уничтожить которую, даже причинять ущерб которой никогда не входило в мое
намерение. Но я отлично понимаю, что эта продолжающаяся борьба завершится
только полным разгромом одного из двух ее участников. Мистер Черчилль,
вероятно, думает, что это будет Германия. Я же знаю, что это будет Англия» .
Вопреки распространившимся ожиданиям речь Гитлера не содержала
широкомасштабных предложений о мире, а ограничивалась лишь
сформулированным в общих чертах «призывом к разуму», и эта перемена явилась
первым документальным свидетельством пессимизма, вызванного отсутствием
перспективы на заключение мира с Англией ввиду непримиримости позиции
Черчилля. Дабы не показать никакого признака слабости, Гитлер соединит это
выступление в рейхстаге с показной демонстрацией своей военной мощи,
произведя Геринга в рейхсмаршалы и двенадцать генералов в фельдмаршалы, а
также объявив о большом количестве других повышений. Но о том, как
улетучились его надежды, говорит тот факт, что еще за три дня до этого
выступления он издает «Директиву № 16 о подготовке десантной операции против
Англии» под кодовым названием «Морской лев».
Примечательно, что до этого у него не было никаких представлений о том, как
продолжать войну с Англией, поскольку такая война не вписывалась в его
концепцию, и даже изменившаяся ситуация не смогла побудить его кардинально
пересмотреть свои соображения. Избалованный собственным везением и
слабостью своих прежних противников, он верит в свой гений, в фортуну, в те
шансы момента, которые научился использовать с такой молниеносной быстротой.
Потому и «Директива № 16» была скорее свидетельством злобной растерянности, а
не выражением конкретных оперативных планов, и на это указывает уже первая
вступительная фраза: «Поскольку Англия, несмотря на свое бесперспективное в
военном отношении положение, все еще (!) не проявляет никаких признаков
готовности к взаимопониманию, я принял решение подготовить и, если будет
необходимо (!), провести десантную операцию против Англии» Следовательно, тут
нельзя исключать и того, что Гитлер никогда не думал всерьез о высадке в Англии,
а использовал это намерение только как оружие в войне нервов. Еще осенью 1939
года военные инстанции, в частности, главнокомандующий военно-морским
флотом адмирал Редер, неоднократно и безуспешно пытались заинтересовать его
проблемами десантной операции, и, едва дав свое согласие, Гитлер сразу же стал
высказывать сомнения и говорить о трудностях, чего раньше с ним никогда не
было. Уже через пять дней после одобрения им операции «Морской лев» он весьма
пессимистически говорит о трудностях, связанных с ней. Он выдвигает требование
о сорока пехотных дивизиях, о решении проблемы со снабжением, об абсолютном
господстве в воздухе, о создании на берегу Ла-Манша обширной системы тяжелой
артиллерии, а также о крупнейшей акции по минированию – и на все это отводит
только шесть недель: «Если приготовления не будут со всей определенностью
завершены до начала сентября, нам придется подумать о других планах» .
Колебания Гитлера объяснялись не только его обусловленным комплексами
отношением к Англии; скорее, его смущала тут и главная идея мобилизованного
Черчиллем сопротивления, а именно, что мировая держава с далекими заморскими
базами обладает богатыми возможностями самоутверждения, а поэтому и
вторжение в метрополию, и даже захват ее еще не означает поражения. Англия
могла, используя, например, в качестве базы Канаду, все глубже втягивать его в
противоборство в как бы перевернутом пространстве и, наконец, втравить в войну с
США, чего он очень опасался. И даже если бы удался разгром Британской
империи, то выгоду от этого получила бы не Германия, а – как выразился он на
совещании 13 июля 1940 года – «только Япония, Америка и другие» . Поэтому
любое обострение войны с Англией подрывало как раз его собственную позицию,
так что не только сентиментальные, но и политические доводы говорили за то,
чтобы искать, не поражения Англии, а поддержки с ее стороны. Исходя из этих
соображений, Гитлер и формулирует – не без признаков определенного
замешательства – стратегию последующих месяцев: постепенно, щадящими
ударами и политическими маневрами вынудить Англию к миру, чтобы в итоге, не
беспокоясь за тылы, предпринять все-таки поход на Восток – это было исстари его
idee fixe, той идеальной расстановкой сил, добиться которой он стремился до сих
пор политическим путем и которую даже сейчас, при открытом противоборстве,
все еще искал, не поддаваясь угрозе потерять присутствие духа.
