перед Гальдером :
«Надежда Англии – это Россия и Америка. Если отпадает надежда на Россию, то
отпадает и Америка, потому что падение России будет иметь своим следствием
невероятное усиление роли Японии в Восточной Азии… Скажи только Россия
Англии, что она не хочет, чтобы Германия была великой, и тогда Англия хватается,
как утопающий за соломинку, за надежду, что через шесть – восемь месяцев дело
полностью переменится. Но если разбита Россия, то улетучивается и последняя
надежда Англии. И тогда хозяин в Европе и на Балканах – Германия.
Вывод: В соответствии с этим рассуждением Россия должна быть ликвидирована.
Срок – весна 1941 года» .
Однако в сентябре, а потом и еще раз в начале ноября казалось, что Гитлер опять
заколебался и предпочитает все же идею союза. «Фюрер надеется, что сумеет
втянуть Россию в единый антианглийский фронт», – записывает Гальдер 1 ноября,
но другая запись, всего три дня спустя, уже обозначает альтернативу: Россия,
фиксирует он слова Гитлера, остается «главной проблемой Европы.(Следует)
сделать все, чтобы быть готовым к полному расчету с ней» . Кажется, это
соображение окончательно взяло верх в течение декабря, и Гитлер принял
решение, отвечавшее всей его сути, нетерпеливо преследовавшей его центральной
идее, равно как и его тогдашней непомерной переоценке самого себя, – начать
войну против Советского Союза так скоро, как это только возможно. Переизбрание
Ф. Д. Рузвельта президентом Соединенных Штатов, а также переговоры с
Молотовым, по всей видимости, подстегнули принятие им этого решения; во
всяком случае, уже на другой день после отъезда советского министра
иностранных дел он сказал, что это «не останется даже браком по расчету», и дал
поручение отыскать на востоке местность для ставки фюрера, а также для трех
командных пунктов – на севере, в центре и на юге – и «построить их в самом
спешном порядке» . 17 декабря он изложил Йодлю свои оперативные соображения
относительно этой кампании, завершив их замечанием, «что нам следовало бы в
1941 году решить все проблемы на европейском континенте, поскольку уже в 1942
году США будут в состоянии вмешаться» .
Решение напасть на Советский Союз еще до того, как решилась судьба войны на
Западе, часто называют одним из «слепых», «загадочных» и «с трудом
поддающихся логике» решений Гитлера, однако в нем было больше
рациональности и в то же время отчаяния, чем это представляется на первый
взгляд. Сам Гитлер укажет на все возникавшие отсюда проблемы, назвав приказ об
этом нападении одним из тех многих «труднейших решений», которые ему
приходилось принимать. Оглядываясь назад, он продиктует Мартину Борману в
начале 1945 года в бункере под рейхсканцелярией следующий текст:
«За время войны мне не приходилось принимать более трудного решения, чем о
наступлении на Россию. Я всегда заявлял, что нам следует любой ценой избегать
войны на два фронта, и, кроме того, никто не усомнится в том, что я больше, чем
кто-либо другой, размышлял над судьбой Наполеона в России. Так почему же эта
война с Россией, и почему мной был избран именно этот момент?
Мы потеряли надежду окончить войну успешным вторжением на английскую
землю. Ибо эта страна, которой правили тупые вожди, не соглашалась допустить
нашего господства в Европе и заключить с нами мир без победы, пока на
континенте еще была держава, принципиально враждебно противостоявшая
нашему рейху. Следовательно, война затягивалась на веки вечные и была чревата
опасностью, что вслед за англичанами будет возрастать активное участие
американцев. Значение американского потенциала, непрерывная гонка
вооружений… близость английских берегов – все это говорило за то, что мы, если
мы в своем уме, не можем допустить, чтобы нас втянули в затяжную войну. Ибо
время – всякий раз это время! – будет все более неумолимо работать против нас.
