сделан вывод о том, что овладеть богатствами древних — то есть истиной, скрытой в их произведениях — вполне допустимо и даже справедливо.
Но если произведения античных язычников могли содержать истину, то почему не могли содержать ее произведения сарацин? И если могли, было ли так же правильно и допустимо завладеть этой истиной? Существовали священные книги самих мусульман, давно знакомые восточным христианам и мосарабам в Испании, и книги античных авторов, которые мусульмане изучали и переводили, в то время как христиане уже давно их утратили. С середины XII века стало крепнуть убеждение, что эти сокровища должны принадлежать христианам. В конце века один переводчик с арабского языка, англичанин Дэниел Морли, даже выдвигал теорию о том, что Господь завещал Новому Израилю — то есть христианскому миру — отобрать у египтян их сокровища, чтобы обогатиться, как ранее Моисей: «Давайте же отберем у языческих философов по завету Господа и с Его помощью их мудрость и их красноречие, отберем у этих неверных их сокровища, чтобы нам обогатиться в вере». «Философы» — так теперь латинские ученые называли арабских, которые для невежд были только «язычниками» и «неверными». Даже Абеляр, преследуемый Бернардом Клервоским, угрожал, что сбежит к «философам», чтобы сохранить свою свободу и достоинство.
И хотя многочисленные песни и легенды изображали сарацин идолопоклонниками, а Мухаммеда — еретиком, всегда находились те, кто располагал более достоверными сведениями на этот счет. Произведение псевдо-Турпина «История жизни Карла Великого и его племянника Роланда» («Historia de vita Caroli magni et Rolandi eius nepotis»), во всех других отношениях фантастическое и содержащее невероятные подробности о сарацинском «идолопоклонничестве», порой противоречит само себе: в эпизоде противоборства между Роландом и Феррагутом, положившего начало еще одному эпическому топосу, мы видим довольно точные с теологической точки зрения сведения. Уже в 1120 году Вильгельм Малмсберийский уверенно уточнял: «Ибо сарацины и турки почитают Богом Творца, считая Магомета не Богом, а Его пророком» («Nam saraceni et Turchi Deum creatorem colunt, Mahomet поп Deum sed Eius prophetam aestimantes»)[17]. Примерно в те же годы в Англии получили хождение «Диалоги» Петра Альфонси, испанского еврея из Уэски, принявшего христианство в 1106 году и ставшего придворным врачом Альфонса I Арагонского и Генриха I Английского. При таких налаженных отношениях между Пиренейским полуостровом и Британией информация приходила из первых рук: Петр Альфонси, например, был необычайно сведущ во всем, что касалось авраамитских религий.
В то время как от Пиренейского полуострова до Сирии развевались знамена крестоносцев, один из самых известных деятелей Церкви того времени — Петр Достопочтенный, клюнийский аббат — предложил осуществить немыслимое ранее предприятие. Центром этой деятельности стал Толедо, почти полвека назад возвращенный христианам, а гарантом — сам архиепископ города, Раймунд де Совета. «Император» Альфонс VII Кастильский оказал содействие эксперименту клюнийского аббата, который, с одной стороны, говорил о необходимости более глубоких знаний об исламе, с другой — всеми силами поддерживал Реконкисту.
Так была образована группа, которая, прибегая к консультациям мусульман и евреев, осуществила один из первых переводов Корана. Этот перевод традиция приписывает Роберту Кеттонскому из Ратлендшира; судя по всему, он выполнялся в несколько этапов — сначала с арабского на еврейский и кастильский, затем на латинский. Хотя этот перевод был довольно сумбурным и изобиловал пропусками, его значение было так велико, что он оставался самым авторитетным в течение четырех последующих веков. Разумеется, речь не шла о какой-то слаженной «команде» переводчиков с четким распределением функций между ними: это была группа людей, почти не связанных между собой.
