себя. Раздосадованный до глубины души, он отныне почти полностью откажется от
контактов с генералитетом своей ставки, в течение нескольких месяцев не будет
даже подавать руки Йодлю и не переступит порога кабинета, где делались доклады
о положении на фронте, – впредь обсуждения будут проходить в его маленьком
бревенчатом домике в самом узком кругу и неизменно ледяной обстановке и
станут пунктуально фиксироваться в стенограммах. Свое убежище Гитлер теперь
покидает только с наступлением темноты и прогуливается по уединенным
дорожкам. И обедает он отныне в одиночестве, компанию ему составляет только
его овчарка, гостей приглашает редко: точно так же отпало и вечернее застолье, а
с ним и вся мелкобуржуазная общительность и доверительная непринужденность в
ставке. В конце сентября Гитлер, наконец, убрал и Гальдера. Еще за какое-то
время до того он обратил внимание на доклады начальника штаба при
главнокомандующем Западным фронтом генерала Цайтцлера. Они отличались
богатством тактических идей и постоянным оптимизмом. Теперь ему хочется
видеть близ себя «человека, как этот Цайтцлер», заявил он и назначил того
начальником генштаба сухопутных войск.
А в это время все большая часть 6-й армии и со все более возраставшими потерями
вступала в Сталинград и закрепилась на северных и южных окраинах города. По
всей видимости, на этот раз русские были полны решимости не отступать, а
принять бой. В руки немецких войск попал приказ Сталина, в котором тот тоном
озабоченного отца отчизны возвещал своему народу, что отныне Советский Союз
не может больше уступать свою территорию. За каждую пядь земли следует биться
до последнего. Словно чувствуя в этом личный вызов себе, Гитлер требует теперь,
вопреки совету как Цайтцлера, так и командующего 6-й армией генерала Паулюса,
захватить Сталинград – этот город стал фантомом престижа, его взятие
«настоятельно необходимо по психологическим причинам», как заявил Гитлер 2
октября. А восемь дней спустя он добавил, что у коммунизма надо «отнять его
святыню» . Когда-то он сказал, что с 6-й армией он может штурмовать небеса.
Теперь он вступил в кровавый бой за дома, жилые кварталы и заводские здания, в
бой, обернувшийся для обеих сторон огромными потерями. Численный состав
немецких войск постепенно сократился до своей четверти. Но весь мир с часу на
час ожидал известия о падении Сталинграда.
Начиная с зимней катастрофы, когда ему впервые явился призрак поражения,
Гитлер посвящает всю свою энергию – больше, чем до того, – кампании в России и
все явственнее пренебрегает из-за нее всеми другими театрами военных действий.
Разумеется, он любил думать широкомасштабными категориями – веками и
континентами – но Северная Африка, к примеру, все равно находилась от него на
очень большом расстоянии. Во всяком случае, он так никогда и не осознал
стратегического значения Средиземноморья и тем самым в очередной раз показал,
насколько аполитичной и абстрактной, насколько «литературной» была,
собственно говоря, его широкая мысленная жестикуляция. Из-за неустойчивости
его интереса, нехватки поставок и резервов наступательная сила Африканского
корпуса оказалась утраченной, да и подводный флот пострадал из-за
сангвинической стратегии Гитлера: к концу 1941 года в боевом состоянии
находилось не более шестидесяти подводных лодок, а когда год спустя было,
наконец, введено в битву при близительно сто единиц, вскоре противником была
налажена стимулированная серией крупных немецких успехов система
заградительных мер, что и привело к перелому.