Чтобы побудить англичан сдаться, чтобы заставить их заключить мир, нужно было,
следовательно, отнять у них надежду противопоставить нам на континенте
противника нашего ранга, то есть Красную Армию. У нас не было выбора, это было
для нас непреложной необходимостью – удалить русскую фигуру с европейской
шахматной доски. Но тут была еще и вторая, столь же весомая причина, которой
хватило бы и самой по себе: та колоссальная опасность, которую представляла для
нас Россия уже самим фактом своего существования. Она стала бы нашей гибелью,
если бы вздумала однажды напасть на нас.
Наш единственный шанс победить Россию состоял в том, чтобы упредить ее… Мы
не имели права дать Красной Армии использовать преимущества на местности,
предоставить ей в распоряжение наши автострады для продвижения ее
моторизованных соединений, нашу сеть железных дорог для транспортировки
людей и материалов. Мы могли разгромить ее только в ее собственной стране, взяв
инициативу действий в свои руки, в ее болотах и трясинах, но никак не на земле
такого цивилизованного государства, как наше. Это дало бы ей трамплин для
нападения на Европу.
Почему в 1941 году? Потому что никак нельзя было тянуть, тем более, что наши
враги на Западе неуклонно наращивали свою боевую мощь. Кроме того, ведь и сам
Сталин отнюдь не бездействовал. Следовательно, на обоих фронтах время работало
против нас. Поэтому вопрос должен звучать не так: «Почему же уже 22 июня 1941
года?», а так: «Почему же не раньше?»… В течение последних недель мне не
давала покоя мысль, что Сталин может меня опередить» .
Тем же, что сводило воедино соображения Гитлера летом и осенью 1940 года, была
его тайная надежда изменить ход войны, затормозившийся и сбившийся не в то
русло, с помощью внезапного, неожиданного маневра-выпада, что так часто
удавалось ему в пору неудач в его жизни, и осуществить одновременно таким
путем Великую завоевательную идею. В своей буйной фантазии он уже видел
кампанию против России нечаянным и устранявшим, как по мановению волшебной
палочки, все трудности переломом и предпосылкой для прорыва к мировому
господству. Выступая 9 января 1941 года перед высшими чинами ОКВ и ОКХ, он
скажет, что Германия «будет неуязвимой. Огромные пространства России таят в
себе неисчислимые богатства. Германии следовало бы установить над этим
пространствами свою политическую и экономическую власть, но не присоединять
их к себе. Тем самым она получила бы все возможности, чтобы в будущем вести
борьбу и с континентами, и тогда уже никто не был бы в силах ее победить» .
Быстрый крах Советского Союза, – представлял он себе, – подаст знак Японии для
давно запланированной, но оттягивавшейся главным образом из-за советской
угрозы в тылу «экспансии в южном направлении», которая, в свою очередь,
привяжет США к тихоокеанскому региону и, следовательно, отвлечет их от
Европы, так что Великобритании не останется ничего другого, как пойти на
уступки. Путем широкомасштабного, тройного охвата – через Северную Африку,
Переднюю Азию и Кавказ – он рассчитывает после завоевания России прорваться в
Афганистан, чтобы оттуда поразить, наконец, самую сердцевину неуступчивой
Британской импррии – Индию. До господства над миром, как ему казалось, было
рукой подать.
