знаемое существование, но изначально объемля собою все, они раскалываются тогда в самих себе. Раздробление всякого истока на религиозную и философскую веру, и, в свою очередь, дальнейшее дробление их на множественность видов веры с каждой стороны — такова наша ситуация в существовании. Если Божество не показывается нам, то все же последнее для нас не есть человек вообще, который был бы познаваем в некоторой универсальной антропологии, в которой нашлось бы место для каждой возможности, но сосуществование и противостояние истоков веры в их отдельных осуществлениях (das Miteinander und Gegeneinander der Glubensurspr?nge in ihren Verwirklichungen).
Срыв, превращающий религию в духовную сферу, в которой она придает себе всеобщезначимость, вместо того чтобы быть безусловностью, становится для философии призывом:
Если бы для нас существовал выбор между Богом и человеком, невозможно было бы не выбрать Бога. Но так как Бог не встречается мне, как объект среди вещей, или как человек, который есть также Бог, как сфера существования наряду с другой сферой существования, и подобного выбора для меня осмысленно не могло бы состояться; я могу только имитировать такой выбор, если в некоторой религии, навязывающей себя всем в своей объективности, Бог обретает определенную форму. Религиозно фиксирующая мысль впадает в неприемлемую альтернативу, если она представляет Иисуса Христа требующим, чтобы люди оставили отца и мать, жену и детей, разорвали все связи народа и профессии и последовали Ему70;ибо Он есть истина и жизнь . Если поэтому следует делать выбор между Иисусом и самыми глубокими человеческими отношениями, то этот выбор необходим все же только потому, что Иисус уже — не только человек, но Бог и человек одновременно, и есть не только как экзистенция в смысле единственности всякой возможной экзистенции, но как единственная подлинная экзистенция, а именно, как Сын Божий, сравнительно с которым люди, как таковые, вовсе не суть даже и возможные экзистенции. Киркегор, постигший человека как экзистенцию так глубоко, как никто до него не постигал, сумел не отказаться, однако, при этом от веры в Иисуса как Богочеловека, превратив в вымученнойвере Иисуса в абсурдный парадокс, а кроме того, оставив фактический христианский мир и церковь71.
Когда один фризский вождь во времена франкского завоевания, накануне крещения, спросил в последнюю минуту: встретит ли он в раю своего отца и своих предков, и получив на это ответ: нет, ибо они, как язычники, находятся в аду, отступил от купели со словами: «я хочу быть там, где отцы мои», — то этот выбор есть экзистенциальный выбор и, в исконной ее форме, философская установка, воплощающаяся в мире в определенных неотменимых отношениях верности, а потому в случаях конфликтов не подчиняется религиозно-специфическим объективностям, как созданным людьми: не отворачиваясь от Бога, а именно обращаясь к Божеству на единственно возможном пути к нему — пути подлинного экзистирования в своей историчности.
В этом аспекте философия отличается от религии, чтобы, в свою очередь, разделить последнюю в ней самой. Там, где религия является истинной в историчной безусловности, там философия солидарна с нею как истина, пусть даже религия есть истина не для нее. Но там, где религия обретает объективный состав, становится чем-то существующим в мире, а тем самым делается одним среди прочего, одной из духовных сфер среди прочих, там она становится неистинной для философии, и там философия избегает ее. Религия или философия объемлют всего человека, поскольку, не будучи сами по себе сферами духа, пронизывают собою все сферы его существования.
Если наукой называется не только убедительно знание в мире, но также и рациональная форма методического сообщения, то философия ищет для себя подобной формы. Она может поэтому называться научной, не только потому, что науки представляют для нее самой путь ее к себе, но и потому, что она образует эти методические формы мышления и сообщения, даже если в этих формах абсолютно ничего не познается, в смысле некоторой полезной или имеющей силу находки в мире.
Но философия, во-первых, не наука, скорее, она достигает ясности, лишь поскольку отличает себя от нее; ибо она и больше, и меньше, чем наука. Во-вторых, она сама есть изначальная воля к знанию, для которой знание наук есть одно из направлений ее осуществления. В-третьих, она ведет борьбу за знание для науки против ложной науки.
1.Самоотличение философии от науки.
-Всякая наука имеет свой предмет. Если философия ведет себя как наука, то она не может узаконить своего положения никаким предметом.
Она называет, правда, своим предметом «целое». Если она развивается, как строгая наука об этом целом, то в своих изысканиях она, как и всякая другая теоретическая деятельность, будучи отделена от своего предмета, познает его на расстоянии. Однако подобный способ познавания хотя и имеет смысл для познания вещей в ориентированиив мире, но не для философии. Целого таким образом уловить нельзя. Как бы я ни называл его, как предмет оно от меня ускользает. Теоретическая философия как чистая наука вынуждена искать некой неподвижно устойчивой точки, на которую опирается объективное здание его мнимого познания; она хотела бы предметно узнать, от чего как принципа зависит все, назовет ли она этот принцип материей, Я, духом, Богом. Но, что бы она ни мыслила на этом пути, перед ее взглядом всякий раз только относительные конструкции некоторого сущего в мире особенного.
