иранской утопии в религиозную легитимизацию подавления общества государством и усиление недовольства населения муллократией, банкротство в Судане, афганская катастрофа), оппозиционные исламистские движения переживают беспрецедентный моральный кризис. Их политический проект — который характеризовался большой неопределенностью и откладывал до наступления светлого будущего (если не до Страшного суда) четкое определение «исламского государства» и «соблюдение шариата» — уже можно оценить, имея в виду его итог. Исламизм строил планы на будущее, но завяз влтрошлом. Неконтролируемое насилие 90-х годов, даже если оно и было, как подозревают многие, вызвано провокациями агентуры заинтересованных режимов, осталось у всех на памяти. По этой причине наиболее умеренная фракция движения постоянно заявляет о своей приверженности демократии, чтобы отмежеваться от явления, омрачающего ее политическое будущее. Набожные средние классы, составляющие ее социальную базу, ищут новых союзов со своими светскими и даже христианскими — в поликонфессиональных странах — оппонентами. Так, в Ливане шиитская «Хизбаллах» изначально — террористическая группировка, готовая служить хомейнистскому Ирану, превратилась в массовое движение обездоленных, а затем стала воплощением ливанского национального сопротивления Израилю, снискав в этом качестве симпатии всех частей религиозного спектра страны.[507 — Об эволюции движения «Хизбаллах» см.: JaberH. Hezbollah: Born With a Vengeance. L.: Fourth Estate, 1997.] В свете перспективы заключения мира между Сирией, ее ливанским клиентом и еврейским государством, «Партия Аллаха», представленная в парламенте, направит свою энергию на игру на внутриливанской политической сцене. В этом качестве она станет объектом внимания многих христианских маронитских[508 — Марониты (от имени легендарного основателя Map Марона) — приверженцы особой Христианской Церкви. Общины маронитов возникли в V–VII вв. в Сирии Живут главным образом в Ливане, а также в Сирии и Египте Маронитская Церковь находится в унии с Римом с XVIII в (Примеч ред)] деятелей. Будет всячески подчеркиваться «сходство» между культом Девы Марии и шиитским почитанием Фатимы — дочери Пророка, жены Али и «Матери правоверных» в ожидании сближения между христианами и шиитами, которые вместе составляют значительное большинство ливанцев — в противовес сирийской гегемонии и преимущественно суннитскому Ближнему Востоку. Сорокалетние египетские «Братья-мусульмане», выдвинувшие в 1995 году проект создания центристской и демократической партии «Хизб аль-Васат», поставят своим руководителем интеллектуала-христианина (протестанта) в знак свидетельства своей искренности и широты взглядов. В других странах, от Индонезии до Марокко, исламисты, когда могут и когда им это будет позволено, станут участвовать в выборных ассамблеях, сам принцип которых их представители остерегутся подвергать сомнению. Эти народные избранники забудут о «суверенитете Бога» («хакимийят Аллах»), который Кутб и Маудуди сделали критерием подлинно исламского государства, противопоставив его суверенитету народа, в котором они видели лишь форму идолопоклонства, свойственного джахилийи — доисламскому «варварству», возродившемуся в XX веке. Будет воспеваться демократия, которую какой-нибудь Али Бенхадж проклинал, возмущаясь тем, что 50,5 % избирателей могут издавать законы по своему капризу и разрешать употребление вина в нарушение незыблемых законов Священной Книги! В Турции мэрам от «Рефах», а потом и «Фазилет» ставили в вину качество муниципального управления, и это в то время, когда «Фазилет» пыталась вернуть потерянные голоса избирателей на парламентских выборах 1999 года, когда на первый план выходили задачи более политического характера. Как ни парадоксально, но исламисты, не желая того, сами создали условия для прекращения эксперимента со своим пребыванием у власти. Хотя речь не идет о «религии выхода из религии», подобной современному христианству, стоит отметить, что конкретные формы политической социализации, вызванные к жизни этим экспериментом, сделали безнадежно устаревшими идеологические принципы, на которых он был построен. Так, активистки в мусульманских платках, требовавшие установления шариата, во многих случаях составляли первое поколение женщин, появившихся на политической сцене вне своего домашнего очага и привычного домашнего уклада. Однако здесь они столкнулись с активистами-бородачами, стремившимися отвести им строго определенную роль вспомогательной опоры в собственной политической игре. Некоторые из этих женщин, в частности в Турции и Иране, выдумали тогда «исламистский феминизм» в противовес господствовавшему в движении «мачизму». Возможно, именно в этом русле происходит в наши дни становление мусульманской демократии.
