некоторое время: «Может быть, я ошибаюсь, но мне до сих пор кажется, будто эти последние годы так и не принесли нам никаких ответов по существу»9. Это противопоставление: вопрос без ответа; «напряжение» без его «разрешения «10, — становится одной из главных схем восприятия Ясперсом Хайдеггера.
Явно не вызывает симпатии у автора «Заметок» хайдеггеровская манера себя держать: «Философский доклад: как будто нечто празднуется: «посыл бытия» (Seinsgeschick). Не патетическая речь. Медленная. Каждое слово. Паузы. Суховатый (nuchterner) тон, не повышающийся, как григорианское песнопение. Нет цели — куца — но только: сам процесс… в форме напряжения некоего куда-то, так и остающегося неопределенным…» [138]. Философствование, которое есть «постоянное обещание, и никогда — исполнение» [141]. Место «дела» («Sache») занимает завораживающая манера приковывания внимания к непосредственной загадке (загадке прямо перед тобой), — манера вопрошания, «насквозь-вопрошания» («Durchfragens»); на место мышления заступает «памятование» (Andenken) — «заговаривание» («ansprechen»)…» [78]. Или — опять — о «склонности Хайдеггера»:»… то и дело помпезно возвысить проблему (Sache) в ее значении, — своего рода приоткрыва-ние мысли, — создать напряжение, — и ты ждешь и ждешь и в конце концов видишь, что запутался в общих выражениях о философии… остаешься разочарованным…» [168]. В связи с этим закономерно суждение, которое можно воспринимать как вывод: Хайдеггер «мимикрирует под великое философствование» [168].
Сознательное сокрытие. Предыдущее негативное впечатление Яспер-са усиливается следующим предположением: эта уклончивая манера, очевидно, вызвана не сдержанностью или осторожностью Хайдеггера. Говорить следует, скорее, о таком типе философствования, для которого характерно сознательное сокрытие, имеющее глобальный характер:
1. Сокрытие истоков своей мысли: «Он не выдает истоков и импульсов своего мышления: Къеркегор, Шеллинг, Лютер, Августин, схоластика (в особенности: Дуне Скот — его ранняя о нем работа)…» [142], между тем как большая часть Хайдеггером сказанного говорится именно словами этих мыслителей [143] «.
1′ Ясперс не был знаком с интенсивной преподавательской деятельностью Хайдеггера в 20-х гг. В тех лекциях Хайдеггера нет ни тени сокрытия ни истоков собственного мышления, ни перечисляемых Ясперсом мыслителей. Создавшееся у
2. Сокрытие того, что желает сказать.
3. Сокрытие себя самого как личности.
Все эти наблюдения складываются в общее заключение: дело не только в том, что Хайдеггер «ничего не говорит». Хайдеггеру нечего сказать. «Учение, которое ничему не учит, кроме как тому, как это Ничто можно высказать по-своему великолепным образом…» [157]12. Так все усилия Хайдеггера оказываются бесплодными: «работа ювелира» в языковых формах, но — с использованием неблагородных металлов [167].
«Мистицизм «Хайдеггера-философа. Демонизация Хайдеггера. Но и этим выводом не ограничивается «диагноз» Ясперса. Если Хайдеггеру свойственны неприятная, уклончивая манера изъясняться, отсутствие «конкретных выводов», если он больше скрывает, да ему вообще-то по большому счету и нечего сказать, то нечто в этом образе все же остается неясным: на чем же основывается столь большая популярность Хайдеггера как философа? Можно предположить: он является великим мастером иллюзий. С одной стороны, конечно, его труды привлекают именно тех, кому логика и ясность мышления не свойственны. Но — с другой — есть, по-видимому, и особый дар мистификаций и «колдовства», присущий самой личности Хайдеггера. Вот несколько наиболее типичных характеристик: «Его нельзя назвать демоничным в гетевском смысле. Но он обладает волшебством как гном…» [50]. «Хайдеггер покинул философствование под сенью истины… В пользу «высказываний», — не в форме откровений пророка, — а в форме исследования, как мат…»[53]. Философствование Хайдеггера часто сравнивается с «индийским умозрением» [156] или «азиатским мышлением», причем последнее представляется
Ясперса впечатление объясняется, вероятно, тем, что к тому времени, когда он обратился к внимательному прочтению Хайдеггера, для последнего большую важность приобрели уже другие темы.
