Сайида Кутба и Маудуди. Всё это контрастировало с предыдущим десятилетием, когда языки стран происхождения были главным средством распространения исламистских идей. Кроме того, до 1989 года европейские государства были объявлены исламистскими движениями «заповедной» территорией: эти страны служили всего лишь местом вербовки активистов и сторонников, которые должны были вернуться в свои страны, чтобы вести единственную стоящую борьбу — против безбожных режимов. Было сделано всё, чтобы избежать конфликта с местными властями. Высылка из страны активистов-хомейнистов, попытавшихся спровоцировать беспорядки в среде иностранных рабочих в начале 80-х годов, стала ярким свидетельством того, что соотношение сил было явно не в пользу исламистов. В европейском исламе социальный план проповедничества был отделен от политического. Благотворительная деятельность, помощь нуждавшимся, моральная поддержка, то есть все проблемы повседневной жизни были возложены на религиозные группы и аполитичные братства, поддерживавшиеся в своей работе консульствами и «официальными» имамами, которые организовывали курсы по религиозному воспитанию детей иммигрантов. Исламистские же движения занимались вербовкой кадров для идеологической борьбы против алжирского, марокканского, тунисского, турецкого правительств, а также против индийского присутствия в Кашмире, но остерегались оказывать какое-либо давление на власти стран пребывания.
Таким образом, первые поколения европейской молодежи мусульманского вероисповедания коренным образом изменили ситуацию. Их родители, в большинстве своем так и не сумевшие вжиться в новую, чуждую для них культурную среду, зачастую несли на себе груз пережитков колониальной эпохи. Напротив, их дети стали поколением, уверенным в себе и в своих силах, способным отстаивать свои права, различать врагов, добиваться своих целей в странах, гражданами которых они являлись и на языке которых говорили. Во Франции, Англии и Германии на образование, юстицию и полицию возлагалась вина за отчисление из школ, проблемы доступа на рынок труда, слишком частые задержания «за внешность» и т. д. Эти проблемы уже поднимались антирасистскими организациями в 80-х годах, однако к концу десятилетия они встали с особой остротой, так как к концу десятилетия антирасистское движение утратило свой престиж, а новые поколения становились все более многочисленными. Исламистская интеллигенция устремилась в эту брешь. Расставшись со стратегией «неприкосновенности» Европы, исламисты решили вторгнуться на европейское политическое пространство, взяв на себя роль выразителя интересов неимущей городской молодежи, которую они по этому случаю назвали «исламской общиной». Смена стратегического курса подкреплялась теоретическим обоснованием: если мусульмане являются гражданами европейских государств, то эти страны уже нельзя более причислять к категории дар аль-ахд, то есть «территории договорного мира». В исламской доктрине этот термин служит для обозначения той части дар аль-куфр («территории безбожия», антипода дар аль-ислам), на которой верующие могут жить спокойно. В давние времена дар аль-ахд охватывал территории, правитель которых подписывал мирный договор с повелителем правоверных: последние — торговцы, путешественники, моряки — могли мирно предаваться здесь своим занятиям. В пределах дар аль-куфр дар аль-ахд противопоставлялся дар аль-харб(«территории войны»), на котором мусульмане обязаны были вести джихад. На протяжении 80-х годов только представители ливанской «Хизбаллах», совершившие ряд террористических актов в Париже в 1985 и 1986 годах, действовали так, будто Франция являлся частью дар аль-харб. Большинство же исламистов, обосновавшихся в Европе, вплоть до конца 80-х годов рассматривали ее территорию как дар аль-ахд. Следовательно, на «территории договорного мира» не подобало требовать применения законов шариата, поскольку правитель этих земель являлся кяфиром, «безбожником». Таким образом, исламистские организации, выступавшие от имени «общины», не могли действовать в данных условиях. В 1988 году они объявили Европу территорией дар аль-ислам, так как проживавшее там многочисленное мусульманское население обрело гражданство европейских государств. Мусульмане могли объединяться в этих странах в исламские сообщества, практиковавшие законы шариата и имевшие полное право на политическое представительство.
