доказательство наличия плана массовых умерщвлений. Два дня спустя Альфред
Розенберг после двухчасовой беседы с Гитлером не без оттенка ужаса поверяет
своему дневнику: «То, что я не хочу сегодня записывать, но никогда не забуду».
Наконец, 31 июля 1941 года Геринг даст шефу СД Рейнхарду Гейдриху указание о
«желательно окончательном решении еврейского вопроса» .
Для всех этих событий с самого начала характерно то, что их стремились
засекретить. Бесконечные эшелоны, везшие с начала 1942 года систематически
учитываемое и сгоняемое вместе еврейское население, шли без указания станций
назначения, в сознательно распространявшихся слухах говорилось о вновь
построенных, чудесных городах на завоеванном Востоке. Самим «командам
смерти» постоянно давались по поводу их действий самые разные оправдательные
объяснения, и евреи изображались то инициаторами сопротивления, то
носителями эпидемий – кажется, даже идеологическим гвардейцам национал-
социализма были не по плечу практические выводы из их собственного
мировоззрения. Бросающееся в глаза молчание самого Гитлера только
подтверждает это предположение. Потому что за все эти годы не встречаешь – ни в
«Застольных беседах», ни в речах, ни в документах или воспоминаниях очевидцев –
ни единого конкретного указания на практику истребления; Никто не может
сказать, как реагировал Гитлер на донесения «айнзацгрупп», затребовал ли он или
видел ли фильмы и фотографии и вмешивался ли в события своими инициативами,
похвалой или порицанием. Тому же, кто помнит, что вообще все, что его занимало,
он имел обыкновение превращать в громогласные речи и никогда не делал секрета
из своего радикализма, своей вульгарности и своей готовности идти на самые
крайние меры, такое молчание о главном деле его жизни – спасении мира –
покажется еще более странным. Можно строить какие-то предположения по
поводу мотивов, которыми он тут руководствовался, – его мания засекречивания
всего и вся, остатки буржуазной морали, стремление толковать события
абстрактно и не ослаблять аффект наглядностью происходящего, – но все равно
смущает сама картина спасителя, скрывающего свое деяние по спасению где-то
глубоко в тайниках своего сердца. Из всей руководящей верхушки режима только
Генрих Гиммлер присутствовал однажды в конце августа 1942 года при одной
массовой экзекуции, да и то почти потерял при этом сознание, а потом бился в
истерике . Бюрократия СС изобрела в конечном счете свой собственный эрзац-
язык, где фигурировали «выселение», «спецобращение», «чистка», «перемена
местожительства» и «естественное сокращение». А в реальности это выглядело
так:
«Менникес и я пошли прямо к ямам. Нам никто не мешал. Теперь я слышал
звучавшие один за другим в быстрой последовательности выстрелы из-за
земляного холма. Сошедшие с грузовиков люди – мужчины, женщины и дети всех
возрастов – должны были по требованию эсэсовца, державшего в руке плетку для
лошадей или собак, раздеться догола и сложить свою одежду, обувь, верхнее и
нижнее белье – все раздельно – в определенных местах. Я видел гору обуви –
примерно восемьсот или тысячу пар – , огромные груды белья и одежды. Эти люди
раздевались без крика и плача, стояли семейными группами, целовались,
прощаясь друг с другом и ожидая знака другого эсэсовца, который стоял у ямы и
тоже держал в руке плетку. На протяжении четверти часа, что я стоял у ям, я не
слышал никаких стенаний или просьб о пощаде. Я наблюдал за одной семьей, их
было человек восемь… Старая женщина с седыми волосами держала на руках
годовалого ребенка, что-то ему напевала и щекотала его. Ребенок закатывался от
удовольствия. Супружеская пара со слезами на глазах смотрела на него. Отец
держал за руку мальчика лет десяти и что-то тихо говорил ему. Мальчик изо всех
сил старался сдержать слезы. Отец указывал пальцем на небо, гладил его по
голове и, кажется, что-то ему объяснял. Тут эсэсовец у ямы крикнул что-то своему
товарищу Тот отделил человек двадцать и велел им идти за холм Семья, о которой
я говорил, тоже была в их числе. Я еще отлично помню, как одна девушка,
черноволосая и стройная, проходя мимо меня, показала на себя рукой и сказала:
«Двадцать три года!» Я обошел холм и оказался перед огромной ямой. В ней
вплотную друг к другу лежали люди, так что видны были только их головы. Почти
со всех голов на плечи стекала кровь. Часть расстрелянных еще шевелилась.
