и касались, я бы их одобрил.

– У меня была такая мысль: он считает себя за Бориса ответственным, потому что он его преподаватель.

Она замолчала, и Матье понял, что не убедил ее. Казалось, она подыскивала слова.

– Я… я знаю, что я немолода, – с трудом вымолвила она, – я и без вас это понимаю. Но именно поэтому я могу ему помочь: есть кое-что, чему я могу его научить, – с вызовом добавила она. – Да и кто вам сказал, что я слишком стара для него? Он меня любит такой, какая я есть, он счастлив со мной, когда ему не вбивают в голову обратного.

Матье молчал. Лола крикнула с горячечной неуверенностью:

– Вы, однако, должны бы знать, что он меня любит! Он вам непременно об этом сказал бы, потому что он вам говорит все.

– Я уверен, что он вас любит, – сказал Матье.

Лола устремила на него тяжелый взор.

– Я видывала виды и не строю иллюзий, но я вам вот что скажу: этот мальчик – мой последний шанс. А в общем, делайте, что хотите.

Матье ответил не сразу. Он смотрел на танцующих Бориса и Ивиш, он хотел сказать Лоле: «Не будем спорить, вы ведь сами видите, что мы одинаковы». Но это сходство, по правде говоря, вызывало у него отвращение; в любви Лолы, несмотря на ее неистовство, несмотря на ее стойкость, было нечто дряблое и ненасытное. Однако он пробормотал:

– Вы говорите это мне… Но я это знаю так же хорошо, как и вы.

– Почему так же хорошо, как и я?

– Мы с вами похожи.

– Что вы имеете в виду?

– Посмотрите на нас и посмотрите на них.

Лола презрительно скривилась.

– Мы не похожи, – отрезала она.

Матье пожал плечами, и, так и не примиренные, они замолчали. Оба смотрели на Бориса и Ивиш: те танцевали, они были жестокосердны, даже не зная об этом. А может быть, просто мало знали. Матье сидел рядом с Лолой, они не танцевали, потому что это совсем не подобало их возрасту. «Нас должны принимать за любовников», – подумал он. Он услышал, как Лола про себя шептала: «Если б только я была уверена, что это для Пикара».

Борис и Ивиш вернулись. Лола с усилием встала. Матье подумал, что сейчас она упадет, но она оперлась о стол и глубоко вздохнула.

– Пойдем, – сказала она Борису, – мне нужно с тобой поговорить.

– Ты не можешь сделать это здесь?

– Нет!

– Тогда подожди, когда заиграет оркестр, и мы потанцуем.

– Нет, – сказала Лола, – я устала. Пойдем в мою гримерную. Простите меня, моя маленькая Ивиш.

– Я пьяна, – любезно хихикнула Ивиш.

– Мы сейчас вернемся, – пообещала Лола, – впрочем, скоро мой выход.

Лола ушла, Борис неохотно последовал за ней. Ивиш упала на стул.

– Я правда пьяна, – сказала она, – на меня накатило во время танца. Матье промолчал.

– Почему они ушли? – спросила Ивиш.

– Им надо объясниться. И потом Лола только что приняла наркотик. Знаете, после первого приема в голове лишь одна мысль – принять еще.

– Думаю, мне понравились бы наркотики, – мечтательно проговорила Ивиш.

– Естественно.

– Ну и что? – возмутилась она. – Если я обречена всю жизнь оставаться в Лаоне, нужно ведь чем-то увлекаться.

Матье замолчал.

– А-а, поняла! – сказала она. – Вы на меня злитесь, потому что я пьяна.

– Нет.

– Да. Вы меня осуждаете.

– С чего бы? К тому же вы не так уж и пьяны.

– Я чу-до-вищ-но пьяна, – с удовлетворением проскандировала Ивиш.