В Германии, Великобритании, Нидерландах эволюция исламистской доктрины не вызвала заметных изменений: каждое из этих государств, согласно конституционным законам, предоставляло этническим «меньшинствам» право на самоорганизацию в сообщества, даже поощряло их к этому. В Германии, где законы о натурализации делали чрезвычайно затруднительным получение гражданства турком, даже если он родился и получил образование в этой стране, общинная логика служила компенсацией за отказ в общественной интеграции, даваемой предоставлением гражданства. Не имея шансов стать немцами, эти люди были тем более вынуждены вести замкнутый образ жизни, говорить только на родном языке, покупать продукты в «этнических» магазинах, устраивать пикники в общественных парках и заставлять своих женщин ходить в платках. Множа проявления своей «инаковости», это население усиливало позиции сторонников «права крови» в их жестком определении понятия «Heimat» (нем. — родина).
В Соединенном королевстве, где, напротив, на протяжении многих лет можно было легко получить британское подданство, особенно для выходцев из стран Содружества, даже если они не знали английского и не проявляли стремления к вживанию в культурную среду страны пребывания, правительство больше поощряло общинный образ жизни, чем индивидуальную интеграцию. Таким образом, английские власти продолжали «коммуналистскую» традицию Британской империи в Индии, при которой конфессиональная принадлежность индусов, мусульман или сикхов определяла их политическое представительство, а руководитель каждой религиозной общины становился выразителем интересов своих единоверцев во властных структурах. Так, в Бредфорде, Бирмингеме и других городах муниципалитеты передавали советам мечетей целый ряд посреднических функций во взаимоотношениях с их паствой: регулирование безработицы, благотворительную деятельность и др. В ответ на оказываемое доверие имамы агитировали своих прихожан голосовать за того кандидата от лейбористской или консервативной партии в парламент, который брал на себя обязательство поддерживать создание школ для девочек, чтобы не допускать для учениц-мусульманок смешения полов, считавшегося запретным, обеспечивать наличие хсишльных блюд в школьных столовых и прочее, что способствовало бы общинной замкнутости и могло бы укреплять авторитет религиозных деятелей.
Напротив, во Франции, где сразу две традиции — светскости и якобинства — противились введению религии в общественную сферу и созданию общинных перегородок между гражданином и государ ством, новый курс, выбранный исламистами-интеллектуалами, быстро выродился в конфликтную ситуацию вокруг ношения платка в учебных заведениях. В соответствии с республиканской логикой интеграции, все учащиеся, невзирая на социальное, этническое или религиозное происхождение, были равны в праве на получение знаний и в своих гражданских правах. Учащиеся не должны были публично проявлять свою конфессиональную принадлежность, которая подчеркивала бы их отличия от всех остальных, вместо того чтобы стремиться к поиску точек соприкосновения. Исламисты же считали, что, с тех пор как Франция стала считаться дар аль-ислам, ученицам-мусульманкам должно было быть разрешено соблюдать предписания шариата (в их интерпретации последователями Сайида Кутба и Маудуди) и носить хиджаб. Обосновавшиеся на территории континентальной Франции исламистские движения, которые первыми выступили с этим требованием, подхватили удобный лозунг, позволивший им начать процесс контролируемого развода с государством. В глазах их адептов и сторонников «закон Бога», то есть шариат, должен был стать уставом французских колледжей и лицеев, требования которых отодвигались на второй план. Тем самым исламисты стремились изменить культурныйрасклад сил между бедной («обездоленной») городской молодежью из иммигрантской среды и «наглыми» учреждениями государства. Заставив последнее отступить и вынудив его изменить свое определение светскости, исламистские активисты рассчитывали навязать себя в качестве представителей общины, завоевав немалый авторитет у молодежи, для которой они организовывали летние лагеря и образовательные курсы. Перехватив инициативу у слабеющих коммунистов, исламисты активно занимались социальной деятельностью и создавали программы летнего отдыха по модели египетских «джамаат исламийя», в которых культивировались нормы «чистой исламской жизни».