Переводчики, трудившиеся под началом Петра Достопочтенного, не ограничились одним Кораном. Существовало по меньшей мере три центра интенсивной переводческой деятельности, — испанский, английский и южно-итальянский; однако важнейшим оставался первый. Мусульманские тексты, переведенные на латынь такими переводчиками, как Иоанн Севильский, Доминик Гундисальви, Герман Далматинский, Платон Тиволийский, Герард Кремонский, а также христианские сочинения, посвященные исламу, — созданные благодаря этим переводам, — долго оставались лучшей основой для более пристального знакомства с исламом во всей средневековой Европе. Нельзя сказать, что Петр воспользовался всеми возможностями, которые предоставлялись в результате этого. Однако, судя по двум его трактатам — сжатому «Сумма всех ересей сарацинских» («Summa totius heresis saracenorum») и более подробному «Книга против учения или ереси сарацинской» («Liber contra sectam sive heresim saracenorum»), — был достигнут немалый прогресс в изучении ислама: его трактаты созвучны таким работам, как «Беседа сарацина с христианином» («Dialexis sarakenou kai khristianou») Иоанна Дамаскина. Однако Петр в то время не мог знать трудов Дамаскина: они были переведены с греческого Бургундом Пизанским только в 1148–1150 годах.
В то время как Роберт Кеттонский переводил Коран, Герман из Каринтии занимался генеалогией Мухаммеда, а христианин-мосараб Марк Толедский с помощью Петра из Пуатье, секретаря Петра Достопочтенного, переводил на латынь один апологетический текст — «Рисала» ал-Кинди. Из всех этих переводов, собранных вместе, сложилась своеобразная коллекция трудов по исламу, которая многие столетия оставалась самой полной, точной и авторитетной на Западе: «Корпус Клюни», известный также как «Толедский сборник». Впоследствии Марк Толедский предложил еще один перевод Корана, который был лучше предыдущего. Интересно, что Марк, помимо Корана, переводил с арабского работы Галена, а также один полемический текст, принадлежащий, видимо, перу бывшего мусульманина, принявшего христианство, и мистическое сочинение Ибн Тумарта, известного альмохадского ученого.
Личность Марка Толедского по многим причинам показательна. Конечной целью таких ученых, как он, было отнюдь не чистое познание. Напротив, они руководствовались весьма практическими соображениями, а зачастую и необходимостью вести полемику: нужно лучше знать исламскую доктрину, чтобы более аргументированно ее опровергать. Если такая позиция понятна на Западе, где уже получили известность логические выкладки Абеляра, большого друга Петра Достопочтенного, то не вполне ясно, как она могла принести плоды в миссионерской среде, учитывая строжайший запрет проповедовать на мусульманской земле какие-либо иные учения, кроме созданных на основе Корана.
Впрочем, немало мусульман проживало и за пределами дар ал-ислама: это были жители сирийско-палестинских или иберийских территорий, завоеванных христианами, а также купцы и пленники. Возможно, именно среди них предполагалось развернуть миссионерскую пропаганду: на землях, принадлежащих христианам, она была вполне осуществима. При этом подразумевалось, что неверного не принуждают, а убеждают принять христианство. Мы увидим, как Франциск Ассизский продемонстрирует в этом смысле новый пример, укажет новый путь, и как в собственном ордене Франциска его учение часто будет сталкиваться с иными теориями. Со своей стороны Фома Аквинский, посвятивший исламу часть своего труда «Сумма против язычников» («Summa contra gentiles»), поддерживал намерение Петра Достопочтенного так или иначе содействовать обращению мусульман и в кратком трактате «Об обосновании веры против сарацин, греков и армян» («De rationibus fidei contra Saracenos, Graecos et Armenos») вывел четыре полемических тезиса, которые надолго сделались общепринятыми: ислам есть искажение истины; ислам — религия насилия и войны; ислам — религия, основанная на сексуальной вседозволенности; Мухаммед — лжепророк.