Следует, правда, отметить определенную дюйственность оценок Ясперса: «Он не высказывает никакого содержания, однако затронута глубина, из которой он может говорить…» [53]. В каком именно смысле Ясперсу удается приписывать Хайдеггеру одновременно и «глубину» и «ни-чего-не-говорение»? — Этот вопрос остается в «Заметках» недостаточно проясненным.
Симуляция научности, ее искажение. Не вызывает поэтому удивления, что Ясперс не обходит вниманием и оценку философии своего друга с точки зрения ее «научности». Усматривается противоречие: Хайдеггер претендует на научность, между тем как науку — отвергает [141]. Как же именно реализуется эта претензия у Хайдеггера? — Он «формальным образом» ставит свою фундаментальную онтологию на место отвергаемой им традиционной науки. При этом главная тема Хайдеггера — вопрос о бытии — не раскрывается им «в методическом мышлении» [191]|3. Соответственно, проблематичными становятся и все частные методические процедуры, используемые Хайдеггером: «Предпосылкой истолкования [становятся] не филологически-критические методы интерпретации, а восприятие истории бытия…» [77]. Трудно сказать, что вызывает у Яс-перса большее неприятие: общий ли дух хайдеггеровского мышления или конкретные историко-философские интерпретации. «Когда я следую за Вами, некоторые места сбивают меня с толку»14, — наиболее сдержанная формулировка. Более точно: » Я не перестаю спотыкаться о Ваши предложения»15. Причину, по которой Ясперсу, превосходящему своего друга в эрудиции, было, возможно, «неудобно» читать Хайдеггера, он называет сам: «Я знал эти источники лучше, а вместе с тем — и истину, которая в его изложении казалась истощенной и искаженной…» [147].
Стремление к новизне. В качестве одной из главных характеристик хай-деггеровского мышления Ясперс проницательно обнаруживает «порыв к новизне»: «В духовной ситуации завершенных возможностей рефлексии он желает изначально мыслить и говорить новым образом. Отсюда превознесение (Preis) досократиков; отказ от понимания великих философов в целом их произведений, а вместо того: углубление в предложения и абзацы с помощью метода истолкования, отказывающегося от правил понимания подразумеваемого смысла; метод, частично унаследованный от Гуссерля: тематизация (Veigegenwartigung) с самого начала, в феноменологическом видении, в языковом анализе — а также в использовании языка намеренно с эффектом, с направлением внимания на его собственный, непосредственный, этимологический смысл — на место слова (Wortstellung), — своего рода паузы во время речи…» [78].
Эта черта вызывает у Ясперса серьезные сомнения. Он, во-первых, прекрасно сознает свою традиционность. Более того, «традиционность» есть его сознательная позиция: «мыслить в понятиях традиционной философии»; «…я изначально пытаюсь думать не оригинально и полагаю, что двигаюсь в пространствеphilosophiaperennis… Традиционное настолько богато и значительно, что его наиболее полное усвоение при постоянной опоре на простое, существенное представляется мне совершенно необходимой поддержкой и пищей для современного понимания. Мне кажется, невнимание к тем или иным необходимым различениям затуманивает сегодня наше мышление… создавая тем самым мир неискренности и обмана. Коль скоро я говорю старым языком философии, мне кажется, присутствует ясность»16.
Здесь, кстати, упреки Хайдеггера в «новаторстве» и «магии» объединяются: Ясперс говорит о своего рода «магии экстремального», то есть
«радикализме «расчистки»» (Abbaus), «деструкции», из-за которой история философии у Хайдеггера, начиная от досократиков, «становится совершенно неясной» [71].
