таковы и перстные; и каков небесный, таковы и небесные. И как мы носили образ перстного, будем носить и образ небесного (1 Кор 15:45, 47–49).
Бог “как создал несуществовавших, так воссоздаст получивших бытие, — созданием, которое божественнее и выше прежнего”[106] — свидетельствует св. Григорий Богослов. Св. Епифаний Кипрский, говоря о будущем преображении мира, приводит такой образ: оно будет подобно “изменению младенца в мужа совершенна”[107].
Поэтому христианин не стремится вернуться в состояние Адама, но чает соединиться со Христом; преображенный во Христе человек входит в преображенный рай. И единственный “предмет” рая ветхого, Эдема, перешедший в рай новый, Небесный Иерусалим, — древо жизни (см.: Быт 2:9; Апок 22:2), — только подчеркивает превосходство нового рая: Адам был изгнан, чтобы не есть плодов его, жителям же Небесного Иерусалима они вполне доступны. По христианской традиции “древо жизни есть любовь Божия, от которой отпал Адам” (преподобный Исаак Сирин)[108].
Можно сказать, что если сад есть, по существу, целиком творение Божие, то образ города как создания человеческого знаменует участие человечества в Царствии Божием. Использование образа города в описании Царствия Небесного означает, что человечество соучаствует в спасении: “Сей город, имеющий краеугольным камнем Христа, составляется из святых” (святитель Андрей Кесарийский)[109], что вполне отвечает понятию завета между Богом и человеком, подразумевающему такое соучастие.
Во-вторых, следует сказать, что кораническое представление о рае с объедением, винопитием и совокуплениями с гуриями, решительное противоречит Новому Завету, где сказано: в воскресении ни женятся, ни выходят замуж, но пребывают, как Ангелы Божии на небесах (Мф. 22, 30); Царствие Божие не пища и питие, но праведность и мир и радость во Святом Духе (Рим. 14, 17).
Однако в создании именно такого описания имеется вполне определенная исламская логика. Христианин знает, что в повседневной жизни он имеет дело с испорченной грехопадением человеческой природой, весьма далеко отстоящей от идеального состояния, тогда как для мусульманина его природа идентична природе первозданного Адама, вследствие чего те явления, которые в христианстве рассматриваются как имеющие на себе печать грехопадения, в исламе воспринимаются как естественные атрибуты созданной Богом человеческой природы; поэтому перенесение их на райское состояние кажется мусульманину естественным. Первым на эту связь указал уже преподобный Максим Грек: “Он (Магомет) дозволил им всякое вообще наслаждение и все то, что может услаждать гортань, чрево и подчревное, говоря, что на то мы и сначала были созданы от общего всех Создателя и что поэтому в созданном Им раю Создатель приготовил для них… три реки, состоящие из меда, вина и молока, и отроковиц множество прекрасных, с которыми они будут весь день совокупляться”[110].
Это различие также проистекает из различного понимания назначения человека в христианстве и исламе. В Коране от лица Бога говорится: “Я ведь создал… людей только, чтобы они Мне поклонялись” (Коран 51.56), тогда как, по Библии, Бог создает людей, чтобы они Его любили: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всею крепостию твоею, и всем разумением твоим (Лк 10:27; ср.: Втор 6:5) и чтобы Он их любил: Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную (Ин 3:16).
Исламское представление о рае выглядит антропоцентричным. Бог в таком рае как бы вынесен за скобки, наслаждающиеся предоставлены друг другу и своим наслаждениям; если Бог и появляется, то только затем, чтобы поприветствовать отдыхающих (Коран 36.58) и спросить, не желают ли они чего-нибудь еще. В одном из хадисов говорится, что мусульмане в раю будут иметь возможность видеть Аллаха, но она будет не явной, а отдаленной и неконкретной: “однажды ночью пророк посмотрел на луну и сказал: Поистине, вы увидите Господа вашего как видите эту луну” (Бухари, 554). Но это, по сути дела, та же самая удалённость. Для любого современника Мухаммеда луна — далека и недосягаема.
Христианский же рай строго теоцентричен: имею желание разрешиться и быть со Христом (Флп 1:23); желаем лучше выйти из тела и водвориться у Господа (2 Кор 5:8). Весь смысл будущей блаженной жизни для христианина заключается в бытии с любимым и любящим Богом, в созерцании Его: И узрят лице Его (Апок 22:4) и в причащении Его естеству: дарованы нам великие и драгоценные обетования, дабы мы через них соделались причастниками Божеского естества (2 Пет 1:4).
Это расхождение вытекает из различия дистанции между человеком и Богом с точки зрения ислама и с точки зрения христианства. Ислам в целом высоко ставит человека: “Человек является самым лучшим и совершенным созданием. Человек назначен наместником Бога на земле”[111].. Но, несмотря на это, дистанция между человеком и Богом в исламе несоизмеримо больше и качество отношений принципиально другое, чем в христианстве: И сказал Сидящий на престоле: побеждающий наследует все, и буду ему Богом, и он будет Мне сыном (Апок 21:5,7). Бог для христианина — Отец по благодати. “Отче наш, Иже еси на небесех!” — взывают каждый день христиане, в то время как мусульмане произносят такие слова: “О Аллах! Ты мой господин, а я твой раб”[112]. “Ислам утверждает радикальную недоступность Бога для человека… (и потому) отношение человека к Богу мыслится преимущественно в категории “раб Божий””[113]. А христиане верят, что действительно получили усыновление от Бога через соединение с Единородным Его Сыном, ставшим человеком: Посему ты уже не раб, но сын; а если сын, то и наследник Божий через Иисуса Христа (Гал. 4, 7).
