взять деньги Лолы, социальные табу внушают мне страх. Чтобы убежать от своей жизни, я с разрешения Марсель направо и налево завожу интрижки, упорно отказываюсь предстать перед мэром; и напрасно: фактически я уже женат, я живу в семье». Он схватил телефонный справочник и, рассеянно листая его, прочел: «Ольбек, драматург. Норд 77-80». У него защемило сердце: «Быть самим собой – вот единственная свобода, которая мне остается. Моя единственная свобода– жениться на Марсель». Он так устал чувствовать себя колеблющимся между двумя противоположными течениями, что был почти утешен. Он сжал кулаки и внутренне произнес с серьезностью взрослого человека, буржуа, обывателя, главы семейства: «Я х о ч у  жениться на Марсель».

Фу! Это были только слова, детский и тщетный выбор. «Это тоже, – подумал он, – это тоже ложь: мне не нужно желания, чтобы жениться, мне остается всего лишь плыть по течению». Он закрыл телефонный справочник и удрученно воззрился на руины своего человеческого достоинства. И вдруг ему показалось, что он в и д и т  свою свободу. Она была вне досягаемости, жестокая, молодая и капризная, как озаренье: она приказывала ему попросту бросить Марсель. Но это был только миг: эту необъяснимую свободу, принявшую видимость преступления, он увидел только мельком, она его пугала, и, кроме того, она была далеко. Он замешкался на своем слишком гуманном желании, на этих слишком гуманных словах: «Я на ней женюсь».

– Ваша очередь, месье, – сказала телефонистка. – Вторая кабина.

– Спасибо.

Он вошел в кабину.

– Снимите трубку, месье.

Матье послушно снял трубку.

– Алло! Трюден 00-35? Я хотел бы передать кое-что для мадам Монтеро. Нет, не беспокойте ее. Поднимитесь к ней и передайте, что месье Борис не сможет сегодня прийти.

– Месье Морис?

– Нет, не Морис: Борис. «Б» – Бернар, «О» – Октав. Он не сможет прийти. Да. Правильно. Спасибо, мадам, до свиданья.

Он вышел и подумал, почесывая голову: «Марсель, должно быть, сейчас как на иголках, надо бы позвонить ей, пока я здесь». Он нерешительно посмотрел на телефонистку.

– Хотите еще позвонить? – спросила она.

– Да…Дайте Сегюр 25-64.

Это был номер Сары.

– Алло, Сара? Это Матье, – сказал он.

– Здравствуйте, – ответил грубоватый голос Сары. – Ну как? Все устроилось?

– Отнюдь, – сказал Матье. – Увы, люди прижимисты. У меня к вам просьба: не могли бы вы попросить этого типа дать отсрочку до конца месяца?

– Но в конце месяца он уедет.

– Я отошлю ему деньги в Америку.

Наступило недолгое молчание.

– Могу попытаться, – без энтузиазма сказала Сара. – Но вряд ли получится. Он старый скряга, к тому же у него сейчас кризис суперсионизма: с тех пор, как его прогнали из Вены, он ненавидит всех не евреев.

– Все-таки попытайтесь, если не трудно.

– Мне вовсе не трудно. После завтрака сразу пойду к нему.

– Спасибо, Сара, вы золото!

XIII

– Он слишком несправедлив, – сказал Борис.

– Да, – согласилась Ивиш, – если он воображает, будто оказал Лоле услугу!..

Она коротко засмеялась, и Борис удовлетворенно замолчал: никто его не понимал так хорошо, как сестра. Он повернул голову к лестнице, ведущей к туалетным комнатам, и сурово подумал: «Он хватил лишку. Нельзя говорить так, как он говорил со мной. Я ему не Уртигер». Он смотрел на лестницу и надеялся, что, поднимаясь, Матье улыбнется ему. Матье появился, он вышел, не глядя на них, и у Бориса екнуло сердце.

– У него гордый вид, – заметил он.

– У кого?

– У Матье. Он только что прошел.

Ивиш не ответила. Она безучастно смотрела на свою перевязанную руку.

– Он сердится на меня, – сказал Борис. – Он считает меня аморальным.

– Да, – подхватила Ивиш, – но это у него пройдет. – Она пожала плечами. – Не люблю, когда он строит из себя моралиста.

– А я люблю, – сказал Борис и после раздумья добавил: – Но я нравственнее его.

– Пф! – фыркнула Ивиш. Она немного раскачивалась на скамейке и выглядела глуповатой и толстощекой. Она сказала озорным тоном: – Я на мораль плюю с высокой колокольни. С высокой колокольни.

Борис почувствовал себя одиноко. Он хотел бы приблизиться к Ивиш, но между ними все еще был Матье. Борис сказал:

– Он несправедлив. Он мне не дал объясниться.

По обыкновению, Борис не стал возражать, но он считал, что Матье, когда тот в духе, можно все объяснить. Борису всегда казалось, что они с Ивиш говорят о разных людях: Матье в представлении Ивиш бьш каким-то бесцветным.

Ивиш улыбнулась.

– Какой у тебя упрямый вид, мой маленький ослик. Борис не ответил, он пережевывал то, что должен был сказать Матье: он вовсе не подлый эгоист, он испытал ужасное потрясение, когда решил, что Лола умерла. Он даже смутно предвидел момент, когда начнет страдать, и это его покоробило. Борис считал страдание аморальным, к тому же он действительно был не в силах его переносить. Он себя к нему принуждал – из моральных соображений, но на этот раз что-то заклинило, произошел какой-то сбой, и теперь нужно было ждать, чтобы то состояние вернулось.

– Забавно, – сказал он, – когда я теперь думаю о Лоле, она мне кажется старушкой.

Ивиш засмеялась, и Борис недовольно скривился. Он добавил справедливости ради:

– Да, сейчас ей невесело.

