использованы исламистами для просачивания в военную верхушку (чего не удалось сделать алжирским исламистам): ИНФ дал ей идеологическое обоснование войны, которую армия вела против анимистов и христиан на юге страны и которая стала именоваться джихадом. Но неудачный ход войны заставил правительство вступить в переговоры с повстанцами-южанами, а 30 июня 1989 года ему пришлось приостановить действие исламских законов в качестве предварительного условия для достижения национального примирения[197 — Lesch A.M. The Destruction of Civil Society in the Sudan // Civil Society in the Middle East / Ed. A.R. Norton. Leiden: E. J. Brill, 1996. Vol. 2. P. 163.]
Переворот, осуществленный в тот же день генералом Омаром аль-Баширом при поддержке офицеров-исламистов,[198 — В путче участвовало 300 военных, и он был поддержан директором Исламского банка Фейсала, отмечает А. Шуэ, который указывает, что новый режим был немедленно признан Саудовской Аравией. См.: ChouetA. L’islam confisque: Strategies dynamiques pour un ordre statique // Moyen Orient: migrations, democratisation, meditations / Sous la dir. de R. Bocco et M.-R Djalili. P.: PUF, 1994. P. 381.] сорвал этот план действий. Вскоре после путча выяснилось, что Тураби, несмотря на свое нахождение в течение некоторого времени — наряду с другими политическими лидерами — под домашним арестом, был «серым кардиналом» нового режима. Как и в 1977 году в Пакистане, когда генерал Зия-уль-Хак сверг Али Бхутто, а затем провозгласил «исламское государство» по рецептам Маудуди, так и в Судане интеллектуалы-исламисты и вдохновленная ими набожная буржуазия пришли к власти, не имея поддержки широких народных масс. В обоих случаях часть военной верхушки приняла идеологию исламистов, обеспечив победу движению, не прибегая при этом к помощи бедной городской молодежи, социальные требования и претензии которой были всегда чреваты неконтролируемыми потрясениями сложившегося порядка. Легкость, с какой исламистской идеологии удалось проникнуть в генштабы обеих стран, объяснялась тем, что и пакистанская «Джамаат-и ислами», и суданский ИНФ дали религиозное оправдание войнам, которые армия вела без особого успеха, в первом случае — против отделения Бангладеш в 1971 году, во втором — против анимистов и христиан юга Судана. Наконец, установление исламистской военной диктатуры в первые годы сопровождалось безжалостным подавлением секуляризованных средних классов, символом которого в Пакистане стала казнь Али Бхутто в 1979 году. В Судане, где политические нравы традиционно были мягкими, а браки и межплеменные союзы между правящими элитами обеспечивали защиту опальных фигур, режим, пришедший к власти в 1989 году продемонстрировал невиданную жестокость. Чистки и казни затронули прежде всего офицерский корпус, тогда как гражданские и военные чиновники направлялись на «перевоспитание» с целью заставить их принять исламистское мировоззрение. Пытки арестованных, которых доставляли в «дома-призраки» («ghosthouses») — навиллы служб безопасности, стали обычной практикой, осуждавшейся международными организациями,[199 — См.: Ah HI. Islamism in Practice: The Case of Sudan // The Islamist Dilemma / Ed. by Laura Guazzome. L.: Ithaca Press, 1995. P. 202.] но масштабы которой Тураби старался преуменьшить, относя разговоры об этом на счет «крайней чувствительности суданцев».[200 — См. речь Тураби в Комитете по иностранным делам Палаты представителей конгресса США 20 мая 1992 г.: al-TourabiH. Op. cit. P. 49–61.] Ассоциации, партии и независимые газеты были запрещены, а их руководители брошены в тюрьмы.
