практическом плане: сочинения арабских географов, математиков, врачей. С арабского был переведен великий трактат Птолемея «Альмагест», труды ал-Хорезми по алгебре, работы по астрономии и астрологии, например, известное самому Данте сочинение Абу л-Аббаса ал-Фаргани (Альфрагануса) «Книга о собирании знания о звездах» («uber de aggregatione scientiae stellarum»), а также «Введение в астрономию» («Introductorium in astronomiam») и «О великих связях и годовых вращениях, а также об их происхождении» («De magnis coniunctionibus et annorum revolutionibus ac eorum profectionibus») Абу Ма’шара (Альбумасара в западной традиции). При этом европейцы не просто усвоили этот обширный материал: они тщательно его переработали, как видно по «Книге абака» («Liber abbaci»), написанной в 1202 году пизанцем Леонардо Фибоначчи (1170–1240), который создал обобщающий труд по элементарной арифметике, а своим сочинением «Практика геометрии» («Practica geometriae», 1220) познакомил западный мир с алгеброй. Событием, еще более важным в практическом плане и революционным в плане концептуальном, было введение цифр, которые арабы называли «индийскими», а европейцы — «арабскими»; эпохальную роль сыграло введение нуля.
Особое внимание переводчики уделяли сочинениям по медицине. Уже в XI веке монах Альфан из Монте-Кассино перевел с греческого несколько медицинских текстов. Во второй половине XI века еще один монах того же монастыря, Константин Африканец, уроженец современного Туниса, существенно обогатил западную медицинскую науку, переведя с арабского и греческого на латынь такие труды, как «Прогностика» и «Афоризмы» («Liber aphorismorum») Гиппократа с комментариями Галена, а также «Книгу ступеней» («Liber graduum») ал-Газзара. Важным центром медицинских исследований стал Салерно, где накапливались сведения, полученные от греков, арабов (через Сицилию и Северную Африку) и евреев.
Переводы работ по математике и медицине вызывались в основном практическими соображениями. Иначе дело обстояло с философией, которая на Западе приобретала особое значение для развития теологии. В первую очередь состоялось открытие трудов Аристотеля: но это был совсем другой Аристотель, переведенный и переработанный при аббасидских халифах в VIII–IX веках, глубоко пропитанный неоплатоническими элементами, взятыми главным образом у Плотина и Прокла. Необычайно важными для Европы стали переводы сочинения ал-Кинди «Книга о разуме» («Liber de intellectu») и комментариев ал-Фараби, который сравнивал тезисы Аристотеля со взглядами неоплатоников, в первую очередь Порфирия. Но самое большое значение имели переводы трудов Ибн Сины (для европейцев — Авиценны). Его знаменитый медицинский трактат «Канон» в XVI веке неоднократно переиздавался, а в XVII веке широко использовался в европейских университетах. Этот трактат сделал Авиценну (вместе с ар-Рази) самым известным на Западе автором работ по медицине после классиков — Гиппократа и Галена. Были переведены и философские трактаты Авиценны (в первую очередь «Китаб аш-Шифа» — «Книга исцеления»), которые стали фундаментальными в университетской жизни XIII–XIV веков и без которых были бы немыслимы философские рассуждения Фомы Аквинского и Бонавентуры. Разумеется, переводы внесли в европейскую культуру также отголоски ожесточенных споров внутри мусульманского мира: они разгорались между теми авторами, которым была близка «языческая» греческая философия и ее аргументы, и теми, кто опасался, что влияние этой философии может подорвать авторитет Книги пророка, на которой основан ислам. Знаменитым в этом отношении был труд «Опровержение философов» («Destructio philosophorum») ал-Газали, в котором он обрушивался на ал-Фараби и Авиценну. Как бы то ни было, Авиценна заметно повлиял даже на тех мусульманских мыслителей, которые были озабочены преимущественно вопросами веры и откровения. У таких авторов, как Ибн Баджжа (для европейцев Авемпаце) и Абу Бакр ибн Туфайл (Абубацер), влияние Авиценны ощущается очень сильно, но с XIII по XVI век это влияние можно обнаружить у всех европейских философов, последователей как Платона, так и Аристотеля. Только один мусульманский ученый мог сравниться с Авиценной по силе воздействия на западноевропейскую мысль — кордовец Ибн Рушд, пользовавшийся огромной известностью под именем Аверроэса, которого одни теологи называли «нечестивцем» и «врагом Христовым», а другие почитали как подлинного наследника аристотелевской мысли. Так считал и сам Альберт Великий, учитель Фомы Аквинского, хотя неоплатонические взгляды, которых он придерживался, казалось бы, должны были увести его далеко от Аверроэса. Наряду с арабскими авторами большое влияние на Запад оказали еврейские мыслители, среди них нужно упомянуть Соломона ибн Габироля (Авицеброна), Иехуду ха-Леви, Ибн Эзру и особенно великого Моше бен Маймона (Маймонида) из Кордовы, бывшего также придворным врачом Саладина. Благодаря комментариям к сочинениям Маймонида, особенно к блестящему «Путеводителю колеблющихся», Аверроэса приобрел в еврейском мире такое же влияние, как в мусульманском и христианском.
