смущает?

– Обстоятельства вынуждают, – тоже смеясь, сказал Матье.

Он не собирался вступать в идейный спор. Идейные споры с Жаком всегда плохо кончались. Матье сразу же терял хладнокровие.

– Да, очевидно, – холодно проговорил Жак. – Ты не считаешь, что будь ты более организован… Но это, бесспорно, противоречит твоим идеям. Заметь, я не говорю о твоей вине: для меня здесь повинны твои принципы.

– Знаешь, – заметил Матье, лишь бы что-то ответить, – отказ от принципов – это тоже принцип.

– Вот как! – воскликнул Жак.

«Теперь, – подумал Матье, – он их оставит в покое». Он посмотрел на полные щеки брата, на цветущее лицо, на его открытое и все-таки упрямое выражение и подумал со сжавшимся сердцем: «У него прижимистый вид». К счастью, Жак заговорил снова.

– Четыре тысячи, – повторил он. – Это что-то неожиданное, так как на прошлой неделе, когда ты… когда ты забежал попросить меня о небольшой услуге, речи о деньгах не было.

– Действительно, – сказал Матье, – необходимость возникла только вчера.

Внезапно он подумал о Марсель, увидел ее, мрачную и голую в розовой комнате, и добавил настойчивым тоном, удивившим его самого:

– Жак, мне действительно нужны деньги.

Жак с любопытством посмотрел на него, и Матье прикусил губы: когда братья были вместе, они не имели привычки так откровенно обнаруживать свои чувства.

– До такой степени? Странно… Обычно ты одалживаешь у меня немного, потому что не умеешь или не хочешь себя организовать, но никогда бы не подумал… Естественно, я у тебя ничего не спрашиваю, – добавил он тоном вопроса.

Матье колебался: сказать ему, что это для налогов? Нет, он знает, что я их заплатил в мае. Внезапно он выпалил:

– Марсель беременна.

Он почувствовал, что краснеет, и передернул плечами, но в конце концов почему бы и нет? Откуда же этот неожиданный жгучий стыд? Он вызывающе посмотрел в лицо брату. Жак выглядел явно заинтересованным.

– Вы хотите ребенка?

 Он делал вид, что не понимает.

– Нет, – сказал Матье резко, – это случайность.

– Это меня тоже удивляет, – сказал Жак, – но ты мог бы довести до конца свои нестандартные житейские принципы…

– Все не так просто.

Наступило молчание, потом Жак совершенно спокойно продолжил:

– И что? Когда свадьба?

Матье побагровел от гнева: как всегда, Жак отказывался честно рассматривать ситуацию, он просто кружил вокруг нее, а в это время его ум прилагал усилия, чтобы найти орлиное гнездо, откуда он смог бы сверху вниз пристально наблюдать за поведением других. Что бы ему ни говорили, что бы ни делали, первым его побуждением было возвыситься над спорами, он мог взирать только сверху, у него была страсть к орлиным гнездам.

– Мы решили, что она сделает аборт, – грубо сказал Матье.

Жак даже не поморщился.

– Ты нашел врача? – безразлично спросил он.

– Да.

– Надежный человек? Исходя из того, что ты мне говорил, у этой молодой женщины слабое здоровье.

– У меня есть друзья, которые ручаются за него.

– Да, – сказал Жак, – да, конечно, конечно. Он на мгновенье закрыл глаза, снова открыл их и сплел пальцы.

– В общем, – сказал он, – если я тебя правильно понял, случилось следующее: ты узнал, что твоя подруга беременна; ты не хочешь жениться из-за своих принципов, но ты считаешь себя связанным с ней обязательствами, столь же неукоснительными, как брак. Не желая ни жениться на ней, ни нанести урон ее репутации, ты решил позволить ей сделать аборт. По возможности в наилучших условиях. Друзья порекомендовали тебе надежного врача, запросившего четыре тысячи франков, и тебе ничего не остается, как достать эту сумму. Так?

– Именно так, – согласился Матье.

– А почему тебе нужны деньги так срочно?

– Врач, которого я имею в виду, через неделю уезжает в Америку.

– Ладно, – сказал Жак, – я все понял. Он поднял сплетенные руки на уровень глаз и посмотрел на них с таким видом, как будто ему требовалось лишь сделать выводы из того, что Матье ему только что сказал. Но Матье не обманывался: адвокат так скоро не решает. Жак опустил руки и, разняв их, положил на колени, он откинулся в кресле, глаза его потускнели. Сонным голосом он проговорил:

– Сейчас в отношении абортов большие строгости.

– Знаю, – сказал Матье, – время от времени на этих идиотов находит: сажают в тюрьму несколько бедных повитух, не имеющих протекции, но настоящих специалистов никогда не тревожат.

– Ты хочешь сказать, что здесь наличествует несправедливость. Я совершенно с тобою согласен. Но я не осуждаю эти меры. В силу обстоятельств твои бедные повитухи – это фельдшерицы или женщины, незаконно делающие аборты, они часто калечат пациентку грязными инструментами; облавы производят отбор, вот и все.

– Так вот, – продолжал измученный Матье, – я пришел попросить у тебя четыре тысячи франков.

– А ты… – сказал Жак, – а ты уверен, что аборт согласуется с твоими принципами?

– Почему бы и нет?

– Не знаю, тебе лучше знать. Ты пацифист из уважения к человеческой жизни, а собираешься прервать чью-то жизнь.

– Я все решил, – сказал Матье. – К тому же, может быть, я и пацифист, но человеческую жизнь я не уважаю, тут ты что-то путаешь.

