Бургундию и западнее франш-Конте до Женевского озера» . Детальные экспертизы
и меры по онемечиванию должны были оправдать эти приобретения исторически,
для Нанси было предусмотрено имя Нанциг, Безансон должен был именоваться
Бизанцем.
И из Норвегии, как полагал Гитлер, он тоже «уже никогда не уйдет»; он собирался
сделать Тронхейм немецким городом с 250 000 жителей и крупной военной
гаванью и дал уже в начале 1941 года соответствующие задания Альберту Шпееру
и командованию военно-морского флота. Создание такого рода опорных баз для
обеспечения безопасности морских путей планировалось вдоль атлантического
побережья Франции, а также в Северо-Западной Африке, тогда как Роттердаму
предусматривалась роль «крупнейшей гавани германского региона» . Были мысли
и о том, чтобы организовать экономику побежденных стран по образцу немецкой
промышленности и с учетом ее интересов, сравнять заработную плату и
прожиточный минимум с условиями в Германии, урегулировать проблемы
трудоустройства и производства в масштабах континента и перераспределить
рынки. Внутренние границы Европы скоро утратят свое значение, писал один из
идеологов нового порядка, «за исключением альпийской границы, где встречаются
Германская империя Севера и Римская империя Юга» .
Над этой гегемонистской панорамой поднимались помпезные декорации, чьи
гигантские пропорции служили напоминанием о величии режима и наполняли его
самого трепетом. В центре панорамы возвышалась столица мира Германиа, с
которой, по замыслу Гитлера, могли равняться разве что метрополии античных
империй, «древний Египет, Вавилон или Рим… а что такое Лондон, что такое
Париж по сравнению с ними?» И вокруг этого центра, от мыса Нордкап и до
Черного моря, простиралась плотная система гарнизонов, партийных замков,
храмов искусства, лагерей и сторожевых башен, под сенью которых племя людей-
господ отправляло культ арийской крови и выращивало нового богочеловека. В
области с неполноценной кровью, например, в Баварский лес или в Эльзас и
Лотарингию, Гитлер собирался перевести формирования СС и «с их помощью
позаботиться об освежении крови местного населения» . Следуя своим старым,
укоренившимся пристрастиям, он связывал видение Новой Европы с мифом
смерти. Страсбурский собор, когда закончится война и наступит час великой
расплаты с церквями, а Папа в своей тиаре и во всем прочем облачении будет
повешен на площади Святого Петра, превратится в памятник Неизвестному
солдату, а на границах империи, от скалистых мысов на берегах Атлантики и до
равнин России, будет сооружен венок из величественных «тотенбургов», крепостей
в честь мертвых .
Все это было лишенной каких-либо предпосылок и равнодушной к жизненным
запросам и правам других народов манией планирования, находившей для себя
выход в проектах такого рода и распоряжавшейся судьбами, попирая ногами
«народы-выродки», переселяя целые этнические группы или же, как это
говорилось в уже упоминавшейся памятной записке министерства по делам
восточных территорий, просто «пуская их в расход». Сам же Гитлер воспринимал
конструкцию нового порядка как «нечто необыкновенно прекрасное» . Ибо
широкие пространства покоренных земель, безбрежные равнины, куда он
проецировал свои видения, должны будут избавить людей от индустриального
порабощения, от расового и нравственного упадка атмосферы больших городов и
вернут их к самым истокам, к утраченной ими жизни предков. Такого рода
представления выявляли, опять же, своеобразнейшее коренное противоречие
национал-социализма, связь интеллектуального прагматизма с
иррациональностью, «ледяной холодности» с приверженностью магии, новых
веяний со средневековьем. По асфальтовому миру грядущей империи маршировал
мировоззренческий авангард, задерживаясь то для возрождения «искусства
вязания кимвров», то для культивирования корней кок-сагыза, и получая
рекомендации насчет того, как при помощи воздержания, пеших маршей и
хорошего питания гарантировать производство детей мужского пола. Вся
рациональность власти была пронизана неожиданным элементом тривиального
фантазирования, углублявшегося со «священной серьезностью» в проблемы,
связанные с овсяной кашей и компостными ямами, многолетней рожью и
«жировыми отложениями на ягодицах» у женщин примитивных народов или с
какой-то служившей разносчиком эпидемий мушкой , и изобретавшего, к примеру,
некоего «спецуполномоченного рейхсфюрера СС по обеспечению поголовья собак»
или «унтерфюрера по борьбе с комарами и насекомыми». И как бы ни издевался
Гитлер над всякого рода буколическими взглядами, сам он, странным образом, так
и остался подверженным им навсегда. Он верил в такие немыслимые теории как
крушение небес, воздействие Луны и «великое обжорство народов», обнаруживал у
вислоусых чехов их монгольское происхождение и планировал запретить в
будущем Великом рейхе курение и ввести там вегетарианский образ жизни .
