему периоду канцлерства Бисмарка
и на рубеже XIX-XX вв. материализуется в конкретных целях войны, а после
провалившейся попытки 1914-1918 гг. ее с новой и еще большей решимостью
попытались реализовать во второй мировой войне: почти столетняя
империалистическая преемственность германской истории обрела в Гитлере свою
кульминацию .
И на самом деле, такая точка зрения имеет под собой убедительные основания.
Уже общая взаимосвязь между Гитлером и предшествующим мировой войне
временем, его появление из комплексов, идеологий и защитных реакций того
периода придает ей весомость; ибо, несмотря на всю новизну, он был глубоко
анахроничным явлением, реликтом XIX века – в своем наивном империализме,
комплексе величия, убежденности в неизбежной альтернативе между
возвышением до статуса мировой державы или гибелью. В принципе, уже молодой,
живший тенденциями своего времени горожанин венского периода повторил
характерную основную эволюцию, в ходе которой ведущие консервативные слои
эпохи искали спасения от социальных страхов в экспансионистской концепции, он
только расширил и радикализировал ее. Если те зачастую ожидали от войны и
завоеваний «оздоровления отношений» в смысле своих общественных и
политических привилегий, «укрепления патриархального порядка и
умонастроений» , то Гитлер мыслил как всегда в гигантски расширенных
категориях и рассматривал войну и экспансию, далеко выходя за рамки классовых
интересов, как единственный шанс на выживание нации и даже расы; социал-
империализм обычного образца своеобразно перемешивался в мышлении Гитлера
с биологическими началами.
Однако и в том, и в другом случае видение превращения в мировую державу питал
основной мотив находящегося под угрозой и стесненного существования, хотя в
первый раз, по меньшей мере, в случае с германским канцлером 1914 года фон
Бетман-Хольвегом, проявлялись депрессия, нерешительность и слабость
фаталиста, а во второй раз – одержимость и осознанная радикальность. Конечно,
оба деятеля несравнимы, идея германской мировой империи была для Бетман-
Хольвега «абсурдной, не укладывающейся в голову мыслью», Германия,
подавленно говорил он иногда, «в интеллектуальном плане погибнет от своего
политического господства, если она победит» , конечно, Гитлер даже отдаленно не
знал такого порожденного внутренним надрывом скептицизма; тем не менее
Бетман-Хольвег был полон тех же пессимистических фантазий и настроений
гибели с германским колоритом, что и Гитлер, хотя и в сублимированной
буржуазным образованием форме; это показывает всю глубокую укорененность
мотива судьбы и катастрофы в немецком сознании; не говоря уж о разгневанных
поклонниках видения Германии в роли мировой державы, которые свалили
Бетман-Хольвега в 1917 году.
Однако и то направление, которое придал Гитлер своим экспансионистским
намерениям, отвечало давней традиции. Компонентом немецкой идеологии давно
была идея, что Восток представляет собой естественное «жизненное
пространство» рейха, происхождение Гитлера из двуединой монархии еще больше
усилило такой подход. Уже в 1894 году провозглашение шумно агитировавшего
Пангерманского союза обращало интерес нации на Восток и Юго-Восток, «чтобы
обеспечить германской расе те условия жизни, которые ей нужны для полного
развития ее сил». На знаменитом «Военном совете» 8 декабря 1912 года начальник
Генерального штаба фон Мольтке потребовал довести до сознания страны «при
помощи печати национальную заинтересованность в войне с Россией», и вполне в
этом духе вскоре после того газета «Гамбургер нахрихтен» потребовала
неизбежной решающей борьбы с Востоком, весь вопрос в том, подхватывала
«Германия», кто будет властвовать в Европе – германцы или славяне. Спустя
немного дней после начала войны в МИД был разработан «план создания
нескольких буферных государств на Востоке, все они должны были находиться в
зависимости от Германии. Еще дальше шла памятная записка председателя
Пангерманского союза Генриха Класса „о военных целях Германии“, которая
распространялась в виде брошюры в 1917 году. Она требовала обширных
провинций на Востоке и предлагала устранение „демографической пестроты“
путем обмена русских на поволжских немцев, переселения евреев в Палестину и
смещения границ польского этноса на восток . Без проходившей во время первой
мировой войны дискуссии о целях войны, на которую накладывали свой отпечаток
подобные фантасмагорические проекты, немыслима гитлеровская концепция
восточной политики, как бы ни оценивать влияние на нее русских эмигрантских
кругов в Мюнхене и его собственную склонность к интеллектуальному
утрированию.
Точно так же были предшественники у Гитлера и в отношении концепции союзов.
Идея о необходимости для Германии заручиться нейтралитетом Англии, чтобы
вместе с Австро-Венгрией вести завоевательную войну против Востока и, может
быть, одновременно против Франции, не была полностью чужда политике
кайзеровской империи. Вскоре после начала войны Бетман-Хольвег уточнил эту
схему, он даже считал возможным заключить после молниеносной войны на
западе союз с Великобританией, чтобы вместе с ней ударить по России, и ближе к
концу войны он заявлял, что «столкновения можно было бы избежать, только
договорившись с Англией» : это было не что иное, как идеальная концепция
Гитлера, в этой схеме она впервые обозначилась в общих контурах; Гитлер, придя к
власти, сразу стал стремиться к взаимопониманию с Англией и обеспечению ее
нейтралитета, в то время как Веймарская республика, прежде всего при Густаве
Штреземане, отдавала предпочтение примирению с Францией.
Преемственность немецкой воли к превращению в мировую державу доказывается
не только с точки зрения идеологии, геополитики и системы союзов, ее также
нетрудно обосновать, исходя из воплощавших ее общественных групп.
Выразителями далеко идущих концепций кайзеровских времен были прежде всего
консервативные