Ее осуществлению служила в военном плане «Осада» Британских островов
немецкими подводными лодками, а также – и в первую очередь – воздушная война
против Англии. Парадоксы этой концепции проявлялись в том на удивление
половинчатом вовлечении сил, на основе которого Гитлер вел это противоборство:
несмотря на все усилия военных инстанций он так и не решился перейти к
концепции «тотальной» войны в воздухе или на море . «Битву за Британию» –
ставшее легендарным воздушное сражение над Англией, начавшееся 13 августа
1940 года («День Орла») первыми массированными налетами на расположенные в
Южной Англии аэродромы и радарные станции, – 16 сентября пришлось прервать
после тяжелых потерь вследствие плохих погодных условий, причем люфтваффе
так и не добились ни одной из поставленных целей: не последовало ни ощутимого
снижения британского промышленного потенциала, ни психологического
подавления населения, ни даже завоевания господства в воздухе. И хотя адмирал
Редер за несколько дней до того отрапортовал, что военно-морской флот готов к
операции по десантированию, Гитлер отложил ее «на потом». Директива ОКВ от 12
октября предписывала, «чтобы приготовления к высадке в Англии с настоящего
времени и до весны сохранялись лишь как средство политического и военного
давления на Англию» Операция «Морской лев» была похоронена.
Военные действия сопровождались попыткой принудить Англию к уступчивости
политическим путем – – созданием охватывающего всю Европу «континентального
блока». Предпосылки для достижения этой цели были достаточно
благоприятными. Часть Европы была уже фашистской, другую часть связывали с
рейхом симпатии либо договоры, а еще какая-то часть была оккупирована либо
побеждена, и эти поражения вынесли наверх имитаторский фашизм, едва ли
имевший до того достойное упоминания количество приверженцев, но, тем не
менее, обладавший теперь властью и возможностями для кристаллизации ее
воздействий. Военные триумфы не только сделали Гитлера внушавшим страх
диктатором всего континента, но и умножили магическую ауру, исходившую от
него и его режима. Казалось, что он олицетворял мощь, момент истории и
будущее, тогда как поражение Франции – в первую очередь – воспринималось как
доказательство бессилия и конца демократической системы: эта страна «была
нравственно загублена политикой» – так сформулировал в часы краха своей страны
подавляющее недовольство демократией Петен . На Венском арбитраже 30
августа, попытавшемся решить вновь обострившиеся пограничные распри в Юго-
Восточной Европе, Гитлер выступал в роли Верховного арбитра, чьего совета
ждали народы и в чьих руках находилась судьба этой части света.
Великая континентальная коалиция должна была охватить всю Европу и включить
в себя Советский Союз, Испанию, Португалию, а также то, что осталось от
Франции и управлялось из Виши. Параллельно вынашивались планы нападения на
периферию Британской империи и развязывания противоборства на
Средиземноморье, что должно было завершиться захватом двух его ворот –
Гибралтара и Суэцкого канала и тем самым подрывом имперской позиции Англии в
Северной Африке и Передней Азии. Другие, разрабатывавшиеся одновременно с
теми планы, нацеливались на захват принадлежавших Португалии островов
Зеленого Мыса, Канарских и Азорских островов, Мадейры, контакты с
правительством в Дублине имели своей целью союз с Ирландией, чтобы
заполучить дополнительные базы для налетов германской авиации на Англию.