Слабые стороны этой концепции были необозримы. До того Гитлер всегда
выдвигал в качестве предпосылки для наступления на Советский Союз
безопасность на Западе и видел в избежании конфликта на два фронта прямо-таки
своего рода основной закон немецкой внешней политики ; теперь же он пытается
добиться этой безопасности путем нанесения превентивного удара, то есть
пускается в авантюру войны на два фронта, дабы упредить войну на два фронта. И
в той же мере, как переоцениваются им собственные силы, недооценивает он и
силы противника. «Через три недели мы будем в Петербурге», – заявляет он в
начале декабря и уверяет болгарского посланника Драганова, что советская армия
– это «всего-навсего пустяк» : но что проступает здесь особенно рельефно, так это
снова его неспособность додумать мысль до конца в ее тесной связи с
действительностью: всегда, как только были намечены первые шаги, он через
какое-то время уже отрывался от реальной почвы и доводил свои соображения до
конца не рационально, а как видения. Показательно в этом плане, насколько
спустя рукава относится он к размышлению над тем, что же должно последовать
после ожидаемой победы на Востоке. Это была та же ошибка, которую он допустил
при нападении на Польшу, а затем во время французской кампании. Если бы даже
ему удалось в ходе новой молниеносной кампании прорваться до наступления
зимы к Москве или того дальше к Уралу, то ведь это, как он должен был бы сказать
себе, еще не означало окончания войны, ибо за Москвой, за Уралом лежали
огромные пространства, которые могли служить местом сбора и организации
оставшихся сил. В любом случае, к той более или менее открытой границе, на
которой он собирался остановиться, были бы прикованы столь крупные немецкие
силы, что это неминуемо придало бы перспективу Англии и США и укрепило бы их
волю на продолжение войны. Но Гитлер никогда не задумывался над такими
конкретными возможностями – он упивался и довольствовался неясными
формулами типа «крах» или «разгром». Когда фельдмаршал фон Бок, которого
прочили на пост командующего группы армий «Центр», в начале февраля сказал,
что хотя он и считает военную победу над Красной Армией возможной, но не
представляет, «как можно принудить Советы к миру», Гитлер неопределенно
ответил, что «после захвата Украины, Москвы и Ленинграда… Советам наверняка
придется пойти на мировую» . Эти слова выдают всю незавершенность его мыслей.
А между тем теперь он уже не желает слушать никаких возражений и вопреки
всем аргументам и противодействиям неуклонно готовит нападение. В октябре
1940 года, в ночь его встречи с Петеном, он получает письмо от Муссолини, где тот
сообщает о своем намерении напасть на Грецию. Отчетливо представляя, какие
осложнения принесет этот непредвиденный шаг немецкому флангу на Балканах,
Гитлер вынужден изменить маршрут своего путешествия и отправиться на спешно
организованную встречу во Флоренцию. В свою очередь Муссолини, желая
отплатить немцам за многочисленные сюрпризы такого же рода, коими они его
потчевали, а также за их многочисленные победы, всего за несколько часов до
приезда Гитлера начинает, сломя голову, свою операцию. Но и необходимость
послать в Грецию немецкие соединения, когда итальянский союзник, как и
ожидалось, попал в затруднительное положение, не помешала Гитлеру продолжать
планирование и развертывание войск для похода на Восток. Не изменил он своих
планов и тогда, когда Муссолини попал в передрягу и в Албании, и даже когда в
начале декабря 1940 года рухнул итальянский фронт в Северной Африке, – все эти
неприятности принимаются им равнодушно, он отдает необходимые указания и
направляет туда, где возникает угроза, все новые дивизии, даже на мгновение не
отвлекаясь от своей главной цели. 28 февраля ему приходится, используя
территорию своего союзника Румынии, упредить Советы в Болгарии, примерно
месяц спустя он оккупирует Югославию, после того как группа офицеров-
путчистов предприняла попытку вырвать свою страну из-под немецкого влияния,
но, несмотря на все эти требовавшие все новых реакций события, он не выпускает
из поля зрения кампанию против Советского Союза, а лишь откладывает ее на
ставшие потом, правда, роковыми четыре недели. 17 апреля он принимает
капитуляцию югославской армии, через шесть дней сдаются греки, так долго и
успешно оказывавшие сопротивление солдатам Муссолини, а в это время
отправленный в Северную Африку корпус под командованием генерала Роммеля за
двенадцать дней отвоевывает всю потерянную итальянцами Киренаику. Вскоре
вслед за тем, между 20 и 27 мая 1941 года, части немецких парашютистов
захватывают остров Крит, и на какое-то мгновение