Поэтому для христиан важнее всего личное соединение с Богом и немыслимо никакое иное счастье, кроме вечного бытия с Ним и в Нем: “Скучает душа моя о Господе, и слезно ищу Его. Как мне Тебя не искать? Ты прежде взыскал меня и дал мне насладиться Духом Твоим Святым, и душа моя возлюбила Тебя” (преподобный Силуан Афонский)[114]. Только Он имеет значение для христианина.
Кроме того, если по исламским представлениям праведники достигают рая только после воскресения и суда, то в христианстве близость человека к раю обусловлена скорее не хронологически, а личностно: Царствие Божие внутрь вас есть (Лк 17:21). Личное вхождение в рай при земной жизни — цель христианина: “Кто не постарается достигнуть Царствия Небесного и войти в него, пока находится в сей жизни, тот и в то время, когда выйдет душа его из тела, окажется находящимся вне сего Царствия”; “Царствие же Небесное, находящееся внутри верующего, есть Отец, Сын и Дух” (преподобный Симеон Новый Богослов)[115]. Так как рай для христианина есть соединение с Богом, то это соединение может и должно произойти уже в этой жизни.
В мистическом течении ислама — суфизме, существовало более духовное представление о посмертной участи, чем в классическом исламе. Для примера можно привести одну суфийскую молитву IX века: “О Аллах, если я служу Тебе из страха перед адом, покарай меня адом; если я служу Тебе из стремления попасть в рай, лиши меня этой возможности; но если я служу Тебе из чистой любви, тогда делай мне, что Тебе угодно”[116]. Этот мотив встречался у многих суфиев. У мистиков ислама на протяжении многих веков коранический образ райского наслаждения вызывал неудовлетворенность, которая порождала массу разнообразных аллегорических толкований, пытающихся преодолеть грубую чувственность и духовную ограниченность буквального понимания этого образа.
Некоторые, как, например, Ибн Араби, разделяли рай на “низший” и “высший”, чувственный — для простых мусульман и духовный — для продвинутых мистиков. “Любящим в Судный День будет дарован особый удел… и те, кто любит друг друга в Боге, будут стоять на столпе из красного гранита и смотреть сверху вниз на обитателей рая”[117]. Другие же были склонны последовательно подвергать аллегории все коранические элементы образа рая.
Но и эти суфийские представления имеют ряд принципиальных отличий от христианской веры. Ибо даже в духовном представлении суфиев о посмертной участи человека отсутствует обожение — та основополагающая для христианина истина, что Бог стал человеком, дабы человек мог стать богом.
Единение с Богом, о котором говорили многие мусульманские подвижники, означало не преображение человека в бога по благодати, но полное духовное уничтожение личности любящего в созерцании единственности Возлюбленного.
Один из величайших мистиков ислама, Джалал ад-Дин Руми, выразил это очень точными словами: “С Богом для двух “я” нет места. Ты говоришь “я”, и Он говорит “Я”. Либо ты умираешь пред Ним, либо позволь Ему умереть пред тобой, и тогда не будет дуальности. Но невозможно, чтобы субъективно или объективно умер Он — это Живой Бог, “Который не умирает” (Коран 25.60). Он обладает таким мягкосердием, что, будь это возможно, Он бы умер за тебя, дабы могла исчезнуть раздвоенность, но так как невозможно, чтобы умер Он, умираешь ты, чтобы Он мог манифестировать Себя тебе и могла исчезнуть дуальность””[118].
“Что может горсть снега перед солнцем, как не растаять от его сияния и тепла?”[119] — вопрошал тот же Руми. “Любовь — это уничтожение любящего, исчезающего в Его атрибутах”,— говорил Абу ал-Касим ал-Джунайд (ум. 910)[120]. Эта жажда суфиев полностью стереть все следы своего “я”, раствориться в видении предвечного света Бога выражалась ими посредством термина фана, “самоуничтожение”, введенного Баязидом Бистами (ум… 874). Суфии не знали обожения, и не знали именно потому, ими вслед за Мухаммедом была отвергнута как тайна Триединства, открывающая христианам возможность неуничтожения “я” человека при соединении с “Я” Бога, так и тайна Боговоплощения, позволяющая христианам уповать на всецелое преображение человеческой личности.
Что же касается посмертного наказания, то здесь учение христиан и в отношении ада также существенно отличается от мусульманского понимания ада как некоего пыточного места, устроенного Аллахом, где специальные ангелы будут вечно мучить тела грешников.
В христианстве адские муки понимаются не как действие со стороны Бога, а как следствие выбора, сделанного самой личностью. Вовсе не Бог готовит вечность ада. Ад, по мысли прп. Макария Египетского, лежит “в глубине сердца человеческого”[121]. “Подобно тому,” — объясняет прп. Симеон Новый Богослов, “как слепцы, не видящие сияющего солнца, хотя и всецело бывают освещаемы им, пребывают вне света, будучи удалены от него чувством и зрением; так и Божественный свет Троицы будет во всём, но грешники, заключённые во тьме, и среди него не увидят его…, но опаляемые и осуждаемые своею собственною совестью, они будут иметь неизреченное мучение и невыразимую скорбь во веки”[122].
Вот как разъяснил эту истину св. Ириней Лионский: “Всем, соблюдающим любовь к Нему, Он даёт Своё общение. Общение же с Богом есть жизнь и свет и наслаждение всеми благами, какие есть у Него. А тех, которые по своему произволению отступают от Него, Он подвергает отлучению от Себя, которое они сами
