решения могут быть каждый раз только конечными решениями определенных противоположностей в существовании, тогда как, если смотреть на целое, на границе всегда обнаруживаются неразрешимости. Завершенность есть только в отдельном и относительном, существование в целом остается незавершенным; антиномии всегда препятствуют существованию законченно замкнуться в самом себе. Пограничные ситуации смерти и страдания, борьбы и вины показали нам отдельные антиномии; общие черты этих антиномий выражаются в мысли об антиномической структуре существования. Эта последняя осознается как безнадежные бедствия в мире и как беспочвенность воления, ищущего самого себя как окончательно-верного. В неумолимом знании особенного этот аспект существования просветляет себя всякий раз как пограничная ситуация, в которой распадается всякое бытие как устойчиво пребывающее во временном существовании и истина о целом как объективная истина.
В этой пограничной ситуации мы видим, что имеющее ценность связано с условиями, которые сами ценностно-отрицательны. Всегда приходится мириться с чем-то, чего мы не хотели. Противоположности связаны между собою столь тесно, что я не могу избавиться от той стороны, с которой борюсь и которую хотел бы уничтожить, не теряя оттого всей полярности, а значит, также и того, чего я желаю как действительности. Свобода связана с зависимостью, коммуникация — с одиночеством, историчное сознание — с истиной всеобщего, я сам как возможная экзистенция — с явлением своего эмпирического существования.
2.Отношение к антиномической структуре.
— Антиномическая структура существования, внятно видимая светлому взгляду, может, тем не менее, оставаться как бы скрытой под покровом от него как пограничная ситуация. Когда я, вместо того чтобы экзистировать в ней, отношусь к ней как зритель, я снова и снова констатирую антиномии, соответственно их нескончаемым видоизменениям во всяком положении, успокаиваюсь в них и стою за богатство мира и человека в их противоречиях: я соглашаюсь и с одним, и с другим и — служу и нашим и вашим. Вместо того чтобы в пограничной ситуации воздвигнуть для возможной экзистенции подпорки торможений, по которым бы она устремлялась вверх в существовании, я совсем не оказываю сопротивления; моя жизнь, вместо того чтобы мне становиться в ней самим собою, течет словно сквозь меня, замечая в игре возникающей пены прекрасные образы, однако не имея в себе нисколько субстанции, потому что она лишена исключительной и исключающей историчной определенности. Эта жизнь, вместо того чтобы быть жизнью из истока, становится жизнью из мира, экспансивной, а не интенсивной, в многообразии переживаний, а не в экзистенциальной соотнесенности со своей трансценденцией. Если таким образом я как увлеченный зритель предстою антиномической структуре мира как некоему величественному предметному бытию, вместо того чтобы экзистировать в ней, то я вижу мир в ни к чему не обязывающем рассмотрении. Тогда, прикованный к антиномической картине мира как налично существующей, я все-таки уже потерял для себя пограничную ситуацию.
Другая возможность уклонения — это слепота к тесно взаимосвязанным противоположностям. Мы рассудочно мыслим альтернативы и всеобщезначимо совершаем выбор в пользу одной из сторон альтернативы. Подобные всеобщезначимые решения, которыми мне надлежит только руководствоваться в конкретных вещах, соблазнительны своей рациональной ясностью и удобны тем, что дают мне дозволение обойтись без историчного углубления, с которым бывает сопряжено исполненное опасностей вслушивание в смутноетребование действительности в моей конкретной ситуации. Поскольку я абстрактно знаю, что правильно, мне довольно только подвести случающееся под это знание. Полученные противоположности существуют для того, чтобы избавить меня от необходимости проникающего в глубину мышления; я резок и порывист в этой прямолинейности, но уверенность, присущая мне в этой деятельности, не заключает в себе самобытия. Это, в сущности, отрицательные, в своих последствиях субстанциально-разрушительные действия.
Однако я как экзистирующий могу прийти к себе только в пограничной ситуации антиномий: то, что должно быть подлинно избрано в истоке, — от этого экзистенцию не избавляет независимо от нее наличная объективная значимость. Если вместо того чтобы познавать вещи в мире, я желаю познавать некое бытие в себе как абсолютное бытие, то я вижу себя запутывающимся в антиномии, которые, как мое мнимое знание, терпят крах в противоречиях. Если я желаю знать истинное как объективную цель деятельности в его подлежащей реализации завершенности, выше которой нет никакой иной завершенности, то я впадаю в противоречия уже в возможных представлениях об идеалах и утопиях, а затем и во всякой попытке их осуществления.
Антиномичность существования — это пограничная ситуация, уничтожающая абсолютное как объективную наличность при любом способе его знаемости; поскольку абсолютное не является в мире прямо как предмет, мы должны всякий раз свободно приступать к нему в историчной форме из собственной экзистенции. Если я требую возможности правильного, справедливого, окончательного устройства мира как условия для осмысленности моих поступков, то мир как мир есть для меня все; я отвергаю трансценденцию. Если таким образом я желаю абсолютной цели как объективной цели для каждого и всегда, то ввиду антиномий существования я гибну перед ничто, погружаясь в безнадежность невозможного.