Люди начинали расходиться. Вероятно, было уже часа два ночи. В своей гримерной, грязной, обитой красным бархатом комнатенке со старым зеркалом в позолоченной раме, Лола угрожала и умоляла: «Борис! Борис! Борис! Ты меня сводишь с ума». А Борис опускал голову, боязливый и упрямый. Длинное черное платье, кружащееся среди красных стен, черное посверкиванье платья в зеркале, всплеск прекрасных белых рук, извивающихся со старомодной патетикой. А потом Лола внезапно зайдет за ширму и там, в самозабвении, запрокинув голову, как бы останавливая кровотечение из носа, вдохнет две щепотки белого порошка. Лоб Матье блестел от испарины, но он не смел его вытереть, ему было стыдно потеть в присутствии Ивиш; она без передышки танцевала, но оставалась бледной и сухой. Сегодня утром она сказала: «Мне противны эти влажные руки», – и он уже не знал, что делать со своими руками. Он чувствовал себя слабым и уставшим, у него не осталось ни одного желания, он ни о чем больше не думал. Время от времени он говорил себе, что скоро взойдет солнце, что нужно будет снова что-то предпринимать, звонить Марсель, Саре, прожить от начала до конца новый день, и это казалось ему невероятным. Он предпочел бы бесконечно оставаться за этим столом, под этим искусственным освещением, рядом с Ивиш.

– Я развлекаюсь, – пьяным голосом сказала Ивиш.

Матье посмотрел на нее: она была в состоянии радостного возбуждения, которое из-за любого пустяка могло обернуться яростью.

– Плевала я на экзамены, – сказала Ивиш, – если провалюсь, буду только рада. Сегодня вечером я хороню свою холостяцкую жизнь.

Она улыбнулась и восторженно сказала:

– Сверкает, как маленький бриллиант!

– Что сверкает, как маленький бриллиант?

– Это мгновенье. Оно круглое, оно подвешено в пустоте, как маленький бриллиант, я никогда не умру.

Она взяла нож Бориса за рукоятку, прижала лезвие к краю стола и забавлялась, сгибая его.

– Что с ней? – вдруг спросила она.

– С кем?

– С женщиной в черном рядом со мной. Она не перестает осуждать меня, с тех пор как пришла сюда.

Матье повернул голову: женщина в черном искоса смотрела на Ивиш.

– Ну что? – спросила Ивиш. – Разве не так?

– Думаю, что да.

Он увидел злую приплюснутую мордочку Ивиш, злопамятные и туманные глаза и подумал: «Лучше помолчу». Женщина в черном хорошо поняла, что они говорили о ней: она приняла величественный вид, ее муж проснулся и посмотрел на Ивиш, широко раскрыв глаза. «Как это неприятно», – подумал Матье. Он почувствовал себя утомленным и трусливым, он все бы отдал, только б не возникло скандала.

– Эта женщина меня презирает, потому что она благопристойная, – пробормотала Ивиш, обращаясь к ножу. – Я не благопристойна, я развлекаюсь, напиваюсь, я провалю экзамены. Ненавижу благопристойность! – вдруг выкрикнула она.

– Замолчите, Ивиш, прошу вас.

Ивиш смерила его ледяным взглядом.

– Кажется, вы останавливаете меня? – сказала она. – Правильно, вы тоже благопристойный. Потерпите: когда я проведу десять лет в Лаоне с матерью и отцом, то буду благопристойней вас.

Она развалилась на стуле, упрямо прижимая лезвие ножа к столу и тупо пытаясь согнуть его. Наступило тяжелое молчание, потом женщина в черном повернулась к мужу.

– Не понимаю, как можно вести себя так, как эта девушка.

– М-да! – хмыкнул тот, опасливо покосившись на широкие плечи Матье.

– Это не совсем ее вина, – продолжала женщина, – виноваты те, кто ее привел сюда.

«Начинается, – подумал Матье, – вот и скандал». Ивиш, безусловно, все это слышала, но ничего не сказала, внезапно она присмирела. Слишком присмирела: она как будто что-то замышляла; когда она подняла голову, вид у нее был одержимо-бесшабашный.

