Ладно, не буду пить.

Матье не настаивал: он был уверен, что она придет на устный экзамен навеселе. «Я бы такого не сделал, я всегда был слишком осторожен». Он разозлился на Ивиш и был противен себе самому. Официант принес рюмку и до половины налил ее зеленой мятной настойкой.

– Сейчас я вам принесу ведерко со льдом.

– Большое спасибо, – ответила Ивиш. Она смотрела на рюмку, а Матье – на нее. Сильное и неопределенное желание охватило его: стать на мгновение этим рассеянным существом, переполненным собственным запахом, почувствовать изнутри эти длинные тонкие руки, ощутить, как на сгибе руки складки кожи предплечья склеиваются, как губы, перевоплотиться в это тело и познать все те укромные поцелуйчики, которыми оно себя непрерывно осыпает. Стать Ивиш, оставаясь при этом самим собой. Ивиш взяла ведерко из рук официанта, положила себе в рюмку кубик льда.

– Не для того, чтобы пить, – сказала она, – но так красивее.

Она немного сощурила глаза и по-детски улыбнулась.

– Красиво.

Матье с раздражением смотрел на рюмку, он пытался наблюдать плотное и неуклюжее движение жидкости за смутной белизной льда. Напрасно. Для Ивиш это маленькое вязкое и зеленое наслаждение, которое охватывало ее вплоть до кончиков пальцев; для него это ничто. Меньше, чем ничто: рюмка с мятной настойкой. Он мог вообразить, что почувствовала Ивиш, но сам никогда ничего не чувствовал: для нее вещи были живыми соучастниками, их постоянные эманации проникали в нее до самого нутра, Матье же всегда видел предметы только издалека. Он поглядел на нее и вздохнул: как всегда, опоздал; Ивиш больше не смотрела на рюмку, она погрустнела и принялась нервно теребить локоны.

– Хочется курить.

Матье достал из кармана пачку «Голд флейк» и протянул ей.

– Сейчас дам вам огня.

– Спасибо, предпочитаю зажечь сама.

Она раскурила сигарету, сделала несколько затяжек. Приблизила руку ко рту и с маниакальным видом забавлялась, направляя дым вдоль ладони. Она объяснила самой себе:

– Мне хочется, чтобы дым выпускала как бы моя рука. Было бы забавно – рука, выпускающая туман.

– Так не бывает, дым очень быстро улетучивается.

– Я знаю, это меня раздражает, но не могу остановиться. Я чувствую свое дыхание, которое щекочет мне руку, оно проходит как раз посередине, как будто ладонь разделена надвое какой-то преградой.

Ивиш издала короткий смешок и замолкла, она по-прежнему дула на руку, упрямая и недовольная. Затем бросила сигарету и тряхнула головой: запах ее волос достиг обоняния Матье: запах пирога и ванильного сахара, так как она мыла голову яичным желтком; и в этом аромате кондитерской было что-то плотское.

Матье подумал о Саре.

– О чем вы думаете, Ивиш? – спросил он.

Она на секунду замерла с открытым ртом, растерянная, затем обрела прежний созерцательный вид, и лицо ее стало непроницаемым. Матье почувствовал, что устал смотреть на нее, у него защипало в уголках глаз.

– О чем вы думаете? – повторил он.

– Я… – Ивиш встряхнулась. – Вы все время спрашиваете об этом. Да ни о чем определенном. Толком и не определишь.

– И все же?

– Ну что ж, я смотрела, к примеру, на этого человечка. Чего вы от меня ждете? Чтобы я вам сказала: он толстый, он вытирает губы платком, на нем галстук?.. Странно, что вы меня заставляете говорить о таких пустяках, – сказала она, внезапно устыдившись и разозлившись, – это совершенно не важно.

– Нет, для меня важно. Как бы я хотел, чтобы вы думали вслух.

Ивиш невольно улыбнулась.

– Но речь дана не для такой ерунды, – ответила Ивиш.

