Гумбольдта — воплощения немецкой humanitas в обширности большого мира; Ницше — психолога и неумолимого разоблачителя всех иллюзий, ставшего провидцем исторических субстанций посреди своего неверующего мира; Макса Вебера, взглянувшего в лицо нужде нашего времени и познавшего ее всеобъемлющим знанием, в распадающемся мире установившись на себе самом.
В современном философствовании, как и от века, речь идет о бытии. Оно кружит около полюса, которого никогда прямо не коснется. Это — вновь и вновь начинаемая попытка:в кружении все-таки попасть на полюс. Поэтому философствование всегда налицо в своей целости — или его нет вовсе. Оно старается достичь максимума прямоты; то, что абсолютно не вмещается в форму и знание, против воли остается косвенным.
Смысл философствования есть одна-единственная и, как таковая, несказанная (unaussagbarer) мысль: само сознание бытия; в предлагаемом труде эта мысль должна быть доступна исходя из любой главы; каждая глава должна быть целым в миниатюре (im Kleinen das Ganze sein), но каждая оставляет в темноте то, что проясняется только через все остальные главы.
Философствованию присуща своеобразная последовательность в некотором не изначально логическом движении вперед, однако, не осознавая способов мышления и имеющего законную силу знания. Оно необходимо увязло бы в противоречиях. В существенных эпизодах работы я указываю на присущую предлагаемому здесь опыту мышления философскую логику, однако я оставляю ее, в ее методическом развитии, до другой книги. Логика может определять специфически философское мышление, но не может оправдать его,ибо оно само должно быть собственной своей опорой.
Моему другу, врачу Эрнсту Майеру, я со времен нашего студенчества обязан общностью философствования. При разработке этого труда он содействовал мне своей творческой критикой. В минуту сомнения, которая каждый раз бывает вновь непременной артикуляцией в движении мысли, он принес мне коммуникативную достоверность.
Гейдельберг, сентябрь 1931 года.
Карл Ясперс.
Введение в философию
Исход философствования из нашей ситуации
Если я задаю такие вопросы, как: что такое бытие? — почему есть нечто, почему ничто не есть? — кто я? — чего я, собственно говоря, хочу? — то в таких вопросах я никогда не стою у начала. Я задаю их из некоторой ситуации, в которой я нахожу себя, происходя из некоторого прошедшего.
Пробуждаясь к сознанию себя самого, я вижу себя в мире, в котором я ориентируюсь; я брал в руки вещи и снова выпускал их из рук; все было самоочевидно без вопросов и чисто налично. Но теперь, удивляясь, я спрашиваю, что же, собственно говоря, есть; ибо абсолютно все преходяще; я не был в начале и не буду в конце. Даже между началом и концом я спрашиваю о начале и конце.
На этот вопрос я хотел бы получить ответ, который даст мне твердую опору (Halt). Ибо в сознании моей ситуации, которую я и не постигаю вполне без остатка, и не проникаю до ее происхождения, меня угнетает неопределенный страх. Я могу видеть его только в движении, в котором я, постоянно изменяясь, проскальзываю вместе с нею из тьмы, в которой меня не было, во тьму, в которой меня не будет. О вещах я не забочусь, и сомневаюсь, есть ли в них что важное (ob an ihnen etwas gelegen ist). Я предоставляю скольжению течь своим путем и содрогаюсь при мысли, что нечто будет навеки утрачено, если я сейчас не схвачу его, и однако же не знаю, что оно такое. Я ищу бытие, которое не только исчезает.
Кажется, что мне должно бы быть возможно получить ответ на свои вопросы, который общезначимо скажет мне, что есть, и объяснит (begreiflich macht), что я так-то нахожу себя в своей ситуации, и что важно (worauf es ankommt) в ней для целого и для меня. Таким образом мне представляется, как ответ, как будто бы бытие было предметом для меня, о котором я мог бы получить наставление, как и об устройстве мироздания. Но всякое подобного рода учение было бы лишь чем-то таким, что возникало бы для меня в моей ситуации наряду с другими предметами, скольжение которых, однако, остается неудержимым. Если бы я захотел удержаться за нечто такое, что претендовало бы быть доступным для научения о нем бытием (das lehrbare Sein) как объективностью, я мог бы сделать это, только забыв себя самого. Я сделал бы себя предметом среди предметов. Моя ситуация не была бы более путем, опасности которого явлены мне сперва лишь как страх, хотя я и не знаю их, — но была бы чем-то выводимым, в котором я могу верно вести себя, потому что знаю исток и цель.
И все же самозабвение в этом обманчивом бегстве из моей ситуации до конца неосуществимо. Правда, некоторое время я мог бы позволить потоку нести меня, пленившись привязанностью к знаемому объективному, которое есть и сбывается также и без меня. Но если затем это объективное становится проблематичным для меня, то из сознания потерянности я снова и снова предстою самому себе в ситуации, в которой я меняюсь вместе с нею. Я остаюсь между началом и концом в страхе небытия, если я не осмеливаюсь быть сам, принимая и решая (dadurch, dass ich ergreife und entscheide). Ибо, пробуждаясь к себе самому, я узнаю двоякое: в моей ситуации есть другое как чуждое, которое дано и сбывается без меня, и предстоит мне столь же действительно, как и я сам действителен и свободен в моих избраниях и принятиях.