В течение второй половины XII века из мастерских толедских переводчиков вышли латинские версии астрономических трактатов Альбатения, Алькабиция и Альфрагана, трактата ал-Кинди «О разуме», частично «Книги исцеления» Авиценны, работ ал-Газали. Воистину достойна восхищения работа неутомимого Герарда Кремонского, несмотря на все недостатки, которые позднее ей приписывали — поспешность, ошибки, недопонимание, варваризмы. Герард перевел «Канон» Авиценны, «Альмагест» Птолемея (примерно в 1160 году на Сицилии неизвестный переводчик уже выполнил перевод этого трактата с греческого), труды ал-Кинди и, возможно, ал-Фараби, множество сочинений Аристотеля и псевдоаристотелевскую «Книгу причин» («Liber de causis»). Наряду с произведениями арабских авторов Герард Кремонский переводил труды еврейских мыслителей — например, «Книгу определений» и «Книгу элементов» неоплатоника Исаака Израэли, который испытал влияние ал-Кинди; его работы переводил также Доминик Гундисальви.
Титанический труд Герарда был продолжен при дворе императора Фридриха II в Палермо философом, астрологом, врачом и «магом» Майклом Скотом (1180–1235), ранее побывавшим в Толедо, Болонье и Риме. Он перевел различные аристотелевские труды с комментариями Аверроэса, трактат Альпетрагия «О сфере» («De sphaera»), «О животных» («De animalibus») Авиценны. Еще один переводчик из Толедо, Герман Немец, перевел в период с 1240 по 1256 год другие фундаментальные комментарии Аверроэса, например к «Никомаховой этике» («Etica nicomachea») Аристотеля. Возрождение на Западе философии и науки под знаком неоплатонизма и зарождающегося аристотелизма, которое, в конечном счете, оказало решающее влияние на современность, состоялось только благодаря этой великой встрече европейской и исламской культур.
Столетие между серединой XII и серединой XIII века стало важнейшим периодом в интеллектуальной жизни средиземноморских областей Европы. Вместе со школой Абеляра и утверждением схоластики появились логика и диалектический метод. Продолжалось противостояние инквизиции и еретических движений, но религиозная жизнь и жизнь Церкви уже начали обновляться благодаря деятельности нищенствующих орденов. Начиналась великая эпоха университетов. Близился к концу поединок между королевской и церковной властью, одновременно укреплялись феодальные монархии и городские автономии. Торжествовала основанная на денежном обращении экономика, и на Западе снова начинали чеканиться золотые монеты. Это было также временем наивысшего подъема крестоносного движения, и, как мы видим, было бы ошибкой вырывать его из исторического контекста. Военный компонент в отношениях между Европой и исламом был очень важен, но сами отношения этим далеко не исчерпывались.
Фридрих Гогенштауфен и Альфонс Кастильский
Относились ли европейцы к исламу в XIII веке благосклонно? Несомненно, это столетие стало одним из величайших в европейской истории, поворотным в формировании культурной самобытности Европы. Бесспорно также, что именно в этом веке христианство и ислам, несмотря на крестовые походы (а может быть, именно из-за них?), приблизились друг к другу как никогда.
