себе. Он сделал несколько шагов и вдруг представил себе лицо Лолы. Настоящее. Он подумал: «Она несчастна!» – и сердце его забилось сильнее.

XIV

Через мгновение. Через мгновение он снова пустится на свои бесплодные поиски; через мгновение, преследуемый злыми измученными глазами Марсель, скрытным лицом Ивиш, посмертной маской Лолы, он ощутит горький привкус во рту, тревога скрутит ему желудок. Через мгновение. Он сел в кресло, зажег трубку: он был пуст и спокоен, он отдавался темной прохладе бара. Столами здесь служили лакированные бочки, по стенам развешаны фотографии актрис и матросские береты, невидимый радиоприемник журчит, как фонтан, в глубине зала красивые богатые господа курят сигары и попивают портвейн – последние посетители, деловые люди, другие уже давно ушли завтракать; была половина второго, но легко можно представить себе, что еще утро; однако это был день, спокойный, как безопасное море. Матье растворился в этом безмятежном море, он был едва различимой мелодией негритянского спиричуэла, разноголосым шумом, желтоватым ржавым светом, покачиванием всех этих красивых, хирургически чистых рук, держащих сигары, рук, похожих на каравеллы, груженные пряностями. Он хорошо осознавал, что ему всего лишь давали взаймы этот крохотный кусочек безмятежной жизни, который предстоит скоро вернуть, но он пользовался им без жадности: пропащим людям мир припасает малую толику крохотного счастья, это для них он хранит большую часть своих мимолетных милостей при условии, чтоб они наслаждались ими смиренно. Даниель сидел слева от него, торжественный и молчаливый. Матье мог в свое удовольствие созерцать его красивое лицо арабского шейха, это тоже было маленькой радостью для глаз. Матье вытянул ноги и про себя улыбнулся.

– Попробуй их херес – не пожалеешь, – сказал Даниель.

– Идет. Только, чур, ты меня угощаешь: я без гроша.

– Хорошо, угощаю, – живо ответил Даниель. – Но скажи: хочешь, одолжу тебе двести франков? Право, мне неловко предлагать тебе так мало…

– Брось! – оборвал его Матье. – Об этом не стоит и говорить.

Даниель повернул к нему большие ласковые глаза. Он настаивал:

– Прошу тебя. У меня четыреста франков до конца недели, мы их разделим.

Нужно было решительно отказаться, этого требовали правила игры.

– Нет, – сказал Матье. – Спасибо, ты очень любезен.

Даниель устремил на него отягощенный заботой взор.

– Тебе действительно ничего не нужно?

– Нужно, – возразил Матье, – мне нужно пять тысяч франков. Но не сейчас. Сейчас мне нужны херес и твоя беседа.

– Хотелось бы, чтоб моя беседа была на уровне хереса, – сказал Даниель.

Он не проронил ни слова о своем письме по пневматической почте и о причинах, которые его толкнули вызвать Матье. Матье по-своему был ему за это благодарен: так или иначе скоро все прояснится.

– Знаешь, я вчера видел Брюне.

– Правда? – вежливо поинтересовался Даниель.

– Думаю, на этот раз между нами все кончено.

– Вы поспорили?

– Не поспорили. Хуже.

Даниель напустил на себя сокрушенный вид, и Матье не смог удержать улыбки.

– Тебе плевать на Брюне? – спросил он.

– Знаешь ли… я никогда не был с ним так близок, как ты, – ответил Даниель. – Я его очень уважаю, но, будь моя воля, набил бы его соломой и выставил в антропологическом музее, в зале «Двадцатый век».

– Он бы там неплохо смотрелся, – заметил Матье.

Даниель покривил душой: когда-то он очень любил Брюне. Матье попробовал херес и сказал:

– Хорош.

– Да, – согласился Даниель. – Это у них лучший. Но их запасы истощаются, а обновить нечем из-за войны в Испании.

Он поставил свой пустой бокал и взял с блюдца оливку.