Вместо того, чтобы познавать, что есть бытие, из которого все возникает, мое объективное познание в этом открытии ограничивается сущим, которое предстает мне в моей ситуации. Нужно знать вещи в мире, в котором я ориентируюсь, и, насколько это мне удастся, следует овладеть ими. Ориентирование в мире оказывается для меня бесконечно продвигающимся вперед прояснением ситуации в направлении бытия как бытия-объектом.
Однако, если я думаю усовершить знание о мире до знания о бытии вообще, постигнув всю ситуацию со мной самим, то я не прихожу ни к какому основанию. Ибо бытие-ситуацией не есть начало бытия, но только начало ориентирования в мире и философствования. Ситуация происходит из более раннего и имеет историческую глубину; она никогда не завершена, но таит в себе будущее как возможность и неотклонимость. Она — единственный облик действительности для меня, как мое существование в ней. Мысля, я исхожуиз нее и к ней возвращаюсь. Здесь всякий раз я нахожу непосредственность как настоящее и как единственное удостоверение.
Если я мыслю свою ситуацию прямо и как таковую, то я начертываю только схемы; ситуация, как действительная, всегда есть еще иное и большее. Она никогда не есть нечто лишь непосредственное. Как ставшая, она несет в себе прошлую действительность и решение свободы. Как настоящая, она дает мне дышать возможностями будущего. Она никогда не есть лишь всеобщая ситуация, — хотя можно обрисовать всеобщие структуры ситуации как сеть некоторого анализа существования, — но есть каждый раз существеннымобразом как исторически опосредованное исполнение явления бытия.
Проникнуть мыслью ситуацию, охватить взглядом ее истоки и все возможное будущее я хотел бы перед лицом некоторого бытия в конце всех времен, как замкнутого мира, начало и конец которого сделались бы обозримыми. Так, как я нахожу себя, я еще ищу бытие, притом ищу его, сам делая нечто в том, что сбывается. Из ситуации я устремляю взгляд на других и на прошедшие ситуации. Но взгляд всегда упирается в неопределенную темноту.
Я не могу постичь себя в своей ситуации из доступных знанию предпосылок доступной знанию исторической действительности, не могу достаточно постичь себя из мира; но я не могу также постичь и мир исходя из своей ситуации. Философствование из просветления экзистенции остается всегда в движении, потому что сама ситуация есть лишь не знающее отдыха движение, как мировое сбывание (Weltgeschehen) и как решение силой свободы. А потому при всей определенности в деталях как ситуация, так и философствование остаются, как целое, незавершенными. Если я приступаю к просветлению ситуации как исходному пункту философствования, то я отказываюсь от объективных объяснений, желающих вывести все существование, как единообразное бытие, из принципов. Все объективные мыслительные конструкции имеют лишь некоторую специальную функцию.
Озадаченно пробуждаясь к себе самому в своей ситуации, я задал вопрос о бытии. Находя себя в ситуации как неопределенную возможность, я должен искать бытие, чтобы по-настоящему найти самого себя. Однако только в крахе этого искания, желающего найти бытие как таковое, я прихожу к философствованию. Это — философствование из возможной экзистенции, а оно есть, по своему методу, трансцендирование.
Всеобщие, формальные понятия бытия (бытие-объектом, бытие-Я, в-себе-бытие)
Бытие, как постигнутое, становится тут же определенным бытием. Поэтому в ответ на вопрос, что есть бытие, нам представляются различные виды бытия (vielerlei Sein): эмпирически действительное в пространстве и времени, мертвое и живое, вещи и лица, орудия и чужой материал, мысли, имеющие силу о действительном, убедительные конструкции идеальных предметов, таких, как предметы математики, содержания фантазии, одним словом: предметность вообще. Преднайденное мною в ситуации бытие есть для меня объект.
Иначе есмь я. Я не предстою себе так, как я предстою вещам; я — вопрошающий, которому эти объективные способы бытия преподносят себя как ответы, и который знает себя как вопрошающего. Как бы я ни поторапливался сделать себя объектом, всегда наличен также и я, для которого я становлюсь объектом; всегда остается некоторое бытие-Я.
Бытие как бытие-объектом и бытие как бытие-Я — вот сущностно наиболее различные способы бытия, напрашивающиеся прежде всего при вопросе о бытии. Правда, среди объектов есть и лица, которые, как сущие для себя, суть Я, как и я могу стать объектом для них, и я тоже, таким, как я существую, могу стать объектом для себя. Но в бытии-Я остается одна точка, где Я как объект и Я как субъект, несмотря на раскол, суть одно.
Бытие вещей ничего о себе не знает; я, мыслящий субъект, знаю об этом бытии. Если я мыслю это бытие, как оно есть независимо от своего бытия предметом для некоторого субъекта, т.е. как оно есть не как явление для другого, то я называю его бытием в себе. Но это