Изменилась теперь и картина войны в воздухе. В начале января 1941 года
британский кабинет принял стратегический план воздушной войны, направленный
на то, чтобы серией целенаправленных бомбардировок вывести из строя
промышленность Германии, производившую синтетическое горючее, и,
парализовав таким образом «становой хребет», парализовать все военные действия
рейха. Однако этот план, немедленное претворение в жизнь которого наверняка
придало бы иной ход военным событиям, был осуществлен лишь через три с
лишним года . В промежутке же на передний план выдвинулись другие намерения,
в первую очередь идея сплошной бомбежки по площадям, представлявшая собой
воздушный террор против гражданского населения. Этот новый этап начался
ночью 28 марта 1942 г. крупным налетом королевских военно-воздушных сил на
Любек, и старый, богатый традициями бюргерский город заполыхал, как
говорилось в официальной сводке, «как сухие дрова». В ответ на это Гитлер отозвал
с Сицилии две эскадры бомбардировщиков числом около ста машин, которые в
последующие недели предприняли «налеты возмездия», так называемые «рейды
по Бедекеру», на достопримечательности старинных английских городов. Все
размеры наступившей за это время перемены в соотношении сил проявились,
когда англичане уже в ночь с 30 на 31 мая 1942 года ответили первым с начала
войны «налетом тысячи бомбардировщиков». Во второй половине года к ним
присоединились и американцы, и начиная с 1943 года Германия подвергается уже
непрерывным атакам с воздуха в виде круглосуточных бомбежек. Имея в виду
заметно изменившееся положение, Черчилль сказал в речи в резиденции лорд-
мэра Лондона: «Это еще не конец. Это даже не начало конца. Но это, может быть,
конец начала» .
События на фронтах подтвердили эту оценку. 2 ноября, после десятидневной
массированной огневой подготовки, генерал Монтгомери, имея многократное
преимущество в силах, прорвал немецко-итальянские позиции у Эль-Аламейна;
вскоре после этого, в ночь с 7 на 8 ноября, английские и американские войска
высадились на берегах Марокко и Алжира и захватили Французскую Северную
Африку до самой тунисской границы; еще через десять дней с небольшим, 19
ноября, две советские группы армий в круговерти пурги начали контрнаступление
и после удавшегося прорыва на румынском участке фронта окружили между
Волгой и Доном около 220 000 солдат, 100 танков, 1800 орудий и 10 000 машин.
Когда генерал Паулюс доложил, что он окружен, Гитлер приказал ему перенести
свой командный пункт в город и занять круговую оборону: «Я не уйду с Волги!»
Еще за несколько дней до того он в ответ на просьбу Роммеля дать ему разрешение
отступить телеграфировал: «В том положении, в каком Вы находитесь, не может
быть иной мысли, как выстоять, не отступать ни на шаг и бросать в сражение
любое оружие и каждого бойца, которые еще могут найтись… В истории был не
один случай, когда более сильная воля брала верх над более сильными
батальонами врага. Но своим войскам Вы не можете указать никакого другого
пути, кроме пути к победе или смерти» .
Три ноябрьских наступательных операции стали вехами перелома в войне –
инициатива окончательно перешла на сторону противника. Словно желая еще раз
доказать самому себе свою способность принимать достойные полководца
решения, Гитлер 11 ноября отдает приказ о вступлении в неоккупированную часть
Франции, а в речи, посвященной очередной годовщине ноябрьского путча 1923
года, торжественно заявляет, как будто стремясь зафиксировать публично и тем
самым лишить себя свободы принятия какого-либо оперативного решения, о
взятии Сталинграда как о выдающейся победе. Одновременно он застывает на
позиции той особенной неустойчивости, какая возникает только на почве
рухнувших ожиданий. «От нас больше не будет предложения о мире», – восклицает
он. Ибо в отличие от кайзеровской Германии во главе рейха стоит теперь человек,
который «всегда знал только борьбу, а вместе с нею всегда только один принцип:
бить, бить и снова бить!» Решает тот, «кто нанесет последний тумак». Он говорит:
«В моем лице они … имеют против себя такого противника, который вообще не
помышляет о слове «капитулировать»! Моей привычкой всегда было, еще когда я
был ребенком, – тогда, может быть, невоспитанность, а по большому счету, может
быть, все же и добродетель, – оставлять последнее слово за собой. И все наши
противники могут быть уверены: та Германия сложила оружие без четверти
двенадцать, я же принципиально всегда останавливаюсь только в пять минут
первого!» .
Отныне это становится его новой стратегией, заменившей все прошлые концепции:
Держаться! До последнего патрона! Когда поражение Фрицатья, «распознали
международное еврейство во всей его дьявольской опасности» .
