Лафонтена.] , – она забавлялась, говоря сквозь зубы, – ты слишком долго спишь, ты спишь до двенадцати, ты нагуливаешь жирок.

– Даю вам слово, что уйду до полуночи, – сказал Даниель.

Марсель улыбнулась.

– Если я этого захочу.

Он повернулся к мадам Дюффе с притворным унынием.

– Ничего не поделаешь!

– Ну, будьте благоразумны, – сказала мадам Дюффе, – и спасибо за дивные конфеты.

Она подняла к глазам перевязанную лентой коробку с шутливо-угрожающим жестом.

– Вы очень милы, вы меня балуете, в конце концов я буду вас бранить.

– Вы доставите мне большое удовольствие, если они вам понравятся, – проникновенно проговорил Даниель.

Он склонился над рукой мадам Дюффе и поцеловал ее. Вблизи кожа была морщинистой, с сиреневыми пятнами.

– Архангел! – растроганно воскликнула мадам Дюффе. – Ну что ж, я удаляюсь, – добавила она, целуя Марсель в лоб.

Марсель обняла ее за талию и на секунду прижала к себе, мадам Дюффе взъерошила ей волосы и быстро высвободилась.

– Я скоро приду заправить тебе одеяло, – сказала Марсель.

– Нет, нет, скверная девчонка, оставайся со своим архангелом.

Она убежала с живостью маленькой девочки, и Даниель проследил холодным взглядом за ее узкой спиной: он опасался, что она вообще не уйдет. Дверь закрылась, но он не почувствовал облегчения: он немного боялся остаться с Марсель наедине. Он повернулся к ней и увидел, что она, улыбаясь, смотрит на него.

– Почему вы улыбаетесь? – спросил он.

– Мне всегда забавно видеть вас с мамой, – призналась Марсель. – Какой же вы обольститель, мой бедный архангел! Как вам не стыдно так обольщать окружающих?

Она смотрела на него с нежностью собственника, казалось, она была бы счастлива заполучить его целиком для себя одной. «На ней печать беременности», – злобно подумал Даниель. Как он злился на нее за ее самодовольный вид! Он всегда немного тревожился в преддверии этих долгих доверительных бесед полушепотом, каждый раз надо было решаться, как перед прыжком в воду. «У меня будет приступ астмы», – подумал он. Марсель была унылым сгустком запахов, свернувшимся на кровати, готовым расщепиться от малейшего жеста.

Она встала.

– Я хочу вам кое-что показать. Она взяла с камина фотографию.

– Вы всегда хотели знать, какая я была в молодости… – сказала она, протягивая ее.

Даниель взял фотокарточку: это была Марсель в восемнадцать лет, у нее был вид лесбиянки, губы безвольные, глаза жесткие. И та же дряблая плоть, болтающаяся, точно слишком широкий костюм. Но она была худой. Даниель поднял глаза и увидел ее тревожный взгляд.

– Вы были очаровательны, – осторожно сказал он, – и вы совсем не изменились.

Марсель рассмеялась.

– Нет! Вы хорошо знаете, что я изменилась, противный вы льстец, бросьте, вы уже не с моей мамой.

Она добавила:

– Но я была прехорошенькой, не так ли?

– Сейчас вы мне больше нравитесь, – сказал Даниель, – губы у вас были вяловаты… Сейчас вы выглядите куда интересней.

– Никогда не знаешь, всерьез вы говорите или шутите, – насупившись, отозвалась она. Но легко было заметить, что она польщена.

Марсель привстала и бросила быстрый взгляд в зеркало. Этот неловкий и бесстыдный взгляд разозлил Даниеля: в ее кокетстве было нечто детское, беззащитное, с трудом сочетавшееся с лицом зрелой женщины Он улыбнулся ей.

– Я тоже хочу спросить у вас: почему вы улыбаетесь? – сказала Марсель.

– Потому что вы подпрыгнули, как маленькая девочка, чтобы посмотреться в зеркало. Так трогательно, когда вы ненароком заняты собой.

