монументальности имперских партийных съездов театр бюргерства как бы достиг
своих предельных возможностей. Широкое гипнотическое воздействие этих
мероприятий, которое чувствуется еще и сегодня в материалах кинохроники,
связано не в последнюю очередь с происхождением из этого источника. «Я провел
шесть лет перед войной ж период наивысшего расцвета русского балета в Санкт-
Петербурге, – писал сэр Невилл Гендерсон, – но никогда не видел балета, который
можно было бы сравнить с этим грандиозным зрелищем» . Оно свидетельствовало
о точных знаниях как режиссуры крупной постановки, так и психологии
маленького человека. От леса знамен и игры огней факелов, маршевых колонн и
легко запоминающейся яркой музыки исходила волшебная сила, перед которой
как раз обеспокоенному картинами анархии сознанию трудно было устоять. Сколь
важен был для Гитлера каждый эффект этого действа, видно из того факта, что
даже в ошеломляющих по масштабам празднествах с огромными массами людей
он лично проверял мельчайшие детали; он тщательно обдумывал каждое действие,
каждое перемещение, равно как декоративные детали украшений из флагов и
цветов и даже порядок рассаживания почетных гостей.
Для стиля мероприятий «третьего рейха» характерно и показательно, что
режиссерский талант Гитлера по-настоящему убедительно раскрывался на
торжествах, связанных со смертью. Казалось, что жизнь парализует его
изобретательность, и все попытки воспеть ее не поднимались выше банального
фольклора мелких крестьян, который воспевал счастье танца под майским
деревом, благословение детей или простой обычай, в то время как фольклорно
настроенные функционеры лужеными глотками выводили нечто псевдонародное.
Зато в церемонии смерти его темперамент и пессимизм неустанно открывали все
новые потрясающие эффекты; когда он под звуки скорбной музыки шел по
широкому проходу между сотнями тысяч собравшихся почтить память павших
через Кенигсплац в Мюнхене или через нюрнбергскую площадь партийных
съездов, то это были действительно кульминации впервые разработанной им
художественной демагогии: в таких действах политизированной магии Страстной
пятницы, в которых «блеск создавал рекламу смерти» – то же самое говорили о
музыке Рихарда Вагнера, – воплощались представления Гитлера об
эстетизированной политике.
С тем же эстетическим почитанием смерти была связана любовь к ночи. Все время
горели факелы, костры, огненные колеса, которые, по утверждениям тоталитарных
мастеров создания нужного настроения, якобы воспевали жизнь, но на самом деле
доказывали своим пафосом, что жизнь человеческая мало чего стоит на фоне
апокалипсических образов, трепета перед всемирным пожаром, которому они
придавали некий возвышенный смысл, и картин гибели, в том числе и собственной.
9 ноября 1935 года Гитлер провел большое торжество в честь павших в ходе марша
к «Фельдхеррнхалле», по образцу которого этот ритуал повторялся в последующие
годы. Архитектор Людвиг Троост соорудил на Кенигсплац в Мюнхене два
классических храма, шестнадцать бронзовых саркофагов должны были принять
эксгумированные останки первых «мучеников за идею». Накануне вечером, пока
Гитлер выступал с традиционной речью в пивной «Бюргерброй-келлер», гробы
были установлены в «Фельдхеррнхалле», стены которого затянули коричневой
тканью и украсили горящими светильниками. Незадолго до полуночи Гитлер
проехал, стоя в открытой машине, через триумфальную арку и улицей
Людвигштрассе, освещенной мерцающими огнями светильников на пилонах, к
Одеонсплац. Факелы штурмовиков и эсэсовцев образовывали вдоль улицы две
колышущиеся огненные линии, за ними стояла густая толпа. После того как
машина медленно подъехала к пантеону, Гитлер с поднятой рукой поднялся по
ступеням, устланным красной дорожкой. Погруженный в себя, он постоял перед
каждым гробом, «ведя неслышимый диалог», а затем мимо покойных молча
прошло 60 тысяч соратников в мундирах, с бесчисленным множеством знамен и
всеми штандартами партийных формирований. Следующим серым ноябрьским
утром началась процессия поминовения. По пути следования марша 1923 года
были установлены сотни обтянутых кумачом пилонов, на постаментах которых
золотыми буквами были начертаны имена «павших за движение». Из
громкоговорителей беспрерывно звучал «Хорст Вессель», смолкавший на то время,
когда колонна подходила к одному из пилонов и выкрикивалось имя павшего. Во
главе колонны шагала рядом с Гитлером группа «старых борцов» в коричневых
рубашках или форме образца 1923 года (серая куртка и лыжное кепи «Модель-23»,
выданные службой по организации торжеств 8-9 ноября). Символически
переписывая историю, у пантеона, где когда-то участники марша разбежались под
огнем армейских винтовок, к колонне присоединились представители
вооружейных сил, и над городом прогремело шестнадцать артиллерийских залпов.