«Революционная» жестокость первых лет существования режима позволила ИНФ полностью взять в свои руки контроль над государством путем назначения своих людей, представителей исламистской интеллигенции и набожных средних классов, во все властные структуры.[201 — Среди исламистских лидеров было очень много халаба («уроженцев Халеба», как называют здесь суданцев левантийского происхождения, отличающихся светлым оттенком кожи). Не допускавшиеся в верхушку суфийских братств, эти люди нашли в исламистской партии возможность занятия политических постов, которые ранее были для них закрыты.] Цель этой жестокости заключалась в том, чтобы покончить с засилием традиционных господствовавших групп — представителей крупных политических партий, связанных с братствами, — и заменить их новой «современной» элитой. В то же время режим с еще большей жестокостью подавлял интеллигенцию и неисламистов из числа представителей средних классов — вынуждая многих из них бежать из страны, — лишь бы не допустить их превращения в альтернативу существующей власти. Наконец, ИНФ пытался компенсировать свою недостаточную непопулярность в народе, покровительствуя фаллата — этнической группе, пришедшей из Западной Африки, чье чужеродное происхождение ставило ее в маргинальное положение.[202 — Фаллата, выходцы с севера Нигерии и Чада, ежегодно пересекали территорию Судана, направляясь на паломничество в Мекку. Их использовали в качестве поденных рабочих на хлопковых плантациях. Фаллата представляли собой презираемый сельскохозяйственный пролетариат, которому исламистская партия смогла предложить социальный реванш и религиозную интеграцию (они принадлежат к маликшской правовой школе, а потому шафиитские братства, доминирующие в стране, всегда держат их «на расстоянии»). На выборах 1986 г. поддержка со стороны фаллата обеспечила ИНФ голоса избирателей за пределами округов, отведенных для «обладателей дипломов», что дало Фронту дополнительные места в парламенте.] В этой группе ИНФ смог найти преданную клиентуру, готовую выполнять для него самую «черную» работу, тем паче что она была обязана ему своим возвышением и боялась его потерять в случае смены власти.
Такая политика позволила Тураби и его друзьям взять власть в государстве и удерживать ее целые десять лет. За это харизматический лидер удостоился восхищения большинства подобных движений в арабском мире — в частности, тунисского Движения исламской тенденции (ДИТ) и палестинского «Хамаса»,[203 — Сведения о ДИТ почерпнуты из беседы автора с Хабибом Мокни (Париж, 1993 г.). На эту же тему имеются многочисленные заявления лидера движения, Р. аль-Ганнуши. О «Хамас» см.: MECS. 1991. Р. 184.] руководители которых постоянно ссылались на пример Судана, — а также националистов и даже левых активистов региона: в их глазах антиимпериализм Тураби перевешивал репрессии, которым подвергались их товарищи в Хартуме. В отличие от происламистского режима генерала Зия в Пакистане, также пришедшего к власти в результате военного переворота, но пользовавшегося массированной американской поддержкой в связи с войной против Советов в Афганистане, суданский режим навлек на себя гнев США. Бесчинства армии и полиции в ходе бесконечной войны на юге страны восстановили против режима многочисленные христианские организации, как протестантские, так и католические. Имея связи в Вашингтоне и европейских столицах, они закрыли для суданских лидеров доступ к различным формам «исламо-христианского диалога», благодаря которым многие исламистские движения других стран смогли установить контакты с западными властными структурами. Хотя во главе ИНФ стояли лидеры, большинство которых получили образование в Великобритании и США, Фронт, пришедший к власти в результате путча, вызвал к себе враждебное отношение американцев, подобно хомейнистскому Ирану, также отнесенному к числу государств — спонсоров терроризма. Однако, как и в Иране, режим сумел превратить в источник легитимности и эту враждебность, и сопровождавший ее «шлейф» санкций. Судану это дало повод обвинить Америку в экономических бедах минувшего десятилетия[204 — О