– Что такое? – встревожился Матье.

– Ничего. Я… я совершу еще одну неблагопристойность, чтобы несколько развлечь мадам. Хочу посмотреть, как она переносит вид крови.

Соседка Ивиш издала легкий вскрик и заморгала. Матье поспешно посмотрел на руки Ивиш. Она держала нож в правой руке и старательно резала ладонь левой. Кожа раскрошись от большого пальца до основания мизинца, начала сочиться кровь.

– Ивиш! – закричал Матье. – Что вы делаете?!

Ивиш неопределенно усмехнулась.

– Думаете, она отведет глаза? – спросила она.

Матье протянул руку, и Ивиш без сопротивления отдала ему нож. Матье был в отчаянии, он смотрел на худые пальцы Ивиш, уже окровавленные, и думал о том, как ей больно.

– Вы с ума сошли! – сказал он. – Я отведу вас в туалет, там вас перевяжут.

– Меня перевяжут! – Ивиш зло рассмеялась. – Вы соображаете, что говорите?

Матье встал.

– Пошли, Ивиш. Прошу вас, пошли скорее.

– Очень приятное ощущение, – не вставая, сказала Ивиш. – Мне казалось, что моя рука была куском масла.

Она подняла левую руку к носу и критически рассматривала ее. Кровь текла повсюду и была похожа на муравьиные вереницы.

– Это моя кровь, – сказала Ивиш. – Мне нравится смотреть на свою кровь.

– Хватит! – возмутился Матье.

Он схватил Ивиш за плечи, но она резко высвободилась, большая капля крови упала на скатерть. Ивиш смотрела на Матье сверкающими от ненависти глазами.

– И вы смеете меня опять трогать? – спросила она и с оскорбительным смехом добавила: – Я должна была предвидеть, что для вас это слишком. Вас шокирует, что можно забавляться, пуская себе кровь.

Матье почувствовал, что бледнеет от бешенства. Он сел, положил на стол левую руку и нежно сказал:

– Чрезмерным? Нет, Ивиш, по-моему, это прелестно. Видимо, это такая игра для благородных девиц?

Он резким ударом вонзил нож в ладонь и почти ничего не почувствовал. Когда он отпустил нож, тот остался в его плоти, совершенно прямой, с рукояткой вверху.

– Ай! Ай! – с отвращением вскричала Ивиш. – Выньте его! Выньте!

– Видите, – сквозь зубы сказал Матье, – это доступно всем.

Он почувствовал себя расслабленным и отяжелевшим и немного боялся потерять сознание. Он испытывал упрямое и язвительное удовлетворение. Нет, он нанес себе удар ножом не только для того, чтобы бросить вызов Ивиш, это был также вызов Жаку, Брюне, Даниелю, всей его жизни: «Я кретин, – подумал он, – Брюне прав, говоря, что я старый младенец». Но он, помимо воли, испытывал удовлетворение. Ивиш смотрела на руку Матье, как будто прибитую к столу, кровь растекалась вокруг лезвия. Потом она посмотрела на Матье и изменилась в лице. Она мягко сказала:

  – Почему вы это сделали?

 – А вы? – напряженно спросил Матье. Слева от них поднялся маленький угрожающий переполох: общественное мнение. Но Матье наплевать на него хотел, он смотрел на Ивиш.

– Я… я так сожалею, – сказала Ивиш.

Переполох нарастал, дама в черном завизжала:

– Они пьяные! Они себя покалечат! Нужно им помешать! Я не могу смотреть на это!

Повернулось несколько голов, подбежал официант.

– Мадам что-нибудь желает?

Женщина в черном прижала ко рту платочек и, не говоря ни слова, показала на Матье и Ивиш. Матье быстро выдернул нож из раны, это было очень больно.

– Мы поранились ножом.

Официант видывал и не такое.

– Если господа соизволят пройти в туалетную комнату, – невозмутимо сказал он, – то служительница сделает