Сходные противоречия были характерны и для его великой мечты о двухстах
миллионах человек, полноценных в расовом отношении хозЕвропыв подчинении по
установленному ранжиру, так что те могут «по ту сторону добра и зла вести свое
скромное и самодостаточное существование», тогда как избранный народ следует
своей исторической миссии и танцует у костра в ночь на Иванов день, почитает
законы природы, искусство, равно как и идею величия, и в общедоступных
гостиницах движения «Сила через радость» на Британских островах, у фиордов
Норвегии или в Крыму находит в веселии фольклорных праздников и музыке
оперетт разрядку от тягот своего исторического призвания. Скрепя сердце говорил
Гитлер о том, как еще далеко до осуществления этих его видений – понадобится
сто или двести лет – и что он, «подобно Моисею, лишь издали увидит эту
Обетованную землю» .
Череда постоянных поражений начиная с лета 1943 года отодвинула его мечту еще
дальше. После неудачного крупного наступления под Курском Советы неожиданно
перешли в контрнаступление и, вводя в бой казавшиеся неисчерпаемыми резервы,
опрокинули отчаянно сопротивлявшиеся немецкие соединения. На южном участке
фронта соотношение сил было один к семи, а на участках групп армий «Север» и
«Центр» – приблизительно один к четырем. К этому прибавилось еще и
партизанское войско, поддержавшее по точно согласованным планам советское
наступление и разрушившее, например, только в течение августа
железнодорожные пути в немецком тылу на двадцати тысячах участков. В начале
августа Красная Армия захватила Орел, примерно три недели спустя – Харьков, 25
сентября – Смоленск, а затем и Донбасс. В середине октября она уже была под
Киевом.
Не менее фатально развивались в это время события и в Средиземноморье.
Несмотря на все увещевания и уступки с немецкой стороны, с началом весны
появились неопровержимые признаки того, что Италия находится накануне краха.
Муссолини, усталый и больной человек, все в большей степени утрачивал свою
власть и превратился в неубедительно жестикулирующую марионетку дергавших
его со всех сторон партий. В середине апреля он встретился с Гитлером в
Зальцбурге и под давлением своего окружения выразил готовность назвать
партнеру по «оси» те условия, на которых Италия будет продолжать войну, в
частности, он повторил и требование о заключении мира на Востоке, которое
безуспешно выдвигал еще за несколько недель до этого. Но и тут он оказался не в
состоянии противостоять гипнотизирующему потоку слов Гитлера; как тот потом
резюмировал, дуче по прибытии выглядел «сломленным старцем», а уезжая
четыре дня спустя, производил впечатление «воспрянувшего, готового действовать
человека» .
И уже через три месяца, 19 июля 1943 года, обострившееся положение вновь свело
обоих в Фельтре в Северной Италии. За это время союзники захватили Тунис и
Бизерту, взяли в плен пополненные – вопреки совету Роммеля – до 250 000 человек
войска в Фрица. Никто не может сказать, будет ли грядущее поколение
поколением гигантов. Германии понадобилось тридцать лет, чтобы прийти в себя,
Рим так и не поднялся. Таков язык истории» . Однако Муссолини и тут промолчал.
