сформировался ярко выраженный комплекс самоутверждения: с этого момента они
стремились восстановить подорванное самосознание Германии, вернуть стране
утраченные области (прежде всего в Польше) и в период Веймарской республики
постоянно отказывались, включая даже их самых благоразумных представителей,
дать гарантии нерушимости восточных границ. Например, памятная записка
руководства рейхсвера, подготовленная им для МИД в 1926 году, характерна как
своего рода ведущая линия немецкой внешней политики (этот документ в высшей
степени примечателен в рассматриваемом нами аспекте): освобождение Рейнской
области и Саара, устранение коридора и возвращение в состав страны польской
Верхней Силезии, аншлюс немецкой Австрии и, наконец, ликвидация
демилитаризованной зоны – это была, в иной очередности, внешнеполитическая
программа Гитлера в 30-е годы. В вожде НСДАП эти группы видели человека,
способного осуществить их планы ревизии, потому что он как никто другой умел
использовать Версальский договор и распространенные чувства унижения как
средство сплочения и мобилизации нации поверх почти всех разделяющих ее
барьеров. Характерно, что в начале его канцлерства они даже побуждали его пойти
на обострение курса: как при уходе с конференции по разоружению и выходе из
Лиги наций, так и в вопросе разоружения консервативные члены кабинета
подталкивали колебавшегося Гитлера вперед, и вплоть до Мюнхенской
конференции они по сути дела не одобряли лишь лихие методы азартного игрока,
свойственные Гитлеру.
На этом, правда, преемственность заканчивалась. Ибо то, что добивавшиеся
ревизии консерваторы типа фон Нойрата, фон Бломберга, фон Папена или фон
Вайцзеккера считали целью, было для Гитлера даже не этапом, а
подготовительным шагом. Он презирал нерешительных партнеров, потому что они
как раз не хотели того, что приписывает им спорный тезис: «стремления к
мировому господству», что было его «целью будущего», к которой он неуклонно
стремился: не новые (или тем более старые) границы, а новые пространства,
миллион квадратных километров, более того, вся территория до Урала, а потом и
еще дальше: «Мы будем диктовать Востоку наши законы. Мы завоюем шаг за
шагом землю до Урала. Я надеюсь, что с этой задачей справится еще наше
поколение… Тогда мы будем иметь отборных здоровых людей на все времена. Тем
самым мы создадим предпосылки для того, чтобы руководимая, упорядоченная и
управляемая нами, германским народом, Европа смогла выстоять на протяжении
жизни поколений в судьбоносных схватках с Азией, которая наверняка опять
двинется на нас. Мы не знаем, когда это будет. Если в тот момент на другой
стороне будет людская масса в 1-1, 5 миллиарда, то германский народ, который,
как я надеюсь, будет насчитывать 250-300 миллионов, вместе с другими
европейскими народами при общей численности в 600-700 миллионов и с
предпольем до Урала или же через сто лет и за Уралом, должен будет устоять в
борьбе за существование с Азией» . От империализма кайзеровских времен этот
империализм качественно отличала, разрушая преемственность, не столько
огромная жажда пространства, которая уже наметилась у пангерманцев или,
конкретнее с точки зрения политики силы, в восточных планах Людендорфа 1918
года, сколько, скорее, идеологический фермент, который выступал связующим
элементом и придавал ему ударную силу: представления об отборе, расовом блоке
и эсхатологической миссии. Что-то от подобного внезапного понимания этой
инородности, которое в большинстве случаев приходило слишком поздно, сквозит в
словах одного консерватора, который охарактеризовал тогда Гитлера так:
«Собственно говоря, этот человек принадлежит не нашей расе. Есть в нем нечто
совершенно чуждое, что-то от вымершей прарасы» .
Высказывание Гитлера, что вторая мировая война является продолжением первой,
не общее место империалистической доктрины, которым его часто считают: оно,
скорее, обозначает попытку выдать себя за выразителя преемственности, которую
он н е х о т е л обеспечивать, попытку в последний раз разыграть перед
генералами и консервативными партнерами роль человека, который воплотит в
реальность их несбывшиеся мечты о великой державе, вернет им утраченную,
украденную победу 1918 года, которая теперь все же должна была достаться им. В
действительности этому он отводил самое последнее место, жажда ревизии
служила для него лишь идеальной исходной базой. При недиалектическом подходе
к понятию «преемственности» легко совершить ошибку в оценке характера
явления; Гитлер не был Вильгельмом III.