Марсель порозовела и притопнула.

– Вижу, вы без лести не можете.

Оба они засмеялись, и Даниель, чуть поколебавшись, подумал: «Начнем!» Все складывалось хорошо, момент был удобный, но он чувствовал себя расслабленным и пустотелым. Чтобы придать себе мужества, он подумал о Матье и был удовлетворен, убедившись, что ненависть его непоколебима. Матье был цельный и сухой, как кость; его можно было ненавидеть. Марсель ненавидеть было нельзя.

– Марсель! Поглядите на меня!

Он нагнулся и озабоченно посмотрел на нее.

– Гляжу, – сказала Марсель.

Она подняла на него глаза, но голова ее непроизвольно подергивалась: она с трудом выдерживала мужской взгляд.

– У вас усталый вид.

Марсель сощурилась.

– Я немного разбита, – сказала она. – Это от жары.

Даниель наклонился еще ниже и повторил огорченно и с недовольством:

– Вы очень устали! Я на вас смотрел, когда ваша мать рассказывала о своем путешествии в Рим, и вы казались такой озабоченной, такой издерганной…

Марсель прервала его, возмущенно рассмеявшись:

– Послушайте, Даниель, она в третий раз рассказывает вам об этом путешествии. И каждый раз вы слушаете все с тем же живым интересом; по правде говоря, это меня немного раздражает, я не очень понимаю, что у вас в это время творится в голове.

– Ваша мать меня забавляет, – сказал Даниель. – Я знаю ее истории, но я люблю слушать, когда она их рассказывает, у нее есть такие интересные жесты.

Он слегка подвигал шеей, и Марсель расхохоталась. Когда хотел, Даниель очень хорошо умел передразнивать. Но тут он снова посерьезнел, и смех Марсель оборвался. Он взглянул на нее с упреком, и она как-то заерзала под его взглядом. Она сказала ему:

– Это у вас сегодня странный вид. Что с вами?

Он не торопился отвечать. Тяжелое молчание давило на них, в комнате было невыносимо душно. Марсель смущенно засмеялась, но смех сразу же замер на губах. Даниель предвкушал дальнейшее.

– Марсель, – начал он, – я не должен был бы вам это говорить…

Она откинулась назад.

– Что? Что? Что случилось?

– Вы очень сердитесь на Матье?

Она побледнела.

– Он… Он же… Он мне поклялся, что ничего вам не скажет.

– Марсель, ведь это так важно, а вы хотели от меня все скрыть! Разве я больше не ваш друг?

Марсель вздрогнула.

– Это так грязно! – сказала она.

Ну вот! Готово: она голая. Не было уже речи ни об архангеле, ни о девичьих фотографиях; с нее сползла маска насмешливого достоинства. Перед ним была только толстая беременная женщина, пахнущая телом. Даниелю стало жарко, он провел рукой по вспотевшему лбу.

– Нет, – медленно сказал он, – нет, это вовсе не грязно.

Она быстро дернула локтем и предплечьем, зигзагообразно рассекая раскаленный воздух комнаты.

– Я внушаю вам отвращение, – сказала она.

Он натянуто засмеялся.

– Отвращение? Мне? Марсель, вам придется долго искать такое, что могло бы внушить мне отвращение к вам.

Марсель не ответила; понурившись, она проговорила:

– Я так хотела держать вас вне всего этого!..

Они замолчали. Теперь между ними возникла еще одна связь, прочная, как пуповина.

– Вы видели Матье после того, как он ушел от меня? – спросил Даниель.

– Он мне звонил после полудня, – сухо ответила Марсель.

Она взяла себя в руки и ожесточилась, она была настороже, прямая, ноздри сжаты; она страдала.

– Он сказал вам, что я не дал ему денег?

– Он мне сказал, что у вас их нет.

– У меня они есть.

– Есть? – изумилась она.

– Да, но я не захотел их ему одалживать. Во всяком случае, прежде хотел увидеть вас.