Некоторые поднимали руки и крутили головой, чтобы сказать, что они еще живы…
Я оглянулся на того, кто стрелял. Этот человек, эсэсовец, сидел на краю ямы на
вынутом грунте, опустив ноги в яму и положив автомат на колени, и курил
сигарету. Совершенно нагие люди спускались по земляным ступенькам, вырытым
по склону ямы, вниз, перелезали через головы лежащих к тому месту, которое
было им указано эсэсовцем. Они ложились впереди убитых или раненых людей,
некоторые гладили еще живых и что-то тихо говорили им. Потом я услышал
автоматную очередь. Я посмотрел в яму и увидел, как еще вздрагивают тела или
уже недвижно лежат головы на лежащих перед ними телах. Из затылков струилась
кровь».
Такой была действительность. Но благодаря цепи высокоорганизованных фабрик
смерти работа по уничтожению постепенно стала в значительной степени
укрываться от глаз населения, рационализироваться и переводиться на
использование отравляющих газов. 17 марта 1942 года начал функционировать
лагерь Бельжец с «мощностью умерщвления» в 15 000 человек в день, в апреле –
Собибор на границе с Украиной (20 000 человек), затем Треблинка и Майданек
(примерно 25 000), а также вершина всего – Освенцим (Аушвиц), ставший
«крупнейшим во все времена сооружением для уничтожения людей», как сказал о
нем не без налета идиотской гордости уже во время следствия его комендант
Рудольф Хесс; весь процесс умерщвления, начиная с селекции поступивших людей
и их отравления газом и до уничтожения трупов и оценки оставшихся вещей, был
здесь отработан до безукоризненной системы последовательных,
взаимодополняющих операций. Уничтожение проводилось спешно, с
возрастающим ускорением, «чтобы не получилось, что в один из дней все
застопорится», как заявил фюрер СС и начальник полиции Люблина Одило
Глобочник . Многочисленные очевидцы опишут ту обреченность, с которой шли на
смерть люди: в Кульмхофе свыше 152 000 евреев, в Бельжеце – 600 000, в Собиборе
– 250 000, в Треблинке – 700 000, в Майданеке – 200 000, а в Освенциме – свыше 1
000 000 человек. Помимо этого, продолжались и расстрелы. По оценкам Главного
управления имперской безопасности, уничтожению подлежали примерно
одиннадцать миллионов евреев , убиты были свыше пяти миллионов.
Гитлер и его комиссары по «жизненному пространству» рассматривали
ВостокЕвропыпойдет теперь уже не в Америку, а на Восток, и «самое позднее
через десять лет он желал бы получить известие о том, что в… восточных областях
живут по меньшей мере двадцать миллионов немцев» .
«Огромный пирог» будет разделен на четыре «рейхскомиссариата» (Остландия,
Украина, Кавказ, Московия). Бывший когда-то ведущим идеологом партии Альфред
Розенберг, постоянно переигрываемый другими и болтавшийся без дела в
минувшие годы, прежде чем стать теперь «рейхсминистром по делам
оккупированных восточных территорий» и вернуть себе былое признание,
безуспешно ратовал за разделение Советского Союза на политические автономии
народностей, но Гитлер уже видел в этом опасные зачатки новой,
легитимированной этнически или исторически государственности, а вся задача
как раз и заключается в том, считал он, чтобы «избегать любой государственной
организации и держать представителей этих народностей на максимально низком
культурном уровне»; он даже готов, как он заявлял, предоставить этим народам
определенную индивидуальную свободу, потому что всякая свобода отбрасывает
назад, поскольку она отрицает высшую форму организации людей – государство . С
неизменным увлечением он то и дело рисует себе детали своей имперской мечты
наяву: как германские господа и славянские народы-рабы совместно наполнят
гигантское восточное пространство деловой активностью, не забывая при этом
всемерно сохранять расово обусловленную классовую дистанцию между собой.