Первое «дело о платке» возникло осенью 1989 года, за ним последовали другие, и так продолжалось вплоть до середины 90-х годов. Руководители Союза исламских организаций Франции играли в них главную роль. Союз входил в движение «Братья-мусульмане», которое пользовалось благосклонностью Саудовской Аравии. Союз приобрел замок в предместье Парижа, в котором готовились имамы для проведения проповеднической деятельности среди европейской мусульманской молодежи. Союз находился под высоким покровительством египетско-катарского шейха Юсефа аль-Карадави. Ежегодно в конце декабря Союз проводил большое собрание, которое позволяло ему привлекать к себе общественное внимание. На собрание, помимо деятелей мирового исламизма, приглашались университетские профессора и представители духовенства, которые обращались к тысячам молодых жителей предместий, приезжавших на специально арендованных для этой цели автобусах. Втянувшись в конфликт вокруг проблемы ношения платка, Союз преследовал стратегическую задачу выставить себя перед властями в роли полномочного представителя исламских общин. В обмен на уступки со стороны правительства Союз брал на себя обязательство держать «в рамках» обездоленную и потенциально нестабильную молодежь, бороться с правонарушениями, токсикоманией и склонностью к насилию.
Тактика проникновения в мусульманские общины, наряду с признанием Франции территорией дар аль-ислам, имела целью превратить контроль над европейским исламом в политическую ставку французской внешней политики, вменив в обязанность внешнеполитическим органам посредническую миссию в конфликтах между исламистами и властями стран Магриба и Ближнего Востока. Не являясь более частью дар аль-куфр («территории безбожия»), Франция должна была иметь гарантию, что ни один джихад не будет развязан на ее территории, — что было поставлено под сомнение терактами, совершенными в 1995 году по инициативе алжирской ВИГ, о чем будет рассказано в следующей главе. Европейские исламские организации, проводившие активную деятельность в 1989 году, стремились укрепиться в среде неимущей молодежи пригородов, преследуя долгосрочные перспективы, в которых была исключена стратегия насилия. Напротив, исламисты пытались заручиться поддержкой «демократических слоев» французского общества, которому дело о платке было преподнесено в аспекте требований, относившихся к свободе выражения и вероисповедания. При выступлениях в СМИ исламистская интеллигенция отводила первую роль девушкам в платках, которые высказывались за получение современного образования при сохранении нерушимых ценностей своей религии и защите их от любых посягательств. Для этих девушек, как и для их «братьев», культивировавших в качестве мужского религиозного отличительного признака ношение бороды по примеру Пророка, привлекательность общинного образа жизни объяснялась неудачами индивидуальной интеграции республиканского типа. За доказательствами далеко ходить не приходилось: подавляющее большинство молодых людей мусульманского вероисповедания, хорошо знавших культуру своей новой родины и даже ассимилированных французским обществом благодаря полученному школьному образованию, были невостребованы этим обществом, подвергались тяжелому прессингу безработицы и нищеты и, в конце концов, скатывались к общественно-государственному нигилизму. Внутри общины царила взаимовыручка. Общинная солидарность, усиливавшаяся религиозной идентичностью исламистского образца, превозносившей изгоев и развенчивавшей сильных мира сего, казалась тогда многим детям иммигрантов панацеей от всех бед. В результате даже стал набирать силу процесс обращения в ислам некоторых молодых чистокровных французов, англичан и немцев.
Вот в таких условиях и вышла в свет фетва аятоллы Хомейни, приговаривавшая к смертной казни Салмана Рушди. В это время европейский ислам переживал период перемен. Как и случившаяся десятью годами ранее иранская революция, совпавшая по времени с сооружением первых мечетей на территории Франции, фетва вызвала скорее обратный процесс: она спровоцировала рост антагонизмов между коренным населением и общей массой мусульман, которые стали ассоциироваться с насилием и фанатизмом. Фетва Хомейни появилась