Уже в «Майн кампф» он писал, что программа, которую он представляет,
«объявляет войну существующему порядку и имеющемуся мировосприятию
вообще» . В сентябре 1939 года он лишь начал вести эту схватку силой оружия и за
пределами страны. Уже первая мировая война была, по меньшей мере отчасти,
столкновением идеологий и систем господства, вторая стала им в несравненно
более резкой, принципиальной форме: своего рода всемирной гражданской войной,
которая решала не столько вопрос власти, сколько морали, которая будет
господствовать впредь в мире.
У противников, которые противостояли друг другу после неожиданно быстрого
разгрома Польши, не было объекта территориальных споров, целей завоевания,
какое-то время на протяжении «странной войны» той осени казалось, что война
утратила свою побудительную причину: на этом основывался слабый шанс на
восстановление мира. 5 октября Гитлер отбыл в Варшаву на парад победы,
объявив, что на следующий день выступит с важным «призывом к миру». Вряд ли
кто-либо мог догадаться, сколь беспредметными были неопределенные последние
надежды, которые вновь возникли после этого заявления. Ведь уже за две недели
до него Сталин уведомил германского диктатора, что не питает особых симпатий к
идее самостоятельной Польши в усеченном виде, и Гитлер, проявляя недавно
прорезавшуюся антипатию к политическим альтернативам, принял предложение
провести переговоры. Когда они окончились 4 октября, Польша была снова
поделена между своими могучими соседями, одновременно была сорвана
возможность окончить войну с западными державами при помощи политического
решения. Один иностранный дипломат сказал о речи Гитлера в рейхстаге, что он
как бы пригрозил не желающим его мира каторжной тюрьмой .
С точки зрения своей общей концепции Гитлер, однако, действовал логично: как
бы ни хотелось ему опять добиться идеальной расстановки сил, предполагавшей
западную поддержку, предложение Сталина было все же заманчивее: оно давало
ему наконец общую границу с Советским Союзом, ради которой он по сути дела
начинал войну с Польшей. Уже на вечернем совещании 17 октября 1939 года он
дал указание начальнику штаба ОКВ генерал-полковнику Кейтелю учесть впредь
при планировании, что оккупированный польский регион «имеет для нас военное
значение как передовой рубеж и может быть использован для сосредоточения и
развертывания сил. Для этого надо содержать в порядке и использовать для наших
целей железные дороги, шоссе, линии связи. Следует устранить все начатки какой-
либо консолидации в Польше», иронически добавив: «процветать пышным цветом
должно только «польское головотяпство» .
Он переступил ту линию, которая делала войну неотвратимой, и в моральном
плане. В ходе того же разговора он распорядился подавлять в зародыше все
усилия, которые могут «превратить польскую интеллигенцию в руководящий слой.
Жизненный уровень в стране должен оставаться низким; мы хотим лишь одного –
черпать оттуда рабочую силу». В состав рейха была включена территория, далеко
выходившая за границы 1914 года, прежде всего область р. Варты и
Верхнесилезский промышленный район, остальная часть была объявлена генерал-
губернаторством, во главе которого был поставлен Ханс Франк, оно стало объектом
беззастенчивого процесса онемечивания и войны на порабощение и уничтожение:
Франк должен быть способен, заявил Гитлер, «завершить дьявольское дело!» Уже в
последние дни сентября он поручил Генриху Гиммлеру очистить эти области от
нежелательных расовых элементов; упразднив военную администрацию 25 октября
1939 года, он дал ему зеленый свет для «этнической борьбы». Части СС и полиции
положили начало режиму, основанному на терроре; арестовывали, переселяли,
изгоняли, ликвидировали, один немецкий офицер, ужаснувшись писал в письме «о
банде убийц, разбойников и грабителей», а Ханс Франк мечтал об «эпохе Востока»,
которая начинается теперь для Германии», «времени колоссальных
преобразований по колонизации и заселению» .