Сделанное нами наблюдение идет вразрез с устоявшимися схемами, которые либо усматривают в самой исламской доктрине помеху для любого утверждения демократии в тех странах, где ислам является господствующей религией, либо совершенно необоснованно наделяют ислам «демократическим содержанием». Ислам, как и любая другая религия, — это «экзистенция», которую сами мусульмане и мусульманки наполняют содержанием. Но они живут в мире, в котором стирание интеллектуальных границ, происходящее благодаря бурному развитию телекоммуникаций, разрушает крепости самобытности, которые пыталась возводить исламистская идеология. К внутренним причинам заката эры исламизма, о которых мы упоминали в предыдущих главах, следует добавить то, что этой идеологии так и не удалось превратить современных мусульман в исламистских активистов, движимых исключительно императивами своей доктрины. Высвобождение из идеологических пут открывает перед мусульманами широкий простор для определения своей судьбы и эмансипации от догм. Это будет означать возвращение к великой традиции мусульманских обществ, исторически составлявшей их силу и заключавшейся в их чрезвычайной пластичности по отношению к изменениям окружающего мира. Именно эта традиция позволила им в эпоху своего величия на пространстве от Багдада до Андалусии сплавить воедино достижения персидской и греко-средиземноморской цивилизаций. Сегодня, на закате исламистской эры мусульманские общества видят свое будущее в открытости внешнему миру и установлении демократии, альтернативы которой не существует. У всех молодых жителей Алжира, Ирана и других стран есть хотя бы один родственник за границей. Они регулярно перезваниваются, смотрят передачи по спутниковым телеканалам и видят проносящийся мимо них с огромной скоростью экспресс современности — той, в которой живут Европа и США. Режим мулл, Исламский фронт спасения, суданский Исламский фронт, не говоря уже о движении Талибан, оставляют молодежь на перроне. Выражаясь языком алжирских «хиттистов», все эти движения «вышли из употребления». Но этот марш в сторону демократии неизбежно столкнется с препятствием, причем отнюдь не религиозного характера: нужно, чтобы государства и правящие элиты в этих странах продемонстрировали ту же готовность к демократизации форм своего правления. Не следует забывать, что с конца 60-х годов расцвету исламистской утопии способствовал репрессивный и авторитарный характер почти всех государств мусульманского мира, а не только моральный крах национализма и экономические неурядицы. В первые десятилетия исламисты с тем большей легкостью отвергали «безбожную» демократию, что режимы, которые сажали в тюрьмы, пытали и казнили своих оппонентов или обрекали их на изгнание, очень часто поднимали лозунги свободы, социализма и прогресса, превратив эти понятия в маскарад. Идеалы исламизма представлялись тем более привлекательными, что его приверженцы верили, что Бог и Коран гарантируют их воплощение в реальной жизни, не позволив извращать эти идеалы и манипулировать ими деспотам — будь то полковники, короли или султаны. Моральный карт-бланш, который имело движение, желавшее покончить с политическим насилием и коррупцией, был исчерпан менее чем за 30 лет, в течение которых в студенческих городках избиваги левых, заставляли женщин носить платок, разворовывали «исламские» фонды, подвергали цензуре светские сочинения и терроризировали их авторов, убивали гражданских лиц и туристов. Активисты исламистского движения говорят в ответ о его позитивных социальных итогах, упоминая о своих достижениях в сфере благотворительности, о доступе к современной городской жизни, открывшейся для девушек из традиционной среды благодаря ношению платка, о