ВИГ обнародовала свое последнее коммюнике, подписанное Зуабри: группировка брала на себя ответственность за убийства и оправдывала их, объявляя «безбожниками» всех алжирцев, которые не влились в ее ряды, скатываясь тем самым в такфир — отлучение общества от веры. Абу Хамза опубликовал его в выпуске «Аль-Ансар» за 27 сентября (с критическим комментарием), а два дня спустя объявил о прекращении издания бюллетеня и отказе от дальнейшей поддержки Зуабри и ВИГ, которых он обвинил в том, что они отошли от линии «джихадистского салафизма», «осудив алжирский народ за неверие (куфр)».[320 — См.: ат-Тавилъ К. Указ. соч. С. 280. В книге приведен текст коммюнике № 51 Зуабри, опубликованный в № 165 бюллетеня «Аль-Ансар» (27 сентября 1997 г.), а также комментарии к нему Абу Хамзы.] С этого дня ВИГ, сохраняя связи за границей, уже не могла распространять свои коммюнике и утратила свой отличительный «почерк». Всё это тем не менее не подвело черты под деятельностью экстремистских групп в Алжире, которые продолжали вести джихад спонтанно, под началом независимых главарей, но уже без четкой структуры общенационального масштаба. Последний «эмир», Антар Зуабри, с этого времени уже практически не заявлял о себе, а ВИГ прекратила существование как общность и как основной участник гражданской войны в Алжире, сойдя со сцены при еще более неясных и загадочных обстоятельствах, чем те, при которых она вышла на алжирскую арену в 1992 году. Объявив в своем последнем коммюнике такфир всему обществу, Зуабри санкционировал скатывание группировки в сектантство, которое постепенно лишило ее всякой социальной базы. Она лишилась опоры даже среди неимущей городской молодежи, которая в свое время первой оказала ей поддержку. Деморализованная и утратившая активность после пяти лет насилия, молодежь был мало расположена к реализации исламистского политического проекта, который потребовал бы от нее новых жертв и слишком неравной борьбы против режима.
Двадцать первого сентября, в тот день, когда в Лондон пришло последнее коммюнике ВИГ, Мадани Мерзаг, «национальный эмир» ИАС, призвал всех находившихся под его командованием бойцов к одностороннему перемирию начиная с 1 октября.[321 — См.: Martinez L. Algerie: Les enjeux des negotiations entre l’AIS et Гагтпёе // Politique intemationale. 1997. № 4. P. 499.] Эта инициатива свидетельствовала о слабости военного крыла ИФС, проявившейся в ходе сентябрьской резни: она произошла, и ИАС ничего не могла поделать. Будучи «почетным» промежуточным выходом из положения между разгромом и капитуляцией, перемирие, переговоры о котором велись с армейским генштабом, позволяло ИАС сохранить своих людей в ожидании их возможной интеграции в силы безопасности. В военном плане оно отражало условия, на которых режим был готов примириться с набожными средними классами, поддержавшими в свое время ИФС. Эти классы могли рассчитывать на «милосердие» к ним властей в обмен на лояльность к режиму.
