завершении этого пути оно, скорее, готовит к тому, чтобы снова вступить в мир. Ибо после этого первого скачка из мира я все же остался бы существованием, стоящим в ситуациях как возможная экзистенция, которой касается то, что действительно есть. Одинокое самобытие становится знанием, делающим меня подлинно открытым в существовании для пограничных ситуаций; лишь в преходящие мгновения оно может быть только оком. Как возможная экзистенция, таящая себя в этой одинокой точечности выступления-вовне (Ausserhalbgetretensein), как бы в зародыше, существование делает второй скачок к просветлению. Оно философски проясняет для себя пограничные ситуации, которые в своем неколебимом знании оно повергало как чуждые для себя, как возможности, затрагивающие его самое в существе его бытия. Мир есть для меня не только предмет знания, которое я вправе оставить безразличным для себя, но в мире есть присущее мне бытие, в котором ситуация потрясает меня. Безбоязненность в преодолении слепой беспомощности существования становится истоком боязни за то, что в существовании важнее всего прочего и что поставлено под сомнение в пограничных ситуациях.
Таким образом, после попытки достичь бесситуационного знания я снова делаю для себя предметом свою ситуацию, чтобы узнать на опыте, что есть такие ситуации, выйти из которых я в самом деле не могу и которых в их целом я не могу проникнуть мыслью. Только там, где ситуации без остатка прозрачны для меня, я в своем знании вышел за их границу. Там, где я в знании не получаю власти над ними (wo ich wissend ihrer nicht Herr werde), там могу овладеть ими лишь экзистенциально. Теперь мировое бытие, которое в знании я могу покинуть как некоторое лишь специфическое измерение бытия, отделяется для меня от экзистенции, из которой я не могу выйти, созерцая ее, но которой я могу только быть или не быть. Подобно тому, как в ориентировании в мире мир не замыкается в целое, то историчное, из которого я пришел, не становится целым, царство экзистенций неудается мыслить образно и конструктивно, множественность истин невозможно знать как множественность, но она может сделаться ощутимой лишь самобытию того, кто самистинен, — так и бытие-в-ситуациях необозримо как целое. Скачок, выходящий из одиночества знающего самобытия в сознание своей возможной экзистенции, ведет не к значимому знанию, но к просветлению непрозрачных для знания пограничных ситуаций.
Однако мыслящее просветление пограничных ситуаций как просветляющее рассмотрение не есть еще экзистенциальное осуществление. Если мы обсуждаем пограничные ситуации, то делаем это не как экзистенция, которая живет лишь в самой их историчной действительности, и не размышляет более с отстраненным Gelassenheit, — но как возможная экзистенция, лишь в готовности к скачку, а не в скачке. Рассмотрению недостает ситуации, в одно и то же время конечной и действительной, как плоти явления экзистенции. Рассмотрение приостановило действительность рассматривающего, и оно есть лишь возможность. Оно имеет характер важности (Relevanz) для экзистенции, не будучи уже само экзистенцией, потому что эта последняя есть нечто большее, чем только объективное осознавание (Vergegenw?rtigung) ситуаций. Ибо то, что я знаю, подготавливает то, чем я могу быть, а знаю я только в обретении точечной экзистенции, но я еще не есмь то, что я знаю, философствуя.
Если пограничные ситуации объективно также постигаются как наличные для человека ситуации, то все-таки они по-настоящему становятся пограничными ситуациями только благодаря неповторимому воплощающему акту в нашем собственном существовании, посредством которого экзистенция удостоверяется в самой себе и запечатлевается всвоем явлении. По сравнению с осуществлением в конечной ситуации, которое всегда партикулярно, прозрачно и есть частный случай всеобщего, осуществление в пограничной ситуации обращено на целое экзистенции, непостижимое и незаменимое. Я уже не остаюсь лишь конечно заинтересованным в особенных ситуациях как отдельное живое существо, но в бесконечной заинтересованности постигаю пограничные ситуации существования как экзистенция. Это третий и подлинный скачок, в котором возможная экзистенция становится действительной.
Каждая форма скачка ведет в пограничных ситуациях из существования к экзистенции — к зачаточно замкнутой экзистенции, к просветляющей себя самое как возможность экзистенции, к действительной экзистенции. После скачка моя жизнь для меня становится чем-то иным, нежели мое бытие, поскольку я лишь существую. Я в некотором новом смысле говорю «я сам». Скачок к экзистенции — не то же, что рост жизни, рефлекторно, по исследимым законам, совершающей каждый раз в свое время подобающие шаги. Это — сознательное внутреннее делание, посредством которого я вступаю из некоторого «прежде» в некоторое «после», так что хотя исток и есмь я сам как мое начало, но так, что я уже в начале знаю себя как прежде бывшего (dass ich im Anfang schon mich als gewesen weiss); из возможности самобытия, в качестве которой я не сотворил себя, я скачком перешел к действительности, в которой я осознаю себя как рожденного мною для меня же самого (zur Wirklichkeit, in der ich mir meiner als mir selber durch mich geboren bewusst werde).
Три скачка шли от мирового существования перед лицом сомнительности всего — к субстанциальному одиночеству универсально знающего, от рассмотрения вещей перед лицом моего необходимого участия в мире краха — к актам просветления возможной экзистенции, от существования как возможной экзистенции -к действительной экзистенциив пограничных ситуациях. Первый скачок ведет к философствованию в картинах мира, второй — к философствованию как просветлению экзистенции, третий — к философской жизни экзистенции.
