а, зная об уже достигнутом, движется вперёд, задавая вопросы и отвечая на них. Тем самым оно начинает процесс освоения, условия и границы которого само и устанавливает. Если названные ложные толкования рассматривают толкуемое с некоторой дистанции, оставляют его чем-то чуждым и получают обманчивое удовольствие от такого рода обозрения, то истинное толкование есть средство достичь возможности соприкоснуться с самим собой.
Среди ошибочных толкований часто встречаются следующие, оправданные, если их применять в определённых рамках, и ложные, если их абсолютизировать:
1. Отдельные концепции Ницше изолируются, систематизируются и подаются в качестве достижений как таковых. Так, объединительную главную мысль подобной системы можно усмотреть в воле к власти, и тогда из неё неизбежно исключаются мистические взлёты Ницше и учение о вечном возвращении. Либо истину видят в ницшевской концепции жизни и в разоблачениях маскирующейся воли к власти, которая разрушает жизнь (а потом удивляются, что Ницше эту волю к власти считает самой жизнью, из-за чего его собственная концепция распадается). Либо истину усматривают в универсальной, разоблачающей психологии Ницше и отвергают наличие у него какого бы то ни было позитивного подхода. Каждый из этих путей обнаруживает связь с мыслью Ницше, но не саму его мысль в целом.
2. Из личности Ницше делается образ (форма), из-за чего она, как эстетически созерцаемая связная в себе целостность некоей завершённой судьбы, становится чем-то, что ни к чему нас не обязывает. Одному видна прелесть личной субъективности, участь гениальной души в её одиночестве. Другой видит в Ницше объективную судьбу: то, чем обречён стать истинный человек на стыке двух эпох, когда всё существующее уже стало пустым, а грядущее ещё не действительно; Ницше — это кризис Европы, сконцентрированный в человеческой личности, которая в силу ситуации эпохи обречена погибнуть, и в то же время пророчески говорит о том, что есть и что может произойти. Первый проявляет чрезмерный психологический интерес, второй слишком много знает, словно он как Бог глядит на историю человечества и видит место, какое в ней занимает Ницше. И тот и другой, полагая, что в своих толкованиях он коснулся самого Ницше, не достигает истинной причастности ему, он остаётся скрыт от них фасадом ложной величественности; поэтому у них не возникает собственного импульса, который Ницше делает возможным.
3. Вся действительность Ницше разъясняется при помощи мифологических символов, сообщающих ему некое вечное значение и глубину исторического основания. Нечто убедительное заключено, скажем, в символе Иуды, характеризующем ницшеву тотальную диалектическую негативность, в символе рыцаря между дьяволом и смертью, характеризующем его лишённую иллюзий отвагу и т. п. (см.: Бертрам). Но едва эти символы становятся чем-то бо́льшим, нежели красивая остроумная игра, в них обнаруживается нечестность: они демонстрируют тенденцию к упрощению, не улавливают движения, придают Ницше неподвижность, подчиняют его осознанной всеобъемлющей необходимости, вместо того, чтобы следовать за ним в его действительности. Очевидно, что Ницше сам пользуется подобными символами как проясняющим средством, но лишь как средством, используемым наряду с другими.