Несмотря на уход со сцены ВИГ и договор о прекращении огня с ИАС, убийства продолжались на протяжении всего 1998 года. Поскольку никто не брал на себя за них ответственность, их объясняли инерцией «слепого» террора вооруженных групп, связанных своим происхождением с ВИГ. Некоторые из них ударились в чистый бандитизм, другие сводили счеты между собой или с охотившимися на них «патриотами», наконец, третьи, подобно тому как это было в конце войны за независимость, перешли на службу к земельным собственникам, надеявшимся с помощью террора вытеснить «незаконных» поселенцев с земельных участков, на которых по окончании конфликта можно было бы провернуть выгодные операции с недвижимостью. В данном случае также трудно точно установить ответственность той или иной группы. Однако итогом этого года, в котором насилие уже не мотивировалось ни политическими, ни идеологическими соображениями, стало окончательное истощение социального движения, выражавшего себя в исламистских категориях. Это позволило режиму организовать серию выборов, призванных институционализировать начавшееся в 1999 году постепенное возвращение спокойствия. Этот процесс достиг кульминации в мае с приходом на пост президента республики Абдель Азиза Бутефлики. За ним последовал проведенный в сентябре референдум о «национальном согласии», который принял масштабы плебисцита. После почти десятилетней гражданской войны алжирское исламистское движение потерпело поражение от правившего режима. Неимущая городская молодежь, восставшая в октябрьские дни 1988 года, вышедшая затем на улицы, чтобы поддержать ИФС, и, наконец, ставшая кадровой базой для ВИГ, была ликвидирована как политический субъект. Набожная буржуазия, чьи экономические интересы и культурные притязания защищало в правительстве движение «Хамас» М. Нахнаха, согласилась на условия президента, который публично выразил уважение к Аббаси Мадани.[322 — Шестого июня Мадани Мерзаг, «национальный эмир» ИАС, объявил об «окончательном прекращении вооруженной борьбы». 11 июня Абасси Мадани поддержал этот шаг в письме «Его превосходительству президенту Абдель Азизу Бутефлике». В нем он, в частности, писал: «Если Вы продолжите идти по этому достойному уважения пути, отвечающем) чаяниям нашего благородного народа, во мне Вы найдете, с Божьей помощью, вашего союзника» (Le Monde. 1999. 13–14 Juin).] Последний заявил о своем желании уйти из политики. Али Бенхадж, кумир неимущей молодежи, остался в тюрьме. А Абдель Кадер Хашани — единственный политик в движении, способный вести жесткий диалог с правительством, но ненавидимый самыми радикальными исламистами, погиб 22 ноября 1999 года при невыясненных обстоятельствах. Переход от социализма к рыночной экономике, парадоксальным образом ускоренный войной, должен был, по мысли алжирских руководителей, позволить интегрировать в государственную систему частных предпринимателей и бизнесменов, ранее поддерживавших ИФС, отчасти потому что они отвергали контроль генералов над экономикой «импорта — импорта».[323 — Выражение «импорт-импорт» в обиходе алжирских юмористов означало систему обогащения высокопоставленных представителей режима — Держателей монополии на импорт продукции, не производимой в стране или той, производству которой в Алжире они препятствовали, чтобы не терять контроля над своей частью рынка. Оплачиваемый за счет мощного ресурса — экспорта углеводородного сырья — и обращаемый в кредиты (национализированных) банков, к которым высшие чиновники имели привилегированный доступ, этот импорт (в частности, медикаментов) обеспечивал значительные прибыли тем, кто его контролировал. Одновременно он препятствовал становлению в Алжире предпринимательской буржуазии и созданию рабочих мест. Многочисленные случаи уничтожения предприятий в годы гражданской войны, по слухам, были делом рук этой «мафии».] Реконструкция страны, инфраструктура которой была разрушена или не поддерживалась в должном состоянии в течение всего десятилетия войны, обещала принести инвесторам хорошие дивиденды, если правящая верхушка сумеет создать для этого необходимые политические условия. Однако, что бы ни случилось, представляется маловероятным, что социальная динамика, обусловившая возникновение исламистского движения, могла возродиться после войны, потопившей в крови претензии этого движения на завоевание государственной власти.