Поэтому философствование в своем самоотличении осознает, что не имеет такого предмета, как науки, которые прекращаются как познания там, где нет никакого предмета. Предмет философии — не целое, как предмет, — он действителен, скорее, как основа всякой предметности и как «всякий предмет», поскольку он может быть соотнесен с этойосновой. Философское мышление, если мерить его масштабом науки, остается словно витающим в воздухе. Намерение дать философии некий предмет в каком-либо ином смысле, кроме сугубо иносказательного, означает ложное перенесение на философию формы научного познания.
Но философствование, однако же, не может ступить ни шагу, не имея предмета. Если даже никакой предмет не является его специфически собственным предметом, то оно движется во всех возможных предметах, не подразумевая их при этом только как предметы. Предметы изменяются в философствовании, которое в них самих выходит за их пределы (Gegenst?nde verwandeln sich im Philosophieren, das in ihnen ?ber sie hinausschreitet). Предмет не возникает в преобразующей конструкции (wird nicht verwandelnd konstruiert), как в методическом познании частной науки,но становится в философствовании прозрачным, потому что он есть явление: вместо того, чтобы становиться познанным, он становится языком (wird Sprache). Там, где я имею в виду его самого, я нахожусь в пределах науки, но я философствую там, где в нем самом я обращаю свой взгляд на бытие.
Если я отождествляю убедительное знание с наукой, то философия — меньше, чем наука, ибо она отличается от науки тем, что отказывается от притязания на убедительную значимость своей существенности. Она полагает, что улавливает безусловную истину, и в этом она — больше, чем наука. Философствование — это мышление, которое, обладая убедительным познанием, удостоверяется в неубедительном познании, составляющем экспликацию веры (Philosophieren ist Denken, das im Besitz zwingender Einsicht sich der nicht zwingenden Einsicht vergewissert, welche Explikation des Glaubens ist). Но без научного познания, как неприкосновенной для нее основы, философия не придет к свойственной для нее истине.
Философские мысли убедительны лишь там, где выражены в отрицательной форме, но эти отрицательные прозрения уже теряют логическую убедительность, становясь путем к трансцендированию, и только в этом качестве они суть подлинно философские истины.
В своих положительных речах (Sagen) философия высказывает мысли, имеющие характер возможности. Положительное в них истинно только как отторжение, призыв, заклинание.Они многозначны и необходимо подвержены недоразумениям. Как сами они возникли из свободы, будучи выражением безусловного, так и понимают их тоже только из свободы. Философия не может сказать то, что она имеет в виду, в форме прямого текста, которая имеет и дает. Поскольку философия никогда не бывает действительно наукой, она фактически и не получает всеобщего признания, как сами науки. Она погубит себя, если из-за этого станет рядиться в одежды экзистенциально необязательной, значимой для всех науки, которой, однако, она может быть лишь по видимости. —
Различие между философией и наукой становится решающе важным в характере присущей им коммуникации. Научные результаты и методы один человек сообщает другому как заменимое сознание вообще. В философствовании оно становится только средой, в которой уже не каждый с каждым вступает в произвольную коммуникацию, но индивид с другим индивидом вступает в ней в обязывающую, ибо историчную коммуникацию. Философия, как языковая формация, есть средство коммуникации с неизвестным возможным индивидом.
Поэтому научное исследование и философствование сущностно различаются по тому, как ведется дискуссия. В науках безлично спорят о самой вещи, которая есть нечто особенное и определенное, и которую неизменно подразумевают как именно ее саму. Здесь есть доводы и факты, обстояния дел и содержания опыта, которые спорящие приводяти выдвигают друг против друга, пока не удается принять объективно убедительного решения. В философствовании научная дискуссия хотя и остается почвой и средой обсуждения, но в ней подразумевают в то же самое время нечто иное. Философская речь не исчерпывается своим предметно выраженным содержанием.
Философствование в своем предмете не отделено от того, что в нем, собственно, находит выражение. В то время, как в науках познавание чего-либо не отождествляется с познанным, открытия о химических процессах сами не суть химические процессы, в философствовании в самом его предмете с обязательностью присутствует самобытие (wird verbindlich das Selbstsein gegenw?rtig). Поэтому дискуссия в философствовании возможна лишь относительно, а именно, в коммуникации, которая в своем пути, проходящем от одной вещи к другой, является по своему смыслу также личной. В той мере, в которой философствование желает быть исключительно объективным, оно перестает быть философствованием. То, что может быть осмысленно возможным и плодотворным в науке — признание прав вещи самой по себе — то философски становится самообманом. Кто, философствуя, ищет только обоснований, но не рискует в деле мысли самим собою, тот оказывается в плену софистики, которая есть не что иное, как месть отвлеченного рассудка за измену философствованию. Как уже и в науке познание все заметнее убывает по мере того, как познающий теряет наглядность знания в пустых перестановках логических форм и нескончаемого множества эмпирических фактов, так