– Знаешь, я хочу тебе исповедаться, – начал Даниель.

Конечно: смиренное и легкое счастье ускользает. Матье скосил на Даниеля глаза: у того был благородный и проникновенный вид.

– Давай, – ободрил его Матье.

– Я только думаю: какое впечатление это на тебя произведет? – неуверенным тоном продолжал Даниель. – Я буду огорчен, если ты рассердишься.

– Говори и ты будешь избавлен от неуверенности, – улыбнулся Матье.

– Так вот… Угадай, кого я видел вчера вечером?

– Кого ты видел вчера вечером? – разочарованно повторил Матье. – Откуда мне знать; ты много кого мог видеть.

– Марсель Дюффе.

– Марсель? Вот как.

Матье не был удивлен: Даниель и Марсель виделись нечасто, но, кажется. Марсель симпатизировала Даниелю.

– Тебе повезло, – сказал он. – Она ведь никуда не выходит. Где ты ее встретил?

– У нее дома… – улыбаясь, ответил Даниель. – Где ж еще, раз она не выходит.

Скромно потупившись, он добавил:

– Если быть откровенным до конца, время от времени мы видимся.

Наступило молчание. Матье смотрел на длинные черные ресницы Даниеля, которые слегка трепетали. Часы дважды пробили, негр тихо пел «There’s a cradle in Carolina» [7 — «В Каролине есть колыбелька» (англ.).]. «Время от времени мы видимся». Матье отвел взгляд и пристально посмотрел на красный помпон матросского берета.

– Вы видитесь, – повторил он, не совсем понимая. – Но… где?

– У нее, я же тебе только что сказал, – проговорил Даниель с оттенком раздражения.

– У нее? Ты хочешь сказать, что ты к ней ходишь?

Даниель не ответил. Матье спросил:

– Что тебе взбрело в голову? Как это случилось?

– Очень просто. Я всегда очень симпатизировал Марсель Дюффе. Я восхищался ее мужеством и благородством.

Он помолчал, и Матье удивленно повторил:

– Мужество Марсель, ее благородство. Это были не те качества, которые больше всего ценил в ней он. Даниель продолжал:

– Однажды мне было скучно, у меня возникло желаний зайти к ней, и она меня очень любезно приняла, вот и все; с тех пор мы и начали видеться. Мы виноваты лишь в том, что скрыли это от тебя.

Матье погрузился в тяжелый аромат, во влажный воздух розовой комнаты: вот Даниель сидит в кресле, смотрит на Марсель большими глазами лани, и Марсель неловко улыбается, как будто ее сейчас будут фотографировать. Матье затряс головой: это не лезло ни в какие ворота, просто абсурд, у этих двоих не было абсолютно ничего общего, как они могли друг друга понимать?

– Ты ходишь к ней, и она от меня это скрыла?

Он спокойно поинтересовался:

– Ты меня разыгрываешь?

Даниель поднял глаза и мрачно посмотрел на Матье.

– Матье, – сказал он своим самым глубоким голосом, – ты должен признать, что я никогда не позволял себе ни малейшей шутки относительно твоих отношений с Марсель, они слишком бесценны.

– Я этого и не говорю, – согласился Матье, – и все же на сей раз ты шутишь.

Даниель обескураженно опустил руки.

– Ну хорошо, – сказал он грустно, – поставим на этом точку.

– Нет, нет, – сказал Матье, – продолжай, это очень забавно, но я не слишком верю твоему розыгрышу – только и всего.

– Ты мне не облегчаешь задачу, – с упреком заметил Даниель. – Мне и без того достаточно тягостно виниться перед тобой. – Он вздохнул. – Я бы предпочел, чтобы ты поверил мне на слово. Но раз тебе нужны доказательства…

Он вынул из кармана бумажник, туго набитый ассигнациями. Матье увидел купюры и подумал: «Какой мерзавец». Но как-то лениво, по инерции.