милосердии исламской банковской системы и финансируемых ею гуманитарных организаций и т. д. Социологи и экономисты еще проверят справедливость этих аргументов с цифрами в руках. Но, независимо от результатов этой проверки, моральный и политический итог 30-летней истории воинствующего исламизма по меньшей мере мало сообразуется с первоначальными надеждами. В ближайшем будущем мяч будет находиться на поле правящих режимов, вышедших победителями из конфронтации с исламистским движением, которое сломлено военным насилием или поймано в ловушку кооптации во властные структуры. На поворотном рубеже смены веков и тысячелетий им предстоит интегрировать социальные группы, остававшиеся на обочине общества с момента завоевания независимости, и облегчить зарождение некой мусульманской демократии, сумев каким-то образом соединить культуру и религию с политическими и экономическими реалиями. Этот сценарий предполагает, что молодые элиты, приходящие к власти, от короля Марокко Мухаммада VI до иорданского монарха Абдаллаха II, от технократического и армейского окружения алжирского президента Бутефлики до такого же окружения индонезийского президента Вахида, будут готовы обратить свои взоры в будущее и «разделить пирог» сегодня, чтобы он был пышнее завтра. Если эти элиты удовлетворятся извлечением сиюминутной и эгоистичной выгоды из нынешнего поражения исламизма и не приступят к реформам, мусульманский мир скоро столкнется с новыми катаклизмами с исламистской, этнической, расовой, конфессиональной или популистской подоплекой. Неся груз этой ответственности, лидеры мусульманского мира находятся в как никогда более благоприятной для них ситуации. Им нужно действовать быстро. От их выбора будет зависеть, поднимется ли снова в той или иной форме знамя джихада, развернувшееся четверть века тому назад, или мусульманские народы сами проложат свой путь к демократии.
Сайид Кутб
Джихад на пути Аллаха[509 — Начало главы]
[Ниже мы приводим перевод текста, представляющего собой отрывок из книги Кутба «Маалим фи т-тарик» («Вехи на пути»).].
Имам Ибн аль-Кайим [аль-Джаузийя][510 — Имам XIV в., ученик Ибн Таймийи.] кратко изложил ход джихада в исламе в своей книге «Скарб готовящегося к загробной жизни», а именно — в главе «О том, как Пророк поступал с неверными и лицемерами со времени ниспослания Откровения и до встречи со Всемогущим Аллахом.
В начале своей пророческой миссии Всевышний Аллах — да будет Он славен! — повелел ему читать во имя его Господа Создателя. В то время Он повелел ему возвещать [Истину] в сердце своем. Затем Он открыл ему айаты: «О завернувшийся [в одеяния свои]! Встань и увещевай!».[511 — Коран, сура 74, айаты 1–2 Здесь мы воспроизводим версию текста Кутба, которая взята нами из сборника «Аль-джихад фи сабилиллах» («Джихад на пути Аллаха»), опубликованного в 1977 г. в Каире в серии «Саут аль-хакк» («Голос истины») издательствами «Аль-Итисам» и «Аль-Джихад». В сборник вошли сочинения аль-Банны, Маудуди и Кутба, посвященные джихаду.] Затем Он повелел ему увещевать свою семью, потом — свое племя и остальных арабов, далее — всё человечество.
Став Пророком, Мухаммад в течение десяти лет только проповедовал, не сражаясь и не взимая откупа.[512 — Подати, которые должны были платить люди Писания, прежде всего иудеи и христиане, за возможность продолжать исповедовать свою веру в условиях мусульманского господства.] Ему было велено избегать конфликта и проявлять терпение. Аллах тогда разрешил ему переселиться из Мекки в Медину и дать бой. Потом Он повелел ему сражаться с теми, кто сражался с ним, но щадить тех, кто, не последовав за ним, с ним не сражался. После этого Он повелел ему сражаться с «многобожниками»[513 — Теми, кто придает