– Да? А я-то думал… – удивился Жак.

Он посмотрел на Матье с веселой безмятежностью.

– И вот ты детоубийца? Это так тебе не идет, мой бедный Тье.

«Он боится, что меня схватят, – подумал Матье, – он не даст мне ни сантима». Нужно было бы ему сказать: «Если ты дашь деньги, ты не подвергнешься никакому риску, я обращусь к ловкому человеку, которого нет в списках полиции. Если ты откажешься, я вынужден буду отправить Марсель к знахарке, и тут я ничего не гарантирую, потому что полиция знает их наперечет и может закрутить гайки со дня на день». Но эти аргументы были слишком прямолинейными, чтобы пронять Жака; Матье просто сказал:

– Аборт – не детоубийство. Жак взял сигарету и закурил.

– Да, – вымолвил он безразлично, – согласен: аборт – не детоубийство, но это метафизическое убийство. – Он серьезно добавил: – Мой бедный Матье, у меня нет возражения против метафизического убийства, а также против хорошо продуманных убийств. Но то, что метафизическое убийство совершаешь именно ты… ты, такой, как ты есть… – Он причмокнул языком с видом порицания. – Нет, для тебя это была бы фальшивая нота.

Конечно, Жак отказывал, Матье мог уходить. Он откашлялся и для очистки совести спросил:

– Итак, ты не хочешь мне помочь?

– Пойми меня правильно, – сказал Жак, – я не отказываю тебе в услуге. Но будет ли это действительно услуга? К тому же я убежден, что ты легко найдешь нужные тебе деньги…

Он резко встал, как будто принял решение, и дружески положил руку на плечо брата.

– Послушай, Тье, – с жаром сказал он, – допустим, я тебе отказал: не хочу тебе помогать обманывать самого себя. Но я предложу тебе другое…

Матье, собиравшийся встать, снова сел в кресло, и его снова охватил застарелый братский гнев. Это ласковое и твердое давление на плечо было непереносимо; он откинул назад голову и увидел лицо Жака.

– Обманывать самого себя! Лучше скажи, что не хочешь встревать в дело с абортом, которого не одобряешь, или что у тебя нет свободных денег, это твое право, и я на тебя не в обиде. Но что ты там говоришь об обмане? Здесь нет обмана. Я не хочу ребенка. У меня он получился случайно, я от него избавляюсь, вот и все.

Жак убрал руку и сделал несколько шагов с задумчивым видом: «Сейчас он произнесет речь, – подумал Матье, – не нужно было ввязываться в спор».

– Матье, – произнес Жак хорошо поставленным голосом, – я тебя знаю лучше, чем ты думаешь, и ты меня ужасаешь. Я давно уже опасался чего-то в этом роде: этот ребенок, которому предстоит родиться, является логическим завершением ситуации, в каковую ты попал добровольно, и ты хочешь от него избавиться, ибо не желаешь принять на себя все последствия своих поступков. Слушай, хочешь, я скажу тебе правду? Возможно, в данный момент ты себя не обманываешь, но вся твоя жизнь зиждется на обмане.

– Не стесняйся, пожалуйста, – сказал Матье, – поведай мне, что я скрываю от себя самого.

Он улыбался.

– От себя ты скрываешь, – сказал Жак, – что ты стыдливый буржуа. Я вернулся к буржуазии после многих блужданий, я заключил с ней брак по расчету, но ты буржуа по вкусам, по характеру, и твой характер толкает тебя к браку. Ибо ты женат, Матье, – изрек он.

– Вот так новость! – изумился Матье.

– Да, ты женат, только ты утверждаешь обратное, потому что у тебя есть наготове всевозможные теории. У тебя установилась с этой молодой женщиной некая традиция: четыре раза в неделю ты преспокойно приходишь к ней и проводишь с ней ночь. Это длится уже семь лет, но для тебя это всего лишь приключение; ты ее уважаешь, ты чувствуешь по отношению к ней некие обязательства, ты не хочешь ее бросать. И я совершенно уверен, что ты с ней ищешь не только удовольствия, я даже полагаю, что с течением времени удовольствие, каким бы сильным оно ни было вначале, должно притупиться. На самом же деле вечером ты садишься рядом с ней и подробно рассказываешь о событиях дня и спрашиваешь у нее совета в трудных случаях.

– Конечно, – сказал, пожимая плечами, Матье. Он злился на себя.

– Так вот, – продолжал Жак, – скажи, чем это отличается от брака… от фактически совместного проживания?

– От фактически совместного проживания? – иронически повторил Матье. – Прости, но это ерунда.

– Ну уж! – воскликнул Жак. – Я предполагаю, что для тебя не так-то легко от этого отказаться.

«Он никогда так не говорил, – подумал Матье, – он берет реванш. Нужно было уйти, хлопнув дверью». Но Матье знал, что останется до конца: у него возникло агрессивное и недоброжелательное желание узнать мнение брата.

– Почему ты говоришь, что мне это было бы нелегко?

– Потому что так ты обеспечил себе удобный вариант, видимость свободы: ты имеешь все преимущества брака и пользуешься своими принципами, чтобы отказаться от его неудобств. Ты отказываешься узаконить ситуацию, и это тебе нетрудно. Если кто-то от этого страдает, то только не ты.

– Марсель разделяет мои суждения о браке, – сказал Матье высокомерно; он слышал, как произносит каждое слово, и был сам себе противен.

– Нет! – возразил Жак. – Если