Явления интеллектуального разложения сопровождаются повсеместно
ощущаемым процессом распада в технике руководства. Вечером после начала
высадки союзников в Северной Африке Гитлер произнес упомянутую речь в
Мюнхене и отправился затем, в сопровождении своих адъютантов и лично близких
ему лиц, в «Бергхоф» в Берхтесгадене, Кейтель и Йодль поселились там в здании
на окраине, штаб оперативного руководства вермахта находился в спецпоезде на
станции Зальцбург, тогда как генеральный штаб сухопутных войск, практически
занимавшийся операциями, располагался далеко отсюда, в мазурской штаб-
квартире близ Ангербурга в Восточной Пруссии. И в течение последующих дней
Гитлер оставался в Берхтесгадене и вместо того, чтобы обсуждать и
организовывать меры по обороне, он испытывал чуть лине эстетическое
удовлетворение от того, что именно против него была мобилизована эта гигантская
армада; он опьянял себя возможностью – между тем уже упущенной – развернуть
далеко идущие операции и критиковал осторожные действия противника: сам он,
но его словам, высадился бы непосредственно у Рима, что было бы короче и
психологически эффективней, и таким манером блокировал бы войска «оси» и в
Северной Африке, и в Южной Италии и уничтожил бы их .
А в это время кольцо вокруг Сталинграда все сужалось. Только вечером 23 ноября
Гитлер возвратился в Растенбург, и так и остается неясным, то ли он недооценивал
серьезность положения, то ли хотел своим демонстративным спокойствием скрыть
это от себя и своего окружения. Во всяком случае, он попытался отказать
Цайтцлеру, когда тот попросил о встрече, ссылаясь на необходимость принятия
ряда срочных решений, и уговаривал его перенести их разговор на следующий
день. Когда же начальник генерального штаба этому не поддался и предложил
незамедлительнейшим образом дать приказ 6-й армии вырываться из «котла»,
произошла одна из тех стычек, которые будут потом вновь и вновь повторяться до
первых дней февраля, когда гитлеровская стратегия выстоять обернется
сокрушительным поражением. Около двух часов ночи Цайтцлеру еще хотелось
верить, что он убедил Гитлера, во всяком случае, он сообщил штабу группы армий
«Б» о своем ожидании получить ранним утром подпись под приказом вырываться
из окружения. На деле же Гитлер, вероятнее всего, пообещал это лишь для
видимости и тем самым положил начало многовариантным разногласиям
последующих недель. Привлекая на помощь все свое искусство убеждения, то
путем долгого успокаивающего молчания, то безудержными излияниями по
второстепенным вопросам, то уступками в другой области, то отупляющим
воздействием своего огромного цифрового репертуара, и притом со все более
возрастающим упорством, Гитлер продолжал настаивать на своем решении.
Вопреки своему обыкновению, он пытался порой даже подкрепить его мнением
третьих лиц. Умело действуя психологически, он заставил Геринга, чей престиж
весьма пошатнулся, и который, казалось, только и ждал случая выделиться своим
оптимизмом, подтвердить, что его люфтваффе в состоянии обеспечить снабжение
окруженных войск ; в ходе дебатов с Цайтцлером он вызвал Кейтеля и Йодля и,
стоя, с торжественным выражением на лице, задал вопрос о точках зрения
руководства ОКБ, штаба оперативного руководства вермахта и генштаба: «Я
должен принять очень трудное решение. Прежде чем я это сделаю, я хотел бы
слышать ваше мнение. Должен я отдать Сталинград или нет?» Как всегда,
злополучный Кейтель подтвердил его позицию, «сверкая очами: „Мой фюрер!
Оставайтесь на Волге!“ Йодль порекомендовал обождать, и только Цайтцлер вновь
ратовал за то, чтобы вырываться, так что Гитлер смог резюмировать: „Вы видите,
господин генерал, не я один придерживаюсь этого мнения. Его разделяют оба эти
офицера, которые выше вас по званию. Итак, я остаюсь при моем прежнем
решении“ . Порой напрашивается впечатление, что Гитлер искал под
Сталинградом, после столь многих половинчатых, неполноценных успехов,
наконец, окончательного расчета – не только со Сталиным, не только с
противниками этой ставшей почти необузданной войны на всех фронтах, но