Перед его взором возникают немецкие города со сверкающими губернаторскими
дворцами, вздымающимися ввысь храмами культуры и административными
строениями, тогда как поселения туземцев должны будут выглядеть
непритязательно и ни в коем случае не иметь «каких-либо удобств или тем более
украшений»; даже «глиняная штукатурка» или соломенные крыши не должны
быть одинаковыми, считал он. Славянскому населению не следует давать хорошего
образования, в лучшем случае, пусть они знают значение дорожных знаков,
название столицы рейха да несколько слов по-немецки, а вот, скажем, учить
арифметике их не нужно; совершенно правильно, сказал он как-то, генерал Йодль
высказал свое недовольство плакатом, запрещавшим на украинском языке выход
на проезжую часть улицы, – ведь «задавят одним местным жителем меньше или
больше, это нас волновать не должно» . В своих макиавеллистских потугах на
остроумие, чему он охотно предавался в минуты разрядки, он бросил как-то раз
замечание, что лучше всего было бы научить славянские народности «только
языку жестов», а по радио передавать для них только то, «что им доступно: музыку
без конца… (Потому что веселая музыка стимулирует работоспособность)». Любую
заботу о здоровье, любую гигиену он считает «чистейшим бредом» и рекомендует
распространять суеверие, «что прививки и все такое прочее – весьма опасная
вещь». Когда в одной памятной записке он встретил предложение запретить в
оккупированных областях распространение и употребление средств по
прерыванию беременности, то возмутился до готовности «лично расстрелять…
этого идиота». Напротив, ему кажется, что необходимо стимулировать
«широчайшую торговлю противозачаточными средствами», и, снова шутя, добавил:
«Только сперва, пожалуй, придется позвать на помощь еврея, чтобы быстро
наладить это дело» .
Система широких дорог и подъездных путей («начало начал всякой цивилизации»)
– вот что сделает страну управляемой и поможет эксплуатировать ее природные
богатства. Среди любимых идей Гитлера было строительство железной дороги на
Донбасс с шириной колеи в четыре метра, по которой будут мчаться в том и другом
направлении двухэтажные поезда со скоростью двести километров в час. Узловые
пункты главных магистралей станут центрами кристаллизации городов,
выполняющих роль опорных пунктов для крупных подразделений мобильных войск
и находящихся в середине окружности радиусом в тридцать-сорок километров,
которая образуется «кольцом прекрасных деревень» с по-настоящему сельским
населением. В своем меморандуме от 26 ноября 1940 года Гиммлер уже изложил
директивы по сельскому строительству на захваченных польских территориях и
установил при этом иерархию среди немецких поселенцев – от простого
сельскохозяйственного рабочего до представителя «местного руководства» – так
же педантично, как и обустройство сел и дворов («о толщине стен… менее 38 см не
может быть и речи»), равно как и прежде всего их «озеленение», которое должно
будет способствовать выражению унаследованной любви немецких племен к
деревьям, кустам и цветам и придаст ландшафту в целом немецкий облик: посадка
деревенских дубов и деревенских лип является поэтому столь же необходимой, как
и подведение «к строениям линий электропередач… в максимально незаметной
форме» . Та же романтическая идиллия планировалась и в предназначенных для
военных поселенцев областях России: небольшие боевые поселенческие
формирования должны будут жить во враждебном окружении и утверждать себя в
этой первобытной ситуации перманентной борьбы за жизнь.
А между тем вскоре стало оЕвропыи из-за океана, а также увешанные наградами
участники войны и эсэсовцы: Восток принадлежит охранным отрядам, – заявил
начальник Главного ведомства по делам расы и поселений (РУСХА) Отто Хофман.
Однако, по расчетам плановиков, из них не набиралось даже пяти миллионов
новых поселенцев; и если даже предположить чрезвычайно благополучные
обстоятельства, говорилось в памятной записке от 27 апреля 1942 года, то «можно
будет рассчитывать на количество в восемь миллионов немцев в этих районах
примерно через тридцать лет» . Кажется, тут впервые и начала распространяться
определенная агорафобия.
Решить неожиданно возникшую дилемму был призван целый набор различных мер.
Так, была идея «вновь пробудить