Он сделал паузу и добавил:

– Марсель, следует их ему одолжить?

– Но я не знаю, – пробормотала она неуверенно. – Вам лучше знать, располагаете ли вы…

– Располагаю. У меня пятнадцать тысяч франков, которыми я могу распоряжаться, ни в чем себя не ущемляя.

– Тогда да, – сказала Марсель. – Да, мой дорогой Даниель, они нам необходимы.

Наступило молчание. Марсель перебирала пальцами простыню, ее тяжелая грудь тревожно вздымалась.

– Вы меня не поняли, – возразил Даниель. – Я хочу сказать: положа руку на сердце, вы действительно хотите, чтоб я их ему одолжил?

Марсель подняла голову и удивленно посмотрела на него.

– Сегодня вы какой-то странный, Даниель; у вас что-то на уме.

– Да нет же… просто я хотел уточнить, посоветовался ли Матье с вами.

– Ну, естественно. И потом, – проговорила она с легкой улыбкой, – мы не советуемся, вы ведь знаете, как у нас заведено: один говорит – сделаем то-то или то-то, а другой, если не согласен, возражает.

– Знаю, – сказал Даниель. – Знаю… Только это обычно на руку тому, чье мнение уже сложилось: другого подталкивают, и он не успевает сформулировать свое мнение.

– Может, и так… – согласилась Марсель.

– Я знаю, как Матье уважает ваше мнение, – сказал он. – Но я так хорошо представляю себе эту сцену: она преследует меня весь день. Он, должно быть, напыжился, как это ему свойственно в таких случаях, а потом, проглотив слюну, сказал: «Хорошо! Ну что ж, примем меры». У него не было колебаний, впрочем, он и не мог их иметь: он мужчина. Только… не слишком ли все это поспешно? Сами-то вы должны твердо знать, чего хотите.

Он снова наклонился к Марсель.

– Разве все было иначе?

Марсель не смотрела на него. Она повернула голову в сторону умывальника, и Даниель видел ее профиль. Вид у нее был угрюмый.

– Да нет, почти так, – сказала она и сильно покраснела. – Не будем больше об этом, Даниель, прошу вас! Это… это мне не очень приятно.

Даниель не сводил с нее глаз. «Она трепещет», – подумал он. Но он не до конца понимал, доставляло ли ему большее удовольствие унижать ее или унижаться вместе с ней. Он сказал себе: «Все будет легче, чем я думал».

– Марсель, – проговорил он, – не замыкайтесь, умоляю вас: я знаю, как вам неприятно об этом говорить…

– Особенно с вами, – сказала Марсель. – Даниель, вы настолько не похожи ни на кого на свете!

«Черт возьми! Я ее чистота!»

Она снова вздрогнула и прижала руки к груди.

– Я не смею больше смотреть на вас, – с трудом вымолвила она. – Даже если я не стала вам противна, мне кажется, я вас потеряла.

– Знаю, – с горечью проговорил Даниель. – Архангелы легко пугаются. Послушайте, Марсель, не заставляйте меня больше играть эту смешную роль. Во мне нет ничего от архангела; я просто ваш друг, ваш лучший друг. И все-таки я должен сказать свое слово, – твердо добавил он, – потому что я в состоянии вам помочь. Марсель, вы действительно уверены, что не хотите ребенка?

Легкая быстрая дрожь пробежала по телу Марсель, казалось, оно силится развоплотиться. Но потом, будто одумавшись, оно осело на край кровати, неподвижное и тяжеловесное. Марсель повернулась к Даниелю; вся пунцовая, она смотрела на него без обиды, в беззащитном оцепенении. Даниель подумал: «Она в отчаянии».

– Вам нужно сказать только слово: если вы в себе уверены, Матье завтра же утром получит деньги.

Он почти желал, чтобы она сказала: «Я уверена в себе». Он даст деньги, и дело будет закрыто. Но Марсель ничего не говорила, она