Затем наступала гробовая тишина: Гитлер возлагал гигантский венок у
мемориальной доски. Под торжественные звуки национального гимна «Германия,
Германия превыше всего» все направились, осененные тысячами приветственно
склоненных знамен, «маршем победы» на Кенигсплац. Проходила «последняя
перекличка»: выкрикивались по очереди имена погибших, и толпа, словно
оживший герой, произносила: «Здесь!» – это означало, что павшие стоят на
«вечном посту».
Аналогично воздание почестей павшим находилось и в центре внимания
нюрнбергского партсъезда, но спекулятивная идея смерти присутствовала, далеко
выходя за рамки этого ритуала, почти в каждом церемониале, в речах и
обращениях продолжавшегося несколько дней съезда. Черные парадные мундиры
личной охраны фюрера, которые с самого начала появлялись, знаменуя начало
события, прежде чем Гитлер под колокольный звон въезжал в украшенный
флагами, запруженный колышущимися густыми толпами город, как бы задавали
тон дальнейших торжественных актов, который проявлялся как в культе «Знамени
крови» так и в церемонии в Луитпольдхайне, когда Гитлер в сопровождении двух
следующих на почтительной дистанции по обе стороны от него сподвижников
шагал между двумя гигантскими квадратами выстроенных штурмовиков и
эсэсовцев числом много больше ста тысяч по бетонной полосе, «дороге фюрера», к
монументу памяти павших. Склонялись знамена, а он долго стоял, погруженный в
себя, с выражением возвышенной скорби на лице, фигура отбрасывала узкую,
резко очерченную тень – наглядное воплощение понятия вождя: посреди
застывших в молчании солдат партии, но в то же время «отделенный от всех
непреодолимым пространством одиночества великих цезарей, которое
принадлежит только ему и павшим героям, принесшим себя в жертву, веря в него
и его миссию» .
Для усиления магического эффекта многие мероприятия переносились на
вечерние или ночные часы. На партсъезде 1937 года Гитлер выступил перед
выстроившимися на плацу политическими руководителями около восьми часов
вечера. Сразу после рапорта Роберта Лея, что построение закончено, пространство
внезапно залили потоки света. «Как метеоры, – говорилось в «Официальном
сообщении», – лучи ста пятидесяти гигантских прожекторов врезались в покрытое
черно-серыми облаками небо. На уровне облаков столбы света соединились в
сияющий четырехугольник. Потрясающая картина: слабый ветер развевает флаги
на трибунах вокруг поля. Ослепительный свет выделяет главную трибуну,
увенчанную сияющей золотом свастикой в дубовом венке. На левом и правом
пилоне из огромных чаш полыхает огонь» . Под звуки фанфар Гитлер выходит на
высокий центральный блок главной трибуны, и по команде с трибун на другой
стороне вниз на арену устремляется поток более чем тридцати тысяч знамен,
серебряные наконечники и бахрома которых вспыхивают в огне прожекторов. И
как всегда, Гитлер был первой жертвой этой инсценировки из человеческой массы,
света, симметрии и трагического чувства жизни. Именно в речах перед старыми
сподвижниками после минуты молчания в память о погибших он нередко впадал в
тон опьяненной экзальтации и в необычных выражениях свершал своего рода
мистическое причащение, пока прожекторы не направлялись на середину поля,
играя на кумаче, серебре и золоте знамен, мундирах и инструментах оркестров. «Я
всегда ощущал, – воскликнул он в 1937 году, – что человек, пока ему подарена
жизнь, должен стремиться к тем, с кем он ее строил. Чем бы была моя жизнь без
вас! Вы нашли в свое время меня и поверили в меня – и это дало вашей жизни
новый смысл, новую задачу! Я нашел вас – и только это позволило мне обрести
настоящую жизнь и вступить в мою борьбу!» Годом раньше он сказал на такой же
манифестации:
«Разве можно не почувствовать в этот час то чудо, которое свело нас воедино!