начавшемся в 1989 г. развале суданской экономики и обогащении предпринимателей из ИНФ см.: AliH.I. Op. cit. P. 204–207.] и призвать мусульман к священному союзу против США. Это позволило Тураби, поддержавшему Саддама Хусейна во время войны 1990–1991 годов в Заливе и на время лишившемуся за это саудовской помощи, заручиться поддержкой международных организаций, не говоря уже об исламистских движениях, и сделать из своей страны — одной из беднейших в мире — символ сопротивления империализму. В апреле 1991 года на открывшуюся в Хартуме арабскую и исламскую народную конференцию съехались, помимо исламистов Ближнего Востока, Магриба, Ирана, Афганистана и Пакистана, Ясир Арафат и египетские насеристы. Конференция выразила солидарность с Ираком и выставила себя в качестве альтернативы Организации Исламской конференции (ОИК), находившейся под саудовским влиянием, хотя и не располагала при этом такими же средствами. За первой конференцией последовала вторая — в декабре 1993 года, затем третья — в марте-апреле 1995 года.[205 — Об участниках и ходе конференций в Хартуме см.: MECS. 1991. Р. 182–183; Ibid. 1993. Р. 143–146; Ibid. 1995. Р. 107–109. О конференции 1995 г. отсылаем к рассказу одного из ее участников — Ф. Бурга (см.: Maghreb-Machrek. 1995. Avril-juin. № 148. P. 89).] Эти форумы дали Тураби возможность утвердиться на международной арене с помощью мировых СМИ (а он прекрасно умел общаться с журналистами)[206 — Суданский руководитель очень ценил крупные западные СМИ, превратившие его в «респектабельного исламиста», который был способен вызвать озноб восторга у читателей, разговаривая с ними на их языке. В предисловии к одному из бесчисленных интервью с ним в журнале «Jeune AI-rique» (8 марта 1993 г) Франсуа Судан писал: «На самом деле есть два Тураби. Есть тот, кто критикует эксцессы иранской революции и говорит об эмансипации женщины, протягивает руку Западу. И есть тот, кто дает советы афганским исламистам, помогает тунисцу Ганнуши, йеменцу Зиндани, египтянину шейху Омару [Абдель Рахману] и руководителям-эмигрантам алжирского ИФС в их борьбе за власть. Есть слова, а есть реальность: каждый выбирает «своего» Тураби»] и укрепить свое влияние в собственной стране. Таким образом, режиму удалось завуалировать свое путчистское происхождение и непопулярность в народе и придать себе имидж революционной власти, выразительницы надежд и чаяний прогрессивных сил и мусульман всего мира. Режим смог добиться этого, потому что в 1989 году он не только стал единственным суннитским исламистским движением, захватившим власть в государстве, но и умело воспользовался вакуумом, созданным смертью Хомейни: аятолла умер в июне, а уже в конце этого месяца произошел путч в Хартуме.
Глава 7
Европа, земля Ислама: платок и фетва
Хомейни умер 3 июня 1989 года, немногим более трех месяцев спустя после его призыва к мусульманам всего мира казнить автора «Сатанинских стихов». Эта ошеломляющая фетва стала настоящим политическим завещанием аятоллы, завершив 1989 год и вместе с ним — десятилетие расцвета исламистских движений, начало которому было положено исламской революцией в Иране в 1979 году. Фетва Хомейни явилась результатом столкновения двух противоположных символических направлений и событий. Тегеран был вынужден пойти на прекращение длительной войны с Ираком, продолжавшейся с 1980 до 1988 года, и расстаться с надеждами на свержение Саддама Хусейна. А Саудовской Аравии удалось сохранить гегемонию на выражение ислама, несмотря на попытки дестабилизации со стороны Ирана. В данном контексте фетва представляла собой попытку перехватить инициативу в этой области. Хомейни выступил в роли защитника всех мусульман, оскорбленных появлением романа, расцененного как покушение на мусульманскую честь, достоинство, религию и культуру, в то время как ни Эр-Рияд, ни зависимые от него организации не смогли помешать выходу в свет этой книги. Кроме того, фетва от 14 февраля 1989 года перемещала сферу исламистского протеста, которой в 80-х годах являлась Юго-Западная Азия, за пределы традиционных исторических границ сообщества правоверных, в