– Забавно, но к речи вы испытываете уважение туземца, похоже, вы считаете, что она дана нам только для того, чтобы объявлять о смертях, браках или служить мессу. Тем не менее вы смотрели не на людей, Ивиш, я видел, вы смотрели на свою руку, а потом на ногу. И вообще я знаю, о чем вы думали.

– Зачем же вы тогда спрашиваете? Не нужно особой проницательности, чтобы догадаться: я думала об экзамене.

– Вы боитесь провалиться, так?

– Естественно, боюсь провалиться. Скорее нет, не боюсь. Я и так знаю, что провалилась.

Матье снова почувствовал во рту привкус непоправимого: если она провалится, я ее больше не увижу. А ведь она определенно провалится, это яснее ясного.

– Не хочу возвращаться в Лаон, – с отчаяньем сказала Ивиш. – Если я провалю экзамен и придется вернуться, мне оттуда больше не вырваться, меня предупредили, что это мой последний шанс.

Она снова принялась теребить волосы.

– Если б я набралась смелости… – неуверенно сказала она.

– То что бы вы сделали? – с беспокойством спросил Матье.

– Все равно что. Все, что угодно, но только бы не возвращаться в Лаон, я не хочу там влачить свои дни, не хочу!

– Но вы мне говорили, что ваш отец, возможно, через год-два продаст лесопильный завод и семья переедет в Париж. Так что можно и потерпеть.

– Терпеть! Все вы такие, – выкрикнула Ивиш, направив на него сверкающий от гнева взгляд. – Посмотрела бы я на вас там! Два года в этом подземелье, терпеть два года! Вы что, не можете уразуметь, что значат эти два года, которые у меня отнимут? У меня только одна жизнь, – выкрикнула она в бешенстве. – Послушать вас, можно подумать, что вы бессмертны. По-вашему, потерянный год возмещается! – На глазах у нее выступили слезы. – Неправда, моя молодость будет уходить капля за каплей. Я хочу жить сейчас, а я еще не начала, у меня нет времени ждать, я уже старая, мне двадцать один год!

– Ивиш, прошу вас, – сказал Матье, – вы меня пугаете. Попытайтесь по крайней мере один раз четко сказать мне, что у вас с практическими работами. То у вас довольный вид, то вы в отчаянии.

– Я все завалила, – мрачно сказала Ивиш.

– Я думал, что вы успешно сдали физику.

– Как же! – насмешливо отозвалась Ивиш. – Химия тоже была никудышной, я не могла вбить себе в голову дозировки, это все такая чушь.

– Но почему вы выбрали именно это?

– Что «это»?

– Естественные науки.

– Нужно же было вырваться из Лаона, – свирепо ответила она.

Матье бессильно махнул рукой; они замолчали. Из кафе вышла женщина и медленно прошла мимо них; она была красива, маленький носик на гладком лице; казалось, она кого-то искала. Сначала Ивиш услышала ее духи и медленно подняла хмурое лицо – оно мгновенно преобразилось.

– Дивное создание, – произнесла она тихим, глубоким голосом. Матье испугался этого голоса.

Женщина остановилась, сощурившись от солнца, ей могло быть лет тридцать пять, через легкий креп платья видны были ее длинные ноги, но Матье не хотелось на них смотреть, он смотрел на Ивиш. Ивиш сделалась почти безобразной, она сильно сжимала ладони. Однажды она сказала Матье: «Маленькие носики вызывают у меня желание укусить их». Матье немного наклонился и увидел ее в три четверти; у нее был сонный и жестокий вид, и он подумал, что сейчас у нее возникло желание кусаться.

– Ивиш, – нежно позвал Матье.

Она не ответила; Матье знал, что она не может ответить: он для нее больше не существовал, она была совсем одна.

– Ивиш!