Однажды вы услышали голос, который захватил ваши сердца, пробудил вас, и вы
пошли за ним. Вы шли целые годы, даже не видя человека, который говорил с
вами; вы только слышали голос и шли за ним.
Когда мы собираемся здесь, нас охватывает чувство чуда этой встречи. Не каждый
из вас видит меня и не каждого из вас я вижу. Однако я чувствую вас, а вы
чувствуете меня! Вера в наш народ сделала нас, маленьких людей, великими,
сделала нас, бедняков, богатыми, сделала нас, робких, потерявших мужество,
запуганных людей, смелыми и отважными, дала заблуждавшимся прозрение и
объединила нас!»
Сравнимые по пышности с церковной службой имперские партсъезды были не
только высшей кульминацией национал-социалистического календаря, – они были
и для самого Гитлера захватывающим осуществлением монументальных мечтаний
его юности о костюмированных действах. Люди из его окружения рассказывали о
том возбуждении, которое каждый раз охватывало его во время нюрнбергской
недели и прорывалось наружу неиссякаемым потоком речей. Обычно за эти восемь
дней он выступал по 15-20 раз, тут надо прежде всего отметить директивный
доклад по вопросам культуры и большое заключительное слово, а между ними – до
четырех выступлений в день: перед Гитлерюгендом, женщинами, представителями
службы трудовой повинности или вермахта, как того требовал твердо сложившийся
ритуал партийного съезда. Кроме того, почти каждый год он удовлетворял свою
страсть к строительству все новыми закладками первого камня объектов
грандиозно запланированного города-храма; и потом опять марши, парады,
заседания, опьянение красками. Партсъезды приобретали значение и как место
принятия политических решений: закон об имперском флаге или нюрнбергские
расовые законы были приняты на партсъездах, хотя они и были наскоро
сымпровизированы; можно себе представить, что этот форум с течением лет
превратился бы в своего рода генеральную ассамблею тоталитарной демократии. И
опять массовые манифестации, освящения штандартов, демонстрация мощи,
единообразия и воли к порядку. В заключение сотни тысяч человек, волна за
волной, проходили на протяжении пяти часов по средневековой Рыночной
площади перед храмом Богородицы мимо Гитлера, который, словно окаменев,
стоял с вытянутой вверх рукой в своем автомобиле. Вокруг него в старинном
городе царило романтическое приподнятое настроение, «почти мистический
экстаз, своего рода священное безумие», как отмечал один иностранный
наблюдатель; подобно ему многие в эти дни забывали о своей критической
сдержанности и могли признаться сами себе по примеру одного французского
дипломата, что они становились в те мгновения национал-социалистами .
Твердо установленный календарь главных праздников национал-
социалистического года, который открывался Днем захвата власти 30 января и
завершался 9 ноября , включал в себя множество освящений, торжественных
сборов, процессий и дней памяти. Специальное «Ведомство по организации
праздников, досуга и торжеств» разрабатывало «Типовые программы торжеств
национал-социалистического движения и указания по порядку проведения
национал-социалистических митингов на основе сложившихся в период борьбы
традиций» – так официально формулировалась его задача – и издавало
специальный журнал . Кроме того, были многочисленные торжества по таким
случаям, которые нельзя предвидеть заранее. Их кульминацией,
распространившей во всем мире обманчивый образ «третьего рейха», строгого, но
обеспечивающего своим гражданам благосостояние, хотя, правда, не лишенного
отдельных грубых черт, стали Олимпийские игры 1936 года. Берлин был избран
местом их проведения еще до прихода Гитлера к власти, национал-социалисты
умело, с блеском использовали уникальный шанс принять у себя представителей
всего мира для того, чтобы противопоставить страшному образу лихорадочно
вооружающегося, решившегося на войну нацистского рейха идиллические
картины мира и созидания. Уже за несколько недель до начала игр прекратились
все антисемитские тирады и, например, было дано указание руководителям
районных отделов пропаганды НСДАП удалить со стен домов и заборов еще
заметные следы антиправительственных лозунгов, не вывешивать злых карикатур
и даже добиться того, чтобы «каждый владелец дома содержал палисадник в
безукоризненном порядке» . 1 августа под торжественный звон олимпийского
колокола Гитлер открыл игры в окружении королей, принцев, министров и
многочисленных почетных гостей; когда бывший чемпион-марафонец из Греции
Спиридон Луис передал ему оливковую ветвь как