Ясперс ощущает свое расхождение с Хайдеггером по вопросу самой необходимости радикального обновления традиции: «Является ли лучшим, более подлинным и значимым, в конечном счете — более истинным, решение броситься в омут (Sumpf), нежели сохранять неизменную верность мнимой истине разума и историческому существованию, и всю жизнь оставаться одним и тем же?» [76]. — Напомним, все сомнения (выраженные как в письмах, так и в заметках) Ясперса возникают, когда уже позади пережитые Германией несчастья, связанные с нацизмом. В этой ситуации «революционность», с которой Хайдеггер выступал еще в начале 20-х годов, подозрительна, а традиционность — предпочтительна. Слишком много потрясений. Потому в заметках вопрос философского новаторства моментально связывается с воспоминаниями о только что пережитом: «Разве погибшие в волнах — провозвестники судьбы? — и это применимо к национал-социалистам?» [76]. Для вопросов о том, где же все-таки пролегает граница между «окончательным расчетом» с «этой профессорской философией» и собственно логическим продолжением того же самого — борьбы с традицией, — время не очень благоприятное.
Что происходит? Критика Ясперсом Хайдеггера как философа оказывается сразу же и навсегда связанной с вопросом идеологии. В «объективном» аспекте сомнительными оказываются философский радикализм и стремление к новизне17. В «личном» плане боль и сомнение в друге вызывает его необъяснимое для Ясперса поведение, оцениваемое им как предательство. И здесь тема национал-социализма накладывается на образ друга, вызывает сомнение в его философии.
Итак, личное знакомство по крайней мере в двух отношениях скорее даже мешает воспринять «философское содержание»: во-первых, личные встречи и многочасовое общение создают иллюзию знания «идей». — «Вероятно, я читал бы его более основательно, если бы не был знаком с ним лично», — признается Ясперс [147J. Во-вторых, определенная оценка поведения Хайдеггера, и его, Ясперса, лично затрагивавшего, скорее отталкивает от его философии, вызывает к ней подозрение.
Величие и нищета философского фундаментализма. Раздражение «бесконечностью» исследования — не самое главное. То, что Хайдеггер «не дает ответа» — лишь производная форма «фундаментализма». Речь идет о том, что свойственно как Гуссерлю, так и Хайдеггеру. Именно потому, что замысел рассчитан «на века» и должен был бы стать основой последующих философских усилий, он обречен на известную «бедность»: бедность темами. Не только Ясперс называет те из них, которые не прозвучали («вопрос полов, дружба, брак, — практическая жизнедеятельность, — профессия, — государство, политика, воспитание» [249]) — это делали и другие. Это обнаруживает еще одну трудность, перед которой оказывается любой проект вроде «основоположения наук о духе» Дильтея, «создания абсолютно несомненных основ» Гуссерля, «фундаментальной онтологии» и «преодоления традиционной метафизики» Хайдеггера: как только философские оппоненты распознают (и принимают) таковые проекты в качестве фундаментальных, с их авторов сразу же спрашивают больше — больше, нежели они были намерены да и вообще могли бы дать. А почему не дано экспликации проблемы Другого (Левинас — Хайдеггеру)? А почему за основу феноменологии взят «усеченный» тип опыта (Фарбер, Шюц — Гуссерлю)? Примеры могли бы быть бесконечны. Критика Кьеркегором Гегеля, Дильтеем — Канта и т. д.
Нельзя отказать усилиям Гуссерля и Хайдеггера в особом величии. Даже Ясперс в одной из последних своих заметок не может в конце концов не признать: «В его трудах чувствуется, из каких внутренних мучений и их преодоления они возникли. Потому — воспринимать всерьез в одном из истоков» [250]. Однако нельзя не заметить и той ограниченности, которая философскому фундаментализму обыкновенно сопутствует. Можно сказать, что все такого рода усилия вынуждены обращаться к Началу, проблеме начинания18. Чем более серьезно они воспримут свою собственную задачу, тем больше у них шансов стать философиями «одной и той же мысли». Одно, как кажется, с необходимостью влечет за собой другое.
«Некоммуникативность «философии Хайдеггера. Оба великих философа сосредоточены на своем. Хайдеггер, погруженный в задачу преодоления метафизики, обращается к древнегреческим мыслителям, и с тех пор критерием глубины философствования коллег становится для него их внимание к античности. «Мы принадлежим к разным поколениям, — сравнивает Ясперса с собой Хайдеггер, — хотя разница в возрасте едва ли составит десять лет; к тому