Поскольку, стало быть, истинное бытие мы переживаем только в пограничной ситуации — или не переживаем вовсе, в мире, лишенном антиномичности, в мире с сущей абсолютной истиной как объективно наличной истиной перестала бы быть экзистенция, а с ней и бытие в существовании, могущее ощутить трансценденцию (Da also das wahre Sein nur in der Grenzsituation oder gar nicht erfahren wird, so h?tte in einer Welt ohne Antinomik, mit bestehender absoluter Wahrheit als objektiv vorhandener, Existenz aufgeh?rt zu sein und mit ihr das Sein im Dasein, dem Transzendenz f?hlbar werden kann).
Обращением подобного философствования была бы абсурдная мысль: хотеть страдания, вины и всякого рода антиномичности и всячески поощрять их, чтобы экзистировать вних, искать себе креста и прославлять felix culpa, мучить себя и доводить до болезни, разлагать себя сомнениями, разрушать самое для себя дорогое. Однако мысль, которая хотела бы просветлять экзистенцию, имеет смысл только для того, чтобы узнать себя в ней и пережить призыв; она лишена смысла, если ее понимают как знание (Einsicht), при помощи которого можно посредством наружных мер вызвать к действительности то, что мы постигли мыслью как истинное. Дело обстоит, скорее, так, что мы делаем все, дабы избежать или исправить то, что, если оно и остается при нас против нашей воли и превозмогает, не обязательно должно быть только уничтожением, но что в самом уничтожении может таить возможность раскрытия подлинного бытия.
3.Историчность существования вообще.
-То, что я испытываю опытом в существовании, того я не могу ни оставить в покое как просто существующее, ни лишить наличного бытия, не разоблачив его от его действительности; я не могу постичь существование как замкнутое в себе бытие, и не могу быть возможной экзистенцией иначе, как в существовании. То, что существование неизменно является мне принадлежащим к составу бытия, но в то же время нигде не является мне как самодовлеющее, понуждает меня задать вопрос: почему вообще есть существование? (Dass Dasein mir unausweichlich als zum Dasein geh?rig, aber zugleich nirgends sich selbst genug erscheint, dr?ngt zu der Frage: warum ist ?berhaupt Dasein?) Я мог бы абстрактно помыслить мысль о божестве, не имеющем сущей действительности; это божество было бы самодостаточно и завершенно, свободно от потребностей и блаженно; почему же тогда еще существование? Как возможно обнаруживающее себя в пограничных ситуациях существование силою (durch) божества?
Мысль об изолированном божестве без мира оказывается подобна, для нас, бездне ничто; с другой стороны, существование, с его просветляющими себя для экзистенции пограничными ситуациями антиномичности, — непостижимо. Итак, предельная пограничная ситуация, заключающая в себе все остальные, состоит в том: что бытие есть, только если есть существование; но что существование как таковое не есть бытие.
И все же, если, чтобы было бытие, должно быть существование, то этого долженствования я не постигаю. Оно представляет собою, скорее, выражение глубочайшей непостижимости. Для просветления последней историчность распространяется, — однако лишь неопределенным образом, — с явления отдельной экзистенции в существовании на все существование в целом. Существование исторично, потому что оно незавершимо во времени, беспокойно порождает себя, потому что ни в каком состоянии не пребывает в согласии с собой. Антиномический лик есть непрекращающееся во временном существовании требование — становиться иным (Das Dasein ist geschichtlich, weil unvollendbar in der Zeit, unruhig sich hervorbringend, weil in keinem Zustand in Einstimmung. Das antinomische Gesicht ist die im Zeitdasein nicht aufh?rende Forderung zum Anderswerden).
То, что могло бы быть для нас пребыванием (Bestand), было бы абсолютным бытием; то, что становится для нас пребыванием, есть лишь существование. Абсолютное действительно для нас в исчезновении благодаря действительности свободы, относительное существует для нас как прочное во временной длительности и значимой объективности. Это обращение ожидаемого вследствие того, что пребывающее становится ничтожным, а исчезающее — явлением бытия, — есть историчность существования. Эта историчность открывается прежде всего экзистенции, которая в пограничной ситуации видит себя в напряжении между прочным в существовании и свободой. В мире, который не становится законченным образом как некоторое целое, но который, чем более истинно мы видим его, тем более разорван в себе и остается видим как объект лишь в относительных перспективах, возможная экзистенция из свободы осуществляет себя, одолевая сопротивления. Если экзистенция проникается сознанием своей историчности в целом существования, то на вопрос: что такое существование? — она отвечает себе, что его не оставляющее покоя движение есть явление бытия, хотя и скрывающегося в мире для взгляда, превращающего существование в пребывающую наличность и видящего его сугубо как мир, но раскрывающегося там, где это наличное разрешается в неограниченную историчность. Это метафизическое воззрение побуждает далее превратить все в свободу. То, что для этого воззрения существование есть историчность, означает, что оно понимает его как явление свободы, которому каждый причастен и за которое каждый несет долю ответственности.
Привязанность бытия к историчности существования имеет силу и для экзистенции, и для трансценденции:
Не существует лишенной существования экзистенции. Без момента наличного (Bestand) во всяком существовании, без сопротивлений и без пребывающего (das Dauernde) — свободы нет.Если бы я искал чистую свободу как свободу, отвлеченную от существования, то я бы улетучился в ничто
Для меня не существует трансценденции без существования. Без действительности явления, каким оно показывает себя возможной экзистенции в пограничных ситуациях, трансценденции нет Если бы я искал чистую трансценденцию, без мира, я потерял бы пограничные ситуации и утонул бы в