Связанные один с другим, эти скачки, однако же, не составляют восходящего ряда в одном лишь направлении, но они взаимно вызывают друг друга (treiben sich wechselweise hervor). Одиночество точечного самобытия в знании есть не только refugium42,для того чтобы сохранить себя как возможность в случае неуспеха (um im Versagen sich als M?glichkeit zu bewahren), но положительно и само. Если, взирая на действительность экзистенции, самобытие страстно стремится вырваться из этого одиночества, то оно все-таки дорого самому себе,иначе же оно и не могло бы удержаться, как готовность. Если для экзистенции оно и преходяще, оно есть все же условие экзистенции (Wenn sie an Existenz vergeht, ist sie doch deren Bedingung). Только тот, кто был абсолютно одинок, может стать экзистенцией. Исчезновение же ее подобно жертве независимого невовлечения в мир (Opfer der unabh?ngigen Nichtverflechtung in die Welt), которое, если от него отказываются как от бытия, остается как возможность.
Просветление экзистенции как философствующее мышление создает пространство, в котором экзистенция способна артикулировать свою решительность. Без него экзистенция остается темной и недостоверной. Из него она черпает свою сознательность в самодостоверном бытии. В этом просветлении есть жизнь возможности, создающей в нас чуткость, приготовление даже и к тому, что никогда не станет действительным, и широта человечности, также, как в точечном одиночестве есть вся широта знания.
Действительная экзистенция есть историчная действительность, перестающая говорить. Ее молчание выходит за предел мирового знания и философствования о возможном. Неся в себе и оставляя позади себя и то и другое, она стоит там, где у всякого знания оказывается незащищенный фланг. Без этой действительности экзистенции нет и еевозможности, которая в знающем и философствующем есть обратившийся в точку минимум ее действительности.
Всякая форма скачка становится уклонением, если формы утрачивают свое отношение друг к другу. Знающее самобытие может стать жесткой эгоцентричностью непричастного (harte Egozentrizit?t des Unbeteiligten), безразличием знания «так оно есть», которое бессердечно остается одним только знанием без бытия. Философствование, просветляющее пограничные ситуации, может как роскошество в возможном (Schwelgen im M?glichen) замкнуться от всякой действительности и сделаться бесстыдным, как простое выдумывание экзистенциального без малейшей готовности к экзистенции. Непосредственная действительность экзистенции может в путающей страсти опуститься до радикальной потрясенности, неимеющей в себе ясности трансценденции.
5.Двойственность мирового бытия.
-Как существование я нахожусь в ситуациях, как возможная экзистенция в существовании — в пограничных ситуациях. После скачка остается неразложимая двойственность:я есмь отныне не только в мире — и все-таки я экзистирую, лишь поскольку являюсь себе в мире. От этой двойственности я могу мнимо отречься в пользу одной из сторон, и тем самым — утратить для себя пограничную ситуацию: я совершенно выхожу из мира в некоммуникабельной и безмирной мистике, или я совершенно утопаю в нем в фактическом позитивизме.
Но мистик фактически продолжает жить в этом мире. Его мистическое бытие-вне-мира и его повседневная жизнь или протекают друг подле друга без всякого взаимного отношения; мистическое становится для него переживанием, как упоение или экстаз, или же он во всем прочем опускается в состояние сугубого бытия-в-мире (des blossen In-der-Welt-seins); тогда маскировка пограничной ситуации становится основой неосознанного противоречия. Или же его повседневная жизнь состоит в глубинном отношении к его мистическому опыту как явлению этого бытия-вне-мира, и тогда она оказывается в той двойственности, которая в пограничной ситуации составляет для экзистенции сущность мирового существования.
Наоборот, и позитивист также неспособен найти покой в мире, как только мире. В постоянном бегстве от угрожающей пограничной ситуации он гонится за новостями, пока не остановится и не окажется в кризисе, из которого он возникает как возможная экзистенция и видит теперь мир, как границу.
Существование как возможная экзистенция проходит через мгновения мистики и позитивизма, отталкиваясь от которых оно возвращается в двойственность. Эта двойственность может быть высказана в явлениях лишь косвенно, поскольку в них заключается имманентная непостижимость. Благодаря ей мнимо противоречащее существует одновременно; сила этого противоречия, если она не ослабляет ни одну из его сторон, есть истина экзистенции: Все в мире совершенно безразлично, и все в мире может сделатьсярешающе важным; экзистенциально я сверхвременен (?berzeitlich), благодаря тому что в явлении я остаюсь абсолютно овремененным (zeitlich); несущественность (Wesenlosigkeit) времени есть в явлении экзистенции его абсолютная, в силу решения, весомость; страстность в деятельности соединяется с сознанием «все ничтожно», однако так, что серьезность действий от этого углубляется, а не ослабляется.
6.Систематика пограничных ситуаций.
-Первая пограничная ситуация заключается в том, что я как существование всегда есмь в определенной ситуации, а не вообще как целокупность всех возможностей. Я существую в этом историческом времени в этом социологическом положении, я есмь мужчина или женщина, молод или стар, мной руководят поводы и шансы. Пограничная ситуация моей привязанности к неповторимому положению в тесноте моих данностей получает всю свою остроту от контрастирующей с нею мысли о человеке вообще и о том, что присуще ему во всех его совершенствах. Теснота оставляет в то же время, однако, довольно простора для