4. Идеи и поведение Ницше объясняются психологически. Ценность и истинность чего бы то ни было определяются путём выявления того, как он к этому пришёл. Кажется, будто сам Ницше рекомендует данный метод, подчёркивая единство жизни и познания и пытаясь толковать философские системы как проявление личности их авторов. Однако он поясняет: «Я часто производил на своих критиков впечатление канальи. Не что сказано, а что я это говорю, и в какой мере именно я хочу это сказать — вот, похоже, их единственный интерес … Обо мне судят, чтобы не связываться с моим творчеством: объясняют его генезис; считается, что этого достаточно, чтобы сказать: дело сделано» (14, 360)[1 — Цитаты из произведений Ницше, переведённых на русский язык, приводятся по существующим русским изданиям. В силу высокого качества переводов без изменений (за некоторым исключением) используются тексты следующих изданий: Ф. Ницше, Сочинения в 2-х тт. / под ред. К. А. Свасьяна, М.: Мысль, 1997; Ф. Ницше, Полное собрание сочинений / под общ. ред. проф. Ф. Зелинского, С. Франка, Г. Рачинского и Я. Бермана, М.: Московское книгоиздательство, 1909–1910. В тех случаях, когда изменения всё же вносятся, это специально оговаривается.Из-за большого количества смысловых и стилистических неточностей, а нередко пропусков отдельных слов и выражений существенной правке подвергнуты тексты, взятые из изданий: Ф. Ницше, Собрание сочинений в 10-ти тт., М.: Издательство книгопродавца М. В. Клюкина, 1901–1903; Ф. Ницше, Избранные произведения в 3-х тт., М.: REFL-book, 1994. Кроме того, в данных изданиях имеются пропуски весьма значительных фрагментов, в связи с чем отдельные цитаты из соответствующих произведений переведены особо (Прим. перев.).]. Здесь Ницше не противоречит себе, а противодействует смешению взгляда на субстанцию мыслимого, который проясняет экзистенцию и берёт начало в любви, и произвольного психологического понимания, не обращающего взгляда на бытие. Ибо психология как таковая ещё не есть прояснение экзистенции. Так понимают мысль Ницше, не приближаясь при этом к её сущности, беря за основу, к примеру, рессентимент больного профессора (он, дескать, нервный, чуткий человек, прославляющий бестию) или борьбу за власть и за утверждение собственной значимости (чем объясняют, скажем, его настрой против немцев, против Бисмарка, стремление производить эффект путём сенсации, склонность к шумной полемике). Этот метод способствует, скорее, дискредитации, чем действительному пониманию: к чему его ни приложи, непременно оказывается, что оно мало относится к делу — либо вообще не имеет значения в силу своей ошибочности, либо, даже если метод и объясняет что-то у Ницше, лишено силы, которая прояснила бы самое его сущность.
Возникает вопрос: возможно ли такое толкование Ницше, такое средство его освоения, которое лишь негативным образом использует четыре этих пути для выявления подлинного Ницше. В отличие от ориентации на систематизацию той или иной его концепции, на его личность как на некую форму, на мифологическую символику и на психологическое освещение движущих им мотивов, оно способствовало бы взгляду, имеющему целью коснуться самой субстанции, сделаться ей причастным и даже действительно стать ею. Вместо того чтобы просто заниматься тем, что Ницше создал как мыслитель, писатель, как творец собственной биографии, вместо того чтобы только знать о нём как о Другом, мы сами бы двинулись путём подлинного Ницше.
Найти подобный подход, обеспечивающий подлинное освоение, по-настоящему трудно. Он помещает Ницше на такую почву, где начинают проявляться первоистоки и границы; мысль и образ, диалектическая система и поэзия становятся здесь в равной степени выразительны. Ницше оказывается человеком, который благодаря тому, что рисковал собою в целом, смог правдиво и по существу передать своё понимание бытия и самого себя.
В то время как большинству философов стоит опасаться, что люди будут читать скорее книги о них, чем их самих, в случае Ницше опасность состоит в том, что, так как он кажется слишком доступным, его будут читать неправильно.
Если, скажем, советуют раскрыть Ницше на любой странице и выбрать то, что интересно и увлекательно, что именно тебе доставляет удовольствие, то это совершенно не тот путь, что ведёт к Ницше: «Худшие читатели — те, кто подобно мародёрствующим солдатам тащат то, что им нужно, пачкая и приводя в беспорядок всё прочее, и обрушиваются с ругательствами на целое» (Смешанные мнения и изречения [далее — СМИ], Ф. Ницше, Странник и его тень, М., 1994, с. 194). «Я ненавижу читающих бездельников» (Так говорил Заратустра [далее — ТГЗ], Ф. Ницше, Сочинения в 2-х тт., т. 2, М., 1997, с. 28).