Манящий зов истории, сохранявший для него такое очарование на протяжении
всей его жизни, казалось, уже был столь же не в силах вырвать его из состояния
подавленности, как и пробудить в нем простую волю к самоутверждению. И в
последующие дни, когда он вернется в Рим, он останется таким же застывшим в
своей пассивности, хотя, как и все, он чувствовал, что его вот-вот свергнут. И
будучи в курсе намерения заговорщиков лишить его власти и заменить
триумвиратом из высшего фашистского эшелона, он тем не менее не
воспрепятствовал созыву Большого совета в ночь с 24 на 25 июля. Одного из
близких ему людей, посоветовавшему ему в последнюю минуту разгромить заговор,
он попросил помолчать: Молча и словно в изумлении, высидел он и тот пылкий,
продолжавшийся в течение десяти часов суд над собой. На следующий вечер его
арестовали. Ни один человек за него не вступился. Безмолвно, после столь долгого
пароксизма и театрального возбуждения, он и фашизм исчезли из общественной
жизни. Назначенный главой правительства маршал Бадольо распустил партию и
снял ее функционеров со своих постов.
Хотя нельзя сказать, что Гитлер был не готов к этому, но свержение Муссолини все
же глубоко потрясло его; итальянский диктатор был единственным
государственным деятелем, к кому он питал определенную личную привязанность.
Правда, куда больше его беспокоили политические последствия этого события,
особенно же слишком явные «параллели с Германией», которые, как следовало из
донесений политической полиции, невольно возникали у общественности: «Simul
stabant, simul cadent» (то же стойло – тот же навоз) – так охарактеризовал Чиано
еще за годы до того идентичность обеих систем . Примечательно, что Гитлер
отказался выступить с речью, но приказал принять обширные меры для
предотвращения беспорядков. Затем он – быстро и не без осмотрительности –
разработал план по освобождению Муссолини (операция «Дуб»), по военной
оккупации Италии (операция «Шварц»), а также по захвату Бадольо и короля с
целью восстановления фашистского режима (операция «Штудент»). На вечернем
обсуждении обстановки 25 июля он отверг предложение Йодля дождаться сначала
более подробной информации:
«В одном можно не сомневаться: совершив предательство, они, разумеется, заявят,
что будут продолжать борьбу, – это же совершенно ясно. Но это – предательство, и
борьбу они продолжать как раз не будут… Правда, этот тип(Бадольо) сразу же
заявил: война продолжается, тут ничего не изменилось. – Им приходится так
делать, потому что это – предательство. Но и с нашей стороны будет вестись точно
такая же игра, будет готовиться все, чтобы молниеносно захватить весь этот сброд,
убрать эту шайку. Я завтра же пошлю человека, который передаст командиру 3-й
моторизованной дивизии приказ немедленно двинуться со специальной группой на
Рим, арестовать все правительство, короля, всю эту братию, а в первую очередь
сразу же арестовать кронпринца и захватить это отребье, прежде всего Бадольо и
весь этот сброд. Тогда вы увидите, как у них поджилки затрясутся, и через два-три
дня будет еще один переворот» .
Поздно вечером, перегруппировывая находившиеся на итальянской территории
соединения и выделяя дополнительные силы, Гитлер почувствовал позыв к тому,
чтобы оккупировать и Ватикан: «Там ведь торчит главным образом весь этот
дипломатический корпус», а все возражения он отмел лапидарным замечанием:
«Все это чепуха. Тут весь сброд, вот этот сброд свинячий и вытащим…» А потом,
добавил он, можно будет и извиниться. Правда, в конечном счете он отказался от
этой мысли. И все же ему удалось так усилить свои войска в Италии, что, когда
Бадольо заключил вскоре с союзниками соглашение о прекращении огня, немцы
смогли за несколько часов справиться с численно превосходившими их
итальянскими войсками и занять все ключевые позиции в стране.
Муссолини же после его ареста перевозили в течение нескольких дней из одного
места в другое, пока он не был вызволен командой немецких десантников из
горного отеля на Гран-Сассо. Свое возвращение к власти он воспринял безучастно,
так как видел, что изменился только антураж его заключения. В октябре ему
пришлось уступить Германии Триест, Истрию, Южный Тироль, Триент (Тренто) и
Лайбах (Любляну), что он и сделал все с тем же безразличием. У него было,
собственно, единственное желание – вернуться назад в Романью, откуда он был
родом. Мысленно он уже ждал конца. Одной из почитательниц, попросившей у
него еще в дни