– Смотри, – сказал Даниель.

Он протянул Матье письмо. Матье взял его; он узнал почерк Марсель и прочел:

«Вы, как всегда, правы, мой дорогой Архангел. Это был действительно барвинок. Но я не понимаю ничего из того, что вы мне пишете. Раз вы завтра заняты, приходите в субботу. Мама говорит, что будет вас сильно бранить за конфеты. Приходите скорее, дорогой Архангел, мы с нетерпением ждем вашего визита. Марсель». Матье посмотрел на Даниеля. Он сказал:

– Значит… это правда?

Даниель кивнул; он держался прямо, мрачный и корректный, как секундант на дуэли. Матье прочитал письмо от начала до конца. Оно было датировано двадцать вторым апреля. «Это написала она». Этот галантный и игривый стиль так мало ей подходил. Он озадаченно потер нос, потом расхохотался.

– Архангел! Она тебя называет Архангелом, никогда бы не додумался! Скорее уж падший архангел, что-то вроде Люцифера. И к тому же ты навещаешь и мамашу – полный набор.

Даниель казался растерянным.

– Тем лучше, – сказал он сухо. – А я боялся, что ты рассердишься.

Матье повернулся и неуверенно посмотрел на него, он понял, что Даниель рассчитывал на его гнев.

– Действительно, – сказал он, – я должен был рассердиться, это было бы нормально. Заметь: возможно, это еще придет. Но сейчас я просто ошарашен.

Он осушил бокал, сам удивляясь тому, что не особенно сердится.

– И часто ты у нее бываешь?

– Нерегулярно, примерно раза два в месяц.

– Но о чем вы говорите?

Даниель вздрогнул, глаза его заблестели.

– Ты что, собираешься предложить нам темы для бесед? – вымолвил он мягчайшим тоном.

– Не сердись, – примирительно сказал Матье. – Это так ново, так неожиданно… это меня почти забавляет. Но у меня нет дурных намерений. Значит, это правда? Вы любите беседовать? Ну не злись, прошу тебя, я пытаюсь понять, о чем же вы говорите?

– Обо всем, – холодно сказал Даниель. – Очевидно, Марсель не ждет от меня слишком возвышенных разговоров. Зато она просто отдыхает.

– Но это невероятно, вы такие разные.

Ему не удавалось отделаться от диковинной картины: Даниель со своими китайскими церемониями, притворными комплиментами и благородством в стиле Калиостро, со своей широкой африканской улыбкой, а напротив него – Марсель, напряженная, неловкая и преданная… Преданная? Напряженная? Нет, не так уж она напряжена: «Приходите, Архангел, мы ждем вашего визита». И это написала Марсель; это она упражнялась в неповоротливых любезностях. Впервые Матье почувствовал, что его коснулось что-то вроде гнева. «Она мне врала, – ошеломленно подумал он. – Она мне врет уже полгода». Он продолжал:

– Меня так удивляет, что Марсель что-то от меня скрыла…

Даниель не ответил.

– Это ты попросил ее молчать? – спросил Матье.

– Я. Я не хотел, чтобы ты направлял наши отношения. Но теперь, когда я ее достаточно давно знаю, это уже не так важно.

– Значит, это ты попросил ее молчать? – немного спокойнее повторил Матье. – И она охотно согласилась?

– Это ее очень удивило.

– Да. Но она не отказалась.

– Нет. Она не видела в этом ничего преступного. Помню, она засмеялась и сказала: «Это вопрос совести». Она считает, что я люблю окружать себя тайной, – добавил он со скрытой иронией, которая была очень неприятна Матье. – Сначала она называла меня Лоэнгрином. Потом, как видишь, ее выбор остановился на Архангеле.

– Да, – буркнул Матье. Он подумал: «Даниель смеется над ней» – и почувствовал себя униженным за Марсель. Трубка его погасла, он протянул руку и машинально взял оливку. Это было серьезно: он не чувствовал себя достаточно удрученным.