Подобная полемическая литература достигла расцвета в XIII веке: на Пиренеях появились такие произведения, как «Четверное осуждение» («Quadruplex reprobatio») доминиканца Рамона Марти, точного выразителя и исполнителя миссионерского проекта Рамона де Пеньяфорта, и «О происхождении и восхождении Магомета» («De origine et progressu Machometis») Педро Паскаля, монаха ордена Милосердия: этот орден занимался освобождением христиан, оказавшихся в сарацинском плену. На сирийско-палестинской территории появлялись такие сочинения, как «О состоянии дел у сарацин» («De statu saracenorum») Гильома Триполийского и «Против закона сарацин» («Contra legem saracenorum») флорентийского доминиканца Рикольдо да Монтекроче, который ранее совершил путешествие в Багдад и наблюдал за процессом обращения населения Персии в ислам, тогда еще только начинавшимся: это было крушение великих надежд европейского мира на христианизацию татар и на совместный крестовый поход, который позволил бы атаковать мамлюкский султанат Египта с двух сторон.
Однако тем временем утверждалась еще одна истина: изучение арабского языка становилось все более необходимым не только потому, что это был священный язык, язык одной из Книг откровения (многие ли были готовы признать его таковым — это уже другой вопрос), но и потому, что это был язык великой культуры. На арабский язык были переведены сочинения древних греков — подлинные источники мудрости. Существовали и переводы непосредственно с греческого на латынь, однако в то время они были менее доступны для западноевропейцев, чем переводы на арабский, благодаря тесным мусульманско-христианским контактам в Испании. Кроме того, арабские версии оказывались гораздо предпочтительнее — благодаря серьезным комментариям арабских ученых и переводчиков и обилию предпринятых ими новых исследований. Была и еще одна причина: стало понятно, что через арабский язык Запад мог получить доступ — пусть даже косвенным, опосредованным образом, — к знаниям и кое-каким технологиям еще более удаленных стран и цивилизаций, от Персии до Индии и даже Китая.
Пиренейский полуостров — настоящая колыбель обновления западной науки, где также впервые распространился один из важнейших материальных носителей этого обновления. Известно, что бумага, изобретенная в Китае и распространенная в Центральной Азии с VIII века, в мусульманской Испании появилась уже в X веке: ее производили бумажные фабрики в Толедо и особенно в Ятиве, на востоке полуострова, где Хайме I Арагонский учредил нечто вроде монопольного производства для всего Валенсийского королевства. В XIII веке новый ценный материал распространился из Арагона по всему Западу.
Испания дала, кроме того, деятеля, сильно способствовавшего изучению языка Корана и, следовательно, знакомству с мусульманской наукой из первых рук, — Герберта Аврилакского. Еще в юном возрасте он путешествовал по Каталонии и в 967–970 годах получил начальные познания в арабской и, возможно, также греческой математике и астрономии — благодаря своим связям с церковными властями города Вик и монастыря Риполь. Став впоследствии схоластом епископской школы Реймса и затем аббатом Боббио, Герберт получил возможность распространять полученные знания, пока не взошел на папский престол под именем Сильвестра II. Влияние, оказанное Гербертом на Фульберта, епископа Шартрского с 1008 по 1028 год, очень важно для дальнейшего развития шартрской школы, откуда вышел фундаментальный перевод арабской версии «Планисферия» («Planispherium») Птолемея, выполненный под руководством Германа Далматского. Переводчики Корана приравнивались к переводчикам научных трудов; религиозный интерес поддерживался и замещался интересом философским и научным.
С другой стороны, начавшийся в Испании процесс, главными действующими лицами которого были переводчики группы Петра Достопочтенного, не был бы таким простым и не привел бы так скоро к серьезным последствиям, если бы из-за стремительного развития экономики и торговли не возникла насущная необходимость установить контакты с арабской культурой (и с другими культурами через арабский язык). Благодаря сперва жителям Амальфи, а потом венецианцам, пизанцам и генуэзцам, довольно скоро получили известность (чаще в виде переложений или кратких изложений, а не полноценных переводов) различные труды, полезные в