– Надо думать.

– Не хочу, чтоб она страдала.

– Что ж, тогда отправляйся к ней, – певуче произнесла Ивиш.

Он понял, что она расставляет ему ловушку, и быстро ответил:

– Нет, не пойду. Прежде всего она… я все время вижу ее мертвой. И потом не хочу, чтоб Матье воображал, будто он может вертеть мною, как каким-нибудь остолопом.

В этом он не уступит, он не какой-нибудь Уртигер. Ивиш мягко сказала:

– Пожалуй, это правда, он вертит тобой, как остолопом.

Это была подлость; Борис констатировал это без злости: у Ивиш были добрые намерения, она хотела, чтобы он порвал с Лолой ради его же блага. Все всегда действовали ради блага Бориса. Только это благо видоизменялось вместе с персонами благожелателей.

– Я только делаю вид, что это так, – спокойно возразил он. – Такова моя тактика с ним.

Борис был задет за живое и поэтому злился на Матье. Он поерзал на скамейке, Ивиш с беспокойством посмотрела на него.

– Дурачок мой, ты слишком впечатлителен, – сказала она. – Тебе просто нужно представить, что она действительно умерла.

– Да, это было бы удобно, но я так не могу, – признался Борис.

– Чудно, – весело сказала она, – а я могу. У меня так: с глаз долой – из сердца вон.

Борис восхитился сестрой и замолчал: он чувствовал себя неспособным к такой душевной силе. Через некоторое время он сказал:

– Интересно, взял ли он деньга? Вот было бы здорово!

– Какие деньги?

– Деньги Лолы. Ему нужно пять тысяч франков.

– Да ну!

У Ивиш был заинтригованный и недовольный вид. Борис подумал, что лучше б было попридержать язык. Вообще-то они условились говорить друг другу все, но время от времени можно было делать маленькое исключение из правила.

– Ты, кажется, сердишься на Матье? – заметил он.

Ивиш поджала губы.

– Он действует мне на нервы, – сказала она. – Сегодня утром он пытался корчить из себя мужчину.

– Ага… – кивнул Борис.

Он не совсем понял, что Ивиш хотела этим сказать, но не подал виду: они должны понимать друг друга с полуслова, иначе очарование исчезнет. Наступило молчание, затем Ивиш резко произнесла:

– Пойдем отсюда. Терпеть не могу это кафе.

– Я тоже.

Они встали и вышли. Ивиш взяла Бориса за руку. Бориса явно подташнивало.

– Ты считаешь, он долго будет злиться? – спросил Борис.

– Да нет же, нет, – нетерпеливо заверила его Ивиш.

Борис с ехидцей сказал:

– Кстати, он злится и на тебя.

Ивиш засмеялась:

– Вполне возможно. Но об этом я пожалею позже. А пока что у меня другие заботы.

– Это верно, – смущенно проговорил Борис. – Ты здорово волнуешься?

– Чертовски.

– Из-за экзамена?

Ивиш передернула плечами и не ответила. Они прошли несколько шагов в молчании. Борис думал: действительно ли это из-за экзамена? Он бы этого хотел: так было бы нравственнее.

Он поднял глаза и увидел бульвар Монпарнас, осиянный сероватым светом, во всем его великолепии. Можно было подумать, что на дворе октябрь. Борис очень любил этот месяц. Он подумал: «В прошлом октябре я не был знаком с Лолой». И тут он почувствовал облегчение: «Она жива». В первый раз с тех пор, как он оставил ее труп в темной комнате, он почувствовал, что она жива, это было похоже на воскрешение. Он подумал: «Матье не будет на меня долго сердиться, ведь она не умерла». До этой минуты он знал, что она страдала, что она с тревогой ждала его, но это страдание и эта тревога казались ему какими-то застывшими и непоправимыми, как тревога и страдание умерших в отчаянии. Но здесь не то: Лола жила, лежала с открытыми глазами на своей кровати, в ней обитал живой гнев, подобный тому, который ею овладевал каждый раз, когда он опаздывал на свидание. Гнев, как и всякий другой, ну разве что чуть более сильный. Борис не имеет по отношению к ней тех неопределенных и грозных обязательств, которые налагают мертвые, но некие обязательства, смахивающие на семейные, все же были. Теперь Борис мог вспоминать лицо Лолы без ужаса. Это было не лицо покойницы, всплывающее в памяти, но лицо молодое и разгневанное, которое она обратила к нему вчера, крича: «Ты меня обманул, ты не видел Пикара!» В то же время он затаил злобу на эту мнимую покойницу, вызвавшую такие потрясения. Он сказал:

– Я не вернусь в свою гостиницу: она вполне способна туда заявиться.

– Тогда переночуй у Клода.

– Так я и сделаю.

У Ивиш возникла идея.

– Напиши ей. Это более пристойно.

– Лоле? Ну уж нет!

– Напиши.

– Я не знаю что.

– Я тебе составлю письмо, дурачок.

– Но для чего?

Ивиш удивленно поглядела на него.

– Как, разве ты не хочешь с ней порвать?

– Не знаю.

Ивиш казалась раздраженной, но не стала настаивать. Она никогда не настаивала, это было ее особенностью. Но так или иначе между Матье и Ивиш Борис должен был играть осторожно: сейчас желания потерять Лолу у него было не больше, чем ее увидеть.

– Посмотрим, – сказал он. – А пока нечего думать об этом.

На бульваре было хорошо, люди выглядели добряками, он их почти всех знал в лицо. На витринах «Клозри де Лила» играл веселый солнечный зайчик.

– Хочу есть, – сказала Ивиш, – пойду позавтракаю. Она вошла в бакалейный магазин Демариа. Борис ждал ее на улице. Он чувствовал себя