все климаты и географические зоны, он способен вникнуть навыком в чуждые ему контексты технического употребления вещей и приспособиться к другим нравам и обычаям. И все же эта его подвижность не абсолютна. В ней остается некая привязка в силу ограниченности его существования и его прежнего навыка и привычки. Сверх того, он способен мыслью приобрести, благодаря возможности ставить себя на место чужого, некоторое, пусть всегда и спорное, понимание, когда он превращает все во всеобщее: и то, что оставил в своем собственном существовании, и то в новом и чуждом существовании, во что он лишь собирается вступить. Но совершенно настоятельное, в истоке данное вместе с моим существованием, всегда остается чем-то незаменимым: этот ландшафт моей родины, эти орудия, этот способ совершенно определенной совместной жизни, эти определенные люди и эти задачи жизни. Всеобщее всякий раз субстанциируется, делаясь абсолютно единичным (Das Allgemeine substantiiert sich zum je absolut Einzelnen): но это последнее, как таковое, уже не существует более для ориентирования в мире и как содержание этого ориентирования в мире -для него оно есть только как безразличная нескончаемость особенного и случайного — но «витально» налично как сознание действительности, и «экзистенциально» в историчном сознании подлинного бытия.
Таким образом, мое существование, как ситуация в моем мире, вновь и вновь становится подлинной действительностью, но теперь оно становится ею иначе, чем в лишь-непосредственном существовании; ибо это непосредственное существование просветлено теперь устойчивыми, хотя и партикулярными и относительными значимостями объективного бытия во всяком существовании, полученного в ориентировании в мире. Отныне знание об этих значимостях принадлежит этому существованию и, как только оно захочет объективно сделать себя самое мировым существованием вообще, все же релятивирует его и вновь делает его, как мое существование, некоторым особенным.
4.Существование, как объективность экзистенции.
-Впрочем, мы признали удовлетворение во всеобщем и приоритет этого последнего: Я сам в одном только существовании остаюсь зависимым и вторичным; всеобщий мир включает в себя мое собственное существование и господствует над ним; я только по случаю и благодаря удаче получаю на короткий отрезок времени отдельное пространство существования. Но эту перспективу рассмотрения исходя из мира я не признаю окончательной. Я сам в своей свободе, возвышающей меня над простым существованием, сознаю некоторое основание бытия, которое впервые является себе только в историчности моего существования в мире. Это Я нигде не встречается мне как некое существование в мире; но существование в мире становится объективностью экзистенции, которой экзистенция опять-таки не может быть ни для какого мироориентирующего знания, но лишь для экзистенции, как нечто ею принятое и сотворенное — или отвергнутое и разрушенное. Этот мир, не будучи уже миром как существованием, и еще того менее миром как содержанием знания, есть столько же преднайденное свободой, сколько и созданное в том числе и ею самой проницание того, что без того лишь единично и случайно, исторической глубиной экзистенции, внимающей в нем голосу трансценденции.
5.Резюме.
— Мир, как целое существования каждого отдельного индивида в своем мире, был непосредственностью, которую я осознавал, лишь выходя за ее пределы. Я схватываю объективный и всеобщий мир, но из этого мира оказывается постоянно необходимым возвращение к действительно предстоящей ситуации, в которой затем из другого истока раскрывалось (sich offenbarte) самобытие возможной экзистенции, которая, в свою очередь, опять-таки постигала весь этот мир как всегда неразгаданное место ее осуществления в избрании задач. Нигде я не обретал окончательного покоя. Непосредственное целое существования оставалось неисполнимым для человека сугубо биологическим существованием. Выступая из него, я улавливал всеобщие структуры и обстояния мира вообще, но в то же время, чем светлее становилось ориентирование в мире, тем решительнее я смотрел в нем в бездну, если желал теперь принять всеобщее за собственно бытие. Возвращение к миру собственного существования избирает этот мир в его уникальности и незаменимости для меня, соразмеряя его однако с объективным миром вообще, без которого я немедленно пропал бы и исчез (zunichte w?rde) в ограниченности моего существования. Этот всеобщий мир объемлет мир моего собственного существования, если я мыслю объективно; но он сам объемлется этим последним миром, если я удостоверяюсь в том, что основание совокупности моего существования образует экзистенция как мое подлинное бытие. Но именно тогда это экзистенциально проникнутое целое существования (existentiell durchdrungene Daseinsganze) снова оказывается не довлеющим себе, но понимает себя как явление и взирает к трансценденции, никогда не становящейся миром, а только в становлении мира одновременно, как мир, исчезающей, которая, сама не имея существования, оставляет за всем мировым (Welthaften) характер шифрописи (Chiffreschrift).
Таким образом, понятий мира, как понятий существования, имеется три: непосредственное целое существования (в биологической и исторической объективации), схваченное в возврате существование как мое существование (все в себе для меня заключающая действительность), существование как возможная объективность экзистенции (объективное явление экзистенции, которая обращается лишь к экзистенции). На каждой из этих трех ступеней существование наталкивается на мир, как на всеобщезначимую объективность эмпирической действительности; на первой ступени — фактически, на второй — также и сознательно, на третьей же оно читает в мире шифры трансцендентного бытия.
6.Мир как объективная действительность.