Именно в такие мгновения он больше всего дорожил ею, когда ее маленькое очаровательное и почти жеманное тело населяла мучительная сила, жгучая и мутная, обездоленная любовь к красоте. Он подумал: «Я некрасив», – и почувствовал себя, в свою очередь, одиноким.

Женщина ушла. Ивиш проследила за ней взглядом и яростно прошептала:

– Иногда хочется быть мужчиной. Она издала короткий смешок, и Матье грустно посмотрел на нее.

– Месье Деларю просят к телефону! – прокричал посыльный.

– Иду! – откликнулся Матье.

Он встал.

– Извините, это Сара Гомес.

Ивиш холодно улыбнулась; он вошел в кафе и спустился по лестнице.

– Вы месье Деларю? Пожалуйста, в первую кабину.

Матье взял трубку, дверь кабины не закрывалась.

– Алло, это Сара?

– Еще раз здравствуйте, – послышался гнусавый голос Сары. – Ну вот, все улажено.

– Я рад.

– Только нужно поторопиться: в воскресенье он уезжает в Штаты. Он хотел бы сделать это не позднее чем послезавтра, чтобы иметь возможность первые дни понаблюдать за ней.

– Хорошо… Сегодня же предупрежу Марсель, только это застало меня немного врасплох и мне нужно найти деньга. Сколько он хочет?

– Ах! Я очень сожалею, – сказала Сара, – но он хочет четыре тысячи наличными; клянусь, я настаивала, сказала, что вы стеснены в средствах, но он не захотел ничего слышать. Подлый еврей, – добавила она, смеясь.

Сару переполняло неиспользованное сострадание, но, когда она бралась оказать услугу, она становилась прямолинейной и деловой, как сестра милосердия. Матье немного отстранил трубку, он подумал: «Четыре тысячи франков», – а между тем смех Сары потрескивал в маленькой черной мембране, это был какой-то кошмар.

– Через два дня? Ладно, я… Я постараюсь. Спасибо, Сара, вы сокровище, вы будете дома сегодня до ужина?

– Весь день.

– Хорошо. Я заскочу, нужно еще кое-что уладить.

– До вечера.

 Матье вышел из кабины.

– Мне нужен жетон, мадемуазель. Ах, нет, Не стоит. Он бросил двадцать су на блюдце и медленно поднялся по лестнице. Не стоило звонить Марсель, пока не улажено с деньгами. «В полдень пойду к Даниелю». Он снова сел рядом с Ивиш и холодно посмотрел на нее.

– У меня больше не болит голова, – мило сказала она.

– Я рад.

На душе у него было муторно.

Ивиш глядела в сторону сквозь длинные ресницы. У нее была смущенная кокетливая улыбка.

– Мы могли бы… Мы могли бы все же пойти посмотреть Гогена.

– Если угодно, – без удивления сказал Матье.

Они встали, Матье заметил, что рюмка Ивиш пуста.

– Такси! – крикнул он.

– Не это, – заупрямилась Ивиш, – оно с открытым верхом, ветер будет дуть в лицо.

– Нет, нет, – сказал Матье шоферу, – поезжайте, это не вам.

– Остановите вот это, – потребовала Ивиш, – красивое, как карета на празднике Святого Причастия, к тому же закрытое.

Такси остановилось, Ивиш села в него. Матье подумал: «Попрошу у Даниеля на тысячу франков больше, чтобы дотянуть до конца месяца».

– Галерея изящных искусств, Фобур Сент-Оноре. Он молча сел рядом с Ивиш. Оба были смущены. Матье увидел у своих ног три наполовину выкуренных сигареты с позолоченными фильтрами.

– В этом такси кто-то нервничал.

– Почему?

 Матье показал на окурки.

– Женщина, – решила Ивиш, – есть следы помады. Они улыбнулись и замолчали. Матье вспомнил:

– Однажды я нашел в такси сто франков.

– Должно быть, вы обрадовались.

– Нет! Я отдал их шоферу.

– Вот как! А я бы оставила себе. Почему вы их отдали?

– Не знаю.

Такси