Глава 6
Египетский исламизм и вирус терроризма
В те самые годы, когда в Алжире свирепствовала гражданская война, Египет захлестнула волна насилия, в которой опять же государство противостояло радикальным исламистским группам. В 1992 году, когда в алжирской столице начинались убийства и теракты, власти интернировали активистов ИФС в исправительные лагеря в пустыне, а в горах формировались вооруженные отряды ДИГ и ВИГ, «Гамаа исламийя» расправилась в Каире со светским писателем Фарагом Фодой и бесчинствовала на юге долины Нила. Ее боевики, преследовавшие и убивавшие представителей христианского меньшинства — коптов, приступили в тот год к систематическому истреблению туристов и офицеров сил безопасности. В декабре 14 тысяч солдат и полицейских заняли и «очистили» народный квартал Имбаба на окраине столицы, который «Гамаа» превратила в «освобожденную исламскую зону» — подобие бедных алжирских кварталов Эвкалиптов или Бараки. Эта одновременная эскалация насилия в двух странах происходила в год захвата Кабула моджахедами. Многие сотни алжирских и египетских «афганцев» вернулись домой. Пройдя в Пешаваре школу «салафизма-джихадизма», они способствовали радикализации местного джихада, привнеся в него свой интернациональный опыт. В обеих странах режим также столкнулся с успехом «умеренных» исламистов в борьбе за симпатии средних классов: Мубарак не пошел на риск победы исламистов на парламентских выборах, подобной победе ИФС в декабре 1991 года, однако египетские «Братья-мусульмане» продемонстрировали свою силу в тех социально-политических нишах, которые были для них открыты. В сентябре они одержали верх на выборах в союз адвокатов, завершив тем самым подчинение профессиональных союзов (медиков, инженеров, дантистов, фармацевтов), объединявших египетскую дипломированную мелкую буржуазию. 12 октября, после землетрясения, унесшего жизни более 500 человек и оставившего без крова 50 тысяч жителей Каира, «Братья» взяли в свои руки организацию оказания помощи пострадавшим, опережая в этом неповоротливую государственную бюрократию, — как это сделал ИФС во время землетрясения в Типасе в октябре 1989 года.
Апогеем волны насилия, обрушившейся на Египет, стало убийство в Луксоре 60 человек, в основном туристов, 17 ноября 1997 года, вскоре после резни в Раисе, Бени-Месусе и Бентальхе в Алжире. В обоих случаях эти убийства были последними, за которые взяло на себя ответственность структурированное вооруженное исламистское движение. Радикальные группировки — «Гамаа исламийя» в Египте и ВИГ в Алжире — рухнули, раздавленные репрессиями и ненавидимые населением. «Исторические» лидеры «Гамаа» призвали в июле ко «всеобщему прекращению огня»; в Алжире в конце сентября ИАС объявила об «одностороннем перемирии». Почти одновременно вооруженный джихад потерпел поражение в обеих арабских странах, где насилие достигло своего пика. Это поражение открыло путь к перестройке и кооптации правившими режимами исламистского движения, лишившегося поддержки в народе и вернувшегося к ориентации на средние классы.
Несмотря на сходство между египетскими и алжирскими событиями, частично связанное с общностью направленности, которую хотели придать им активисты, прошедшие Афганистан, эти события разворачивались в совершенно разном политическом контексте. Алжир был молодым государством, обретшим независимость в 1962 году и несшим отпечаток насилия времен войны. Это государство не имело опоры в обществе с тех пор, как в 80-х годах единственная правящая партия ФНО начала терять народное доверие. Религиозные инстанции находились в зачаточном состоянии, и государству пришлось даже пригласить улемов из Египта, когда в 1985 году оно учредило исламский университет в Константине, чтобы придать себе религиозную легитимность. Этот вакуум помог ИФС мобилизовать народ на борьбу во имя ислама и победить на выборах в 1989–1991 годах, способствовал втягиванию части населения в гражданскую войну, по крайней мере, до 1994–1995 годов. В Египте же государство во главе с Хосни Мубараком было наследником очень древней политической конструкции, располагавшей эффективным административным аппаратом, при всех бюрократических издержках, порожденных его «фараонизмом». Благодаря университету Аль-Азхар он располагал религиозной инстанцией, которая сумела сохранить огромный авторитет, несмотря на вмешательство со стороны властей вкупе с критикой со стороны наиболее радикальных исламистов и проникновением «Братьев-мусульман» в среду улемов и преподавателей. К тому же в противоположность Алжиру, где до 1989 года воинствующий исламистский протест ограничивался партизанским движением Мустафы Буяли, Египет, президент которого был убит в октябре 1981 года группой «Аль-Джихад», имел длительный опыт борьбы с исламистским движением, начавшейся после создания в 1928