-Объективная действительность, представлявшаяся до сих пор лишь противоположностью субъективного существования, подлежит теперь внятному определению по ее собственному смыслу. Она есть мир, который следует знать всеобщезначимым образом как иное, для себя наличное (Sie ist die Welt, welche als das Andere, f?r sich Bestehende allgemeing?ltig zu wissen ist). Мир каксубъективное существование в любой из своих форм был бы предметом для этого знания, однако так, что это существование никогда не бывает исчерпано в том, что стало предметом (im Gegenstandgewordensein). Мир как существование является для знания лишь специфической действительностью, в качестве жизни и сознания, наряду с неживым, которое само не составляет мира как существования, но встречается в этом мире.
Действительность мира, как знаемость (Wissbarkeit), должна быть завоевана (erobert). Она есть то, чего я никогда не имею непосредственно, но что я привожу к достоверности только опосредованно через мышление, когда открываю или изобретаю.
Если я осознаю свое существование в своей ситуации, то у меня всегда уже имеется, из традиции и из собственного опыта, некоторое знание о мире, которое для меня бесспорно достоверно (fraglos gewiss), но которое, если я критически допрошу его, предстанет предо мною пронизанным предрассудками. Мои ожидания, основанные на этом знании, лишь отчасти оказываются верными, ибо это знание мира переполнено химерами (Phantasmen). Вопрошание — вот тот кризис, посредством которого я отделяюсь (mich l?se) от того существования, в котором я, не рефлектируя, уже знаю свой мир как само собой разумеющийся. Я пробуждаюсь из существования, как просто жизни в некотором мире, к познающему существованию (Erkenntnisdasein) как стремлению к воображаемой точке вне мира, которой все противопоставляет себя как всеобщезначимо-знаемый мир. Я не успокаиваюсь в этом своем стремлении, даже под угрозой того, что Я и мир потонут в беспочвенности; меня побуждает страсть, которая знает, что путь объективного познания, куда бы он ни вел, если он еще и не приводит к подлинной истине, составляет все же условие обретения истины. Вместо того, чтобы только жить в моем мире, я становлюсь исследователем. Этот кризис к изначальной воле к знанию — это исток философствования (Diese Krise zum urspr?nglichen Wissenwollen ist Ursprung des Philosophierens).
Теперь я учусь различать то, что действительно, от того, что иллюзорно и только казалось действительным в известных ситуациях. Теперь мир для меня есть эмпирическое существование в пространстве и времени, обнаруживающийся посредством чувственного восприятия в допускающем воспроизведение опыте или посредством умозаключений к чему-то такому, что связано с чувственным опытом согласно правилам. Существование в мире не есть уже более мое существование в моем мире, но есть объективная действительность. Поскольку эта действительность не дана мне сама собою, но ее необходимо отыскивать, мир есть теперь выделенное из неразличенного целого субъективностей эмпирическое существование, одинаково для каждого наличное и доказуемое.
Иллюзии сами суть действительность, как переживания субъектов. По мере того, как их обнаруживают, они становятся обозримыми в своем возникновении с точки зрения некоторого знания, как способы субъективного существования.
Но что является эмпирически действительным, — это во всех науках составляет такой вопрос, окончательное разрешение которого было бы возможно только для вполне закончившегося исследования. Своеобразие научного образования состоит в том, что оно может применить в данном случае методические критерии, и что оно обладает критической чуткостью, которая снова и снова проверяет эмпирический материал и противостоит как предрассудкам закаменевшей науки, для которой, скажем, «не может быть» известных отстаиваемых кем-нибудь феноменов, так и опрометчивым ожиданиям, трактующим как уже действительное то, реальность чего еще вовсе не доказана.
Если проделано разделение между эмпирически-действительным и субъективными иллюзиями, и если затем мир мыслится как совокупность (das All) объективно действительного, то этим разбивается (ist zerbrochen) нечто в сознании бытия нашего Я. То, что получило название разбожествлением (Entg?tterung) мира, и что недавно Макс Вебер признал расколдованием существования в науках17,есть выражение именно этой разбитости. Однако еще вопрос, было ли лучше то, что было прежде, и не есть ли истина, какая бы то ни было, нечто лучшее, или же прежние иллюзии не были совершенное ничто и в них, хотя они и разоблачены как иллюзии, было также разрушено нечто иное, что теперь надлежит обрести на новом пути. Этот разрыв есть разрыв в существовании человека как таковом. Мифы и философские учения полагают его в начало становления человека, как грехопадение. Однако дело только представляется так, как будто бы нечто было разбито. Правда, с познанием всегда наступает некоторый разрыв (ein Bruch). И все же прошлое блаженное состояние есть лишь мифическое видение. Я всегда уже нахожу себя в этом разрыве, если я мыслю — а без мышления я вообще не есмь для себя, — и я ищу целое и единое, которое недостижимо для меня в одном лишь знающем ориентировании в мире, — которое в нем, скорее, снова и снова разбивается для меня, — но которое без этого ориентирования остается сугубой иллюзией. Прежде,в нерефлектированном существовании, не было истинного целого, которое бы я мог потерять. Целое есть лишь для моего представления в форме воспоминания и в форме некоторого будущего, однако же так, что уловить его я могу только в некотором трансцендентном направлении, превосходящем время направлении.
Философствуя, мы отделяем ориентирование в мире,