В то лето 1940 года помимо военных возможностей перед Гитлером в очередной
раз открывалась огромная политическая перспектива, и никогда еще идея
создания фашистской Европы не была столь близкой, а немецкая гегемония – столь
ощутимой. Какое-то время уже могло казаться, что он осознает
предоставляющийся ему шанс. Во всяком случае, осенью того года Гитлер, словно
заклиная прошлые победы своей политики, вновь развивает большую
внешнеполитическую активность. Он несколько раз встречается с испанским
министром иностранных дел, а во второй половине октября едет на встречу с
Франко в Андай и прямо оттуда – на встречу с Петеном и его заместителем
Лавалем в Монтуар. Но, кроме заключения 27 сентября Тройственного пакта с
Японией и Италией, все его дипломатические усилия остаются безуспешными, в
частности, неудачной оказывается предпринятая во время визита Молотова в
Берлин попытка вовлечь в Тройственный пакт Советский Союз и, переключив
внимание СССР на британские владения на побережье Индийского океана, сделать
его партнером по новому переделу мира. Конечно, этот прова объясняется
наступившим у Гитлера периодом пренебрежения политическими действиями,
которое умножается ощущением новых триумфов. Его искусство переговоров, как
свидетельствует большинство сохранившихся протоколов, уступает теперь место
властному мессианскому самомнению, прежнее осторожное прощупывание
сменяется неуклюжей неискренностью, и вместо тонко сплетенных аргументов
прежних лет с подсовываемыми в них полуправдами его новые партнеры по
переговорам все больше и больше встречаются с откровенным эгоизмом человека,
знающего один лишь аргумент – свою превосходящую силу. Но здесь, как и в
случае с параллельно разрабатываемыми военными планами – операциями
«Феликс» (Гибралтар), «Аттила» (превентивная Оккупация вишистской Франции) и
другими, – постоянно создается такое впечатление, будто занимается он этими
акциями как-то на удивление несобранно и незаинтересованно. Иной раз просто
казалось, что его вообще тянет свести до минимума военную активность против
Великобритании и довольствоваться химерическим эффектом идеи великого
континентального блока. Ибо таким образом можно было, вероятно, легче всего
предотвратить то, что куда больше беспокоило его ввиду конечной цели, к которой
он стремился, – экспансии на Восток, а именно, угрожающе возраставшую
опасность вступления в войну США, что сделало бы напрасным все его труды,
жертвы и замыслы .
Начиная с лета 1940 года боязнь американского вмешательства придает всем
соображениям новую, угрожающую окраску и в первую очередь усиливает у
Гитлера его страх перед фактором времени. После разгрома Франции он тратит
свою энергию на скорее побочные дипломатические и военные акции. Немецкие
войска стоят от Нарвика до Сицилии, а с начала 1941 года, позванные на помощь
незадачливым итальянским партнером, уже и в Северной Фрицаление, что он в
настоящий момент не знает, как быть дальше» .
Уже осенью, когда война грозила вырваться таким образом из-под контроля,
Гитлер начал вновь концентрировать на ней свои мысли и возвращать ей
концептуальность. У него было две возможности: или продолжать сколачивать-
мощный блок государств – это было, правда, связано со значительными уступками
ряду сторон, – который благодаря включению в него Советского Союза и Японии
заставил бы США в последнюю минуту повернуть на 180 градусов (но и отодвинул
бы на годы запланированную экспансию на Восток), либо же, улучив первый
удобный момент, обрушиться на Восток, разгромить в ходе блицкрига Советский
Союз и образовать блок уже не с партнером, а покорным сателлитом. С принятием
окончательного решения Гитлер колебался в течение нескольких месяцев. Летом
1940 года он был полон нетерпения поскорее покончить с этой бессмысленной и
обременительной войной на Западе. Еще 2 июня, в дни наступления на Дюнкерк,
он выражает надежду, что теперь уж Англия будет готова пойти на «заключение
разумного мира» и тогда у него будут развязаны руки для выполнения своей
«великой и непосредственной задачи – противоборства с большевизмом» .
Несколькими неделями позже, 21 июля, он потребовал от фон Браухича начать
«приготовления» к войне с Россией и в победном угаре тех дней даже подумывал о
проведении этой кампании уже осенью 1940 года, и только памятная записка ОКВ
и штаба оперативного руководства вермахта убеждают его в невыполнимости
такого намерения. Но, так или иначе, с этого момента он оставляет свою
первоначальную идею о разграничении двух противоборств во времени, и
сочетание войны на Западе с экспансией на Восток выливается у него в
представление о