Генриха Гиммлера, который в ходе усиленной идеологизации того времени
заметно укреплял свою власть, Гитлер иногда хвалил за то, что тот не стесняется
использовать «предосудительные средства», тем самым не только наводя порядок,
но и превращая других в сообщников . Похоже, этот психологический расчет был
одной из причин, независимо от всех экономических намерений, превращения
режима во все более откровенной форме в преступную систему: намерение связать
всю нацию с режимом чудовищными преступлениями, привить людям сознание
того, что все корабли сожжены, то чувство Саламинского сражения, о котором
говорил Гитлер, было наряду с отказом от всякой политики попыткой отрезать все
пути к отступлению. Почти в каждой речи, произнесенной Гитлером после начала
войны, присутствует, как заклинание, тезис о том, что ноябрь 1918 года не
повторится. Бесспорно, он чувствовал то, о чем писал в дневнике 3 октября 1939
года генерал-полковник фон Лееб: «Плохое настроение населения, никакого
воодушевления, никаких флагов на домах, все ждут мира. Народ чувствует
ненужность войны» . Начавшаяся сразу после этого политика уничтожения людей
на Востоке была одним из средств сделать войну необратимой.
У него не было больше иного выхода, он был опять прижат к стене и испытывал
старые ощущения. Теперь конфликт, как он имел обыкновение говорить, должен
быть «доведен до конца». Заместителю госсекретаря США Самнеру Уэллсу,
который посетил его 2 марта 1940 года, он заявил: «Речь идет не о том, будет ли
уничтожена Германия», Германия будет защищаться до последнего; но в
«наихудшем случае будут уничтожены все» .
Глава I
ПОЛКОВОДЕЦ
Такое может только гений!
С прошлого сентября я думаю о Гитлере как о мертвеце.
Еще в течение октября 1939 года Гитлер начал перебрасывать свои победоносные
дивизии на запад и заново укомплектовывать их. Как всегда, когда он уже принял
какое-то решение, его охватила жажда действовать, во всяком случае, понятие
«сидячая война», которым обычно называют последующие месяцы нерешительного
выжидания, к его поведению не относится. Еще до того как западные державы
прореагировали на его «призыв к миру» от 6 октября, он вызвал к себе
главнокомандующих тремя видами вооруженных сил, а также Кейтеля и Гальдера
и ознакомил их со своей памятной запиской, касающейся военной обстановки. Эта
записка начиналась с псевдоисторической преамбулы о враждебной позиции
Франции со времен Вестфальского мира 1648 года, что и служило обоснованием
решения о немедленном наступлении на западе. Цель войны определялась как
«уничтожение силы и способности западных держав в очередной раз…
воспрепятствовать дальнейшему развитию немецкого народа в Европе» – это
означало, что война на западном фронте была неизбежным обходным маневром,
чтобы избежать угрозы с тыла, прежде чем начинать великий завоевательный
поход на Востоке. Гитлер подробно издожил примененный в Польше метод
подвижной войны и рекомендовал его и для похода на Западе. Решающим, как он
выразился, является массированное применение танков, дабы «обеспечить
оперативное продвижение армии вперед и избежать позиционной войны, как в
1914-1918 годах». Такова была концепция, которая увенчается столь
триумфальным успехом в мае и июне следующего года.
Как и врученная генералам одновременно «Директива № 6 по ведению войны», эта
памятная записка психологически была направлена на преодоление настроений
строптивости в высшем офицерском корпусе. «Главное дело – это желание
разгромить врага», – с таким заклинанием обращался к присутствующим Гитлер .
Действительно, часть генералитета считала план Гитлера «выманить французов и
англичан на поле битвы и разгромить их» в одинаковой мере неправильным и
рискованным и рекомендовала вместо этого упорной обороной как бы «усыпить»
войну. Один из генералов назвал наступление «безумным», а фон Браухич, Гальдер
и в первую очередь руководитель ведомства по делам вооружений генерал Томас, а
также генерал-квартирмейстер сухопутных войск генерал фон Штюльпнагель
приводили конкретные доводы со ссылками на незначительные сырьевые запасы,
истощенные резервы боеприпасов, опасность зимней кампании и силу противника,
и из этих политических, военных, а в чем-то даже моральных сомнений и
формировались новые замыслы противодействия. Обеспокоенный