Но если кто-то полагает, что нужно впопыхах читать очень много или всё, чтобы охватить целое, то он опять-таки ошибается. Ницше — «учитель медленного чтения. Теперь мне по вкусу … не писать больше ничего, что не приводило бы человека, который “спешит”, в отчаяние». Ницше славит филологию: «она учит читать хорошо, то есть медленно, глубоко, забегая вперёд и возвращаясь назад, читать между строк, широко распахнув двери, чуткими пальцами и зоркими глазами» (Утренняя заря [далее — УЗ], Ф. Ницше, Собрание сочинений в 10-ти тт., т. 3, М., 1901, с. 8).
Но для читателя будет мало упражняться в этом «искусстве знатоков и ювелиров слова»: через слово, предложение, суждение он должен прийти к изначальному состоянию мысли, чтобы почувствовать подлинные импульсы. Однажды Ницше писал Гасту в Венецию: «Когда экземпляр “Утренней зари” попадёт к Вам в руки, окажите мне ещё одну услугу: ступайте с ним как-нибудь на Лидо, прочтите его целиком и попытайтесь извлечь из него для себя нечто целое, а именно — состояние своего рода страсти» (Гасту, 23.6.81).
Только если собрать вместе такого рода высказывания, каждое из которых, несмотря на видимые противоречия, истинно, трудность чтения окажется очевидной. Изучение Ницше получает смысл только в том случае, если рано или поздно происходит упомянутое прикосновение к первоистоку; требуемое Ницше «состояние страсти» есть не цель, а источник. Только теперь начинается работа, проделываемая читателем. Можно предложить некоторые средства, способствующие её выполнению.
Принципы интерпретации
Если мысль того или иного автора получила безусловное значение, то непозволительно по своему разумению вырывать из неё что-либо и вкладывать нечто другое; напротив, каждое слово следует воспринимать серьёзно. Тем не менее не все высказывания имеют равную ценность. Они находятся в определённой иерархии друг относительно друга, которую, однако, нельзя обнаружить, руководствуясь каким-либо заранее намеченным критерием, иерархия эта явствует из никогда недостижимого целого данной мысли.
Сама интерпретация осуществляется путём соотнесения друг с другом центральных тезисов. За счёт этого образуется некое универсально-ориентирующее ядро, которое в процессе дальнейшей интерпретации может сохраняться или изменяться, но всегда подводит чтение к определённому и существенному пониманию путём ответов на уже возникшие вопросы. К Ницше это относится ещё в большей степени, чем к какому-либо другому философу, во-первых, из-за фрагментарной формы его сочинений, а во-вторых, и прежде всего, из-за косвенного характера каждой отдельной идеи Ницше, движущейся между чем-то, как кажется, абсолютно позитивным и абсолютно негативным.
Для правильного понимания Ницше требуется нечто противоположное тому, к чему, как кажется, прямо подталкивает чтение его произведений: к Ницше приводит не восприятие его категорических утверждений как последней заповедной истины, а терпение, обладая которым задаёшь всё новые вопросы, выслушиваешь новое и противоположное тому, что было только что сказано, сохраняя напряжение между различными возможностями. Его осмысленному освоению способствует не воля к истине, желающая обладать ею как чем-то твёрдым и окончательным, но лишь такое к ней стремление, которое исходит из глубин и направлено вглубь, которое допускает относительно себя сомнение, открыто всему и умеет ждать.
Поэтому для интерпретирующего изучения Ницше нужно всегда сопоставлять все относящиеся к делу высказывания. Но отыскивать то, что истолковывает, усиливает, ограничивает друг друга, вступает во взаимосвязь друг с другом, не получается просто