Взаимоотношения двух цивилизаций, а точнее посредничество между ними, развивались по инициативе обеих сторон. В западноевропейском обществе, которое непосредственно нас интересует (мы не рассматриваем здесь восточноевропейское и византийское христианство, которое тоже сыграло немаловажную роль), свой вклад в этот процесс вносили правители, церковные и светские ученые, рыцари, купцы, переводчики. Некоторые из них заслуживают особого внимания.
Фридрих II, «эмир», «крещеный султан». Эти прозвища, которыми Гогенштауфена, рассчитывая нанести оскорбление, наградили его враги из папской курии и гвельфские пропагандисты, прошли сквозь века. Их же использовал Микеле Амари, выдающийся арабист XIX века — но уже в качестве похвалы. Их до сих пор повторяют все биографы Фридриха II, который в арабских документах фигурировал как «ал-имбиратур». Мусульманские источники свидетельствуют о том, что он был воспитан в Палермо руководителями исламской общины; западные же источники утверждают, что он говорил не только на латыни, но также по-гречески и по-арабски. В феврале-марте 1299 года Фридрих II и айюбидский султан ал-Малик ал-Камил заключили соглашение, по которому Иерусалим, лишенный защитных сооружений, до окончания десятилетнего перемирия переходил к Фридриху (за исключением мусульманских святых мест, то есть «Священного двора», Харам аш-Шарифа) вместе с Вифлеемом, Назаретом и еще несколькими второстепенными городами, имевшими выход к морю. По такому случаю, несмотря на отлучение от церкви, Фридрих путем самокоронации в соборе Воскресения присвоил себе титул короля иерусалимского. Арабские историки Ибн Васил и Сабт ибн ал-Джавзи пишут о том, что во время посещения Святого города Фридрих не упустил случая выразить свое восхищение исламом и его обычаями, одновременно выказав неприязнь и презрение по отношению к римской церкви. Он даже сделал жест в духе романтического экзотизма (хотя само это понятие еще не возникло), выразив желание услышать в ночи призыв муэдзина к молитве.
«Дипломатический крестовый поход» Фридриха II не может рассматриваться как и доказательство его происламских настроений и тем более того, что он не принимал крестовое движение или саму идею крестовых походов. Он прекрасно отдавал себе отчет, что iter Hierosolymitanum уже давно стал политическим инструментом в руках Папы, однако, будучи императором, предъявлял свои права на руководство этим движением, как и его великий предок Фридрих Барбаросса сорока годами ранее. Поэтому он сам принял крестовый обет еще в Ахене, во время церемонии 25 июля 1215 года, в день святого Иакова: тогда он был увенчан королевской короной Германии, став также «римским королем» и намереваясь получить в Риме императорскую диадему из рук Папы.
Фридрих считал организацию крестового похода своей обязанностью. Однако нападение на Египет ни в какой мере не отвечало его желаниям и намерениям: оно лишило бы его такого надежного политического и дипломатического друга, как ал-Малик ал-Камил, тем более что неприкрытая враждебность Папы Григория IX и двуличие обосновавшихся на Востоке «франкских» баронов угрожали власти Фридриха, делая неясными перспективы его пребывания в Святой земле. Продолжая на сицилийском троне политику своих предшественников-норманнов (которую после него будут проводить другие правители Сицилии — Манфред, анжуйцы, арагонцы) и, вероятно, исходя из объективно сложившейся политической ситуации, Фридрих намеревался сохранить в целом добрососедские отношения как с египетскими султанами, так и с наследными правителями в Северной Африке. Это свидетельствует о дипломатической дальновидности сицилийского государя, но не о стремлении добиться взаимопонимания в отношениях с мусульманами и решать споры мирным путем. Тем более что во время крестовых походов как в Сирии, так и на Пиренейском полуострове случаи проявления взаимопонимания и даже симпатии в дипломатических контактах были, как известно, довольно частыми; необходимо вспомнить и об использовании сарацинских наемников, широко распространенном как раз во время крестовых походов, — к их услугам прибегали
