Его охватило умственное оцепенение – так случается, когда вдруг обнаруживаешь, что ошибался сразу во всем… Но раньше в нем было нечто живое, и оно бы закровоточило. Он тусклым голосом произнес:

– Мы друг другу говорили все…

– Это ты так думаешь, – возразил Даниель. – Разве можно говорить все?

Матье раздраженно пожал плечами. Но злился он главным образом на себя.

– А это письмо! – сказал он. – «Мы ждем вашего визита»! Мне кажется, что я открываю для себя другую Марсель.

Даниель испугался.

– «Другую Марсель», куда тебя занесло! Послушай, не будешь же ты из-за какого-то ее ребячества…

– Ты сам меня недавно упрекнул в том, что я слишком серьезно все воспринимаю.

– Ты бросаешься из одной крайности в другую, – упрекнул Даниель. Он продолжал с видом сердечного понимания: – Ты слишком доверяешь своим суждениям о людях. Эта маленькая история доказывает только, что Марсель сложнее, чем ты думал.

– Может быть, – проговорил Матье. – Но тут есть другое…

Марсель была виновата, и он боялся дать волю гневу: нельзя терять доверия к ней именно сегодня, когда он, вероятно, будет вынужден принести ей в жертву свою свободу. Ему необходимо уважать ее, иначе все слишком осложнится.

– Впрочем, – сказал Даниель, – мы все время собирались тебе признаться, но так нелепо было выглядеть заговорщиками, что мы откладывали это со дня на день.

«Мы»! Он говорил «мы»; другой мог употреблять «мы», говоря ему о Марсель. Матье неприязненно посмотрел на Даниеля: наступило время его ненавидеть. Но Даниель был, как всегда, обезоруживающе мил. Матье резко спросил:

– Почему она так поступила?

– Но я же тебе говорил, – ответил Даниель, – потому что я ее об этом попросил. И потом ее, видимо, забавляло, что у нее есть от тебя тайна.

Матье покачал головой.

– Нет. Здесь что-то другое. Она не просто так это сделала. Почему она так поступила?

– Но… – начал Даниель, – я полагаю, что не всегда удобно жить в твоем сиянии. Она нашла для себя тенистый уголок.

– Она считает, что я ее подавляю?

– Она мне не сказала этого определенно, но так я ее понял. Чего ты хочешь, ты сила, – добавил он, улыбаясь. – Заметь, что она восхищается тобой, она восхищается твоим принципом жить в прозрачном доме и постоянно оглашать то, о чем обычно молчат; но это ее истощает. Она тебе не говорила о моих визитах, потому что боялась, что ты вторгнешься в ее чувства ко мне, заставишь ее дать им название, разрушишь их и потом будешь выдавать по крохам. Ты ведь знаешь: чувства нуждаются в тайне… Это нечто смутное, трудноопределимое…

– Она тебе так сказала?

– Да. Она мне так сказала. Она мне сказала: «Меня забавляет, что с вами я совсем не знаю, куда иду. С Матье я это знаю всегда».

«С Матье я это знаю всегда». Совсем как Ивиш: «С вами никогда не боишься непредвиденного». Матье затошнило от отвращения.

– Почему она никогда не говорила обо всем этом со мной?

– По ее словам, только потому, что ты у нее никогда не спрашиваешь.

Это была правда. Матье опустил голову: каждый раз, когда нужно было углубиться в чувства Марсель, его охватывала неодолимая лень. Заметив тень в ее глазах, он только пожимал плечами: «Полно! Если б что-то было, она бы мне сказала, она мне говорит все. И это я называл своей верой в нее. Я сам во всем виноват».

Он встряхнулся и резко сказал:

– Почему ты признался мне именно сегодня?

– Но ведь все равно рано или поздно пришлось бы. Этот уклончивый ответ как бы подстегивал его любопытство. И Матье хорошо понял намерение Даниеля.

– Почему сегодня и почему ты? – продолжал он. – Было бы… естественнее, если бы первой мне сказала она.

– Ну, – Даниель деланно растерялся, – возможно, я ошибся, но … я подумал, что речь идет о ваших общих интересах.

Хорошо. Матье напрягся: «Готовься к неприятностям, Матье, это только начало». Даниель продолжил:

– Я хочу тебе сказать правду: Марсель не знает, что я тебе все рассказал, и еще вчера была не уверена, что так скоро введет тебя в курс дела. Ты очень меня обяжешь, если тщательно скроешь от нее наш разговор. Матье невольно рассмеялся.

– Вот ты и обнаружил себя, Люцифер! Ты повсюду сеешь тайны. Еще вчера ты сговаривался с Марсель против меня, а сегодня просишь моего сообщничества против нее. Из тебя получается оригинальный предатель.

Даниель улыбнулся.

– Во мне нет ничего от Люцифера. А признаться меня побудило беспокойство, которое я испытал вчера вечером. Мне показалось, что между вами возникло серьезное недоразумение. Естественно, Марсель слишком горда и сама не скажет тебе об этом.

Матье крепко сжал бокал: он начинал понимать.

– Это по поводу вашей… – Даниель стыдливо запнулся, – вашей неприятности.

– А! – протянул Матье. – Ты сказал ей, что знаешь?

– Нет-нет. Я ей ничего не сказал. Она заговорила первой.

– Ага. – «Еще вчера, разговаривая со мной по телефону, она опасалась, что я ему скажу. И в тот же вечер сама ему все открыла. Одной комедией больше». – Так что?

– Все не так просто.

– Что дает тебе основание так думать? – сдавленно спросил Матье.

– Ничего определенного… ну, может, то, как она мне представила события.

– А что такое? Она сердится, что я ей сделал ребенка?

– Не думаю. Тут другое. Скорее твое позавчерашнее поведение. Она говорила о нем с обидой.

– Что же я такого сделал?

– Не могу сказать в точности. Слушай, вот что она сказала среди прочего: «Решает всегда он, а если я с ним не согласна, значит, я против – так у нас условлено. Но все решается в его пользу, потому что его мнение уже сложилось и он не оставляет мне времени сформировать свое». Не ручаюсь за точность изложения.

– Но мне не нужно было принимать решения, – удивился Матье. – Мы всегда были согласны по поводу того, как поступать в подобных случаях.

– Да. Но ты не побеспокоился узнать ее мнение позавчера?

– Это верно, – признал Матье. – Но я был уверен, что она со мной согласна.

– Но ты все-таки у нее ни о чем не спросил. Когда вы последний раз обсуждали такую… ситуацию?

– Не знаю. Два или три года назад.

– Два или три года. А ты не думаешь, что Марсель с тех пор могла изменить свое мнение?

Господа в глубине зала встали и, смеясь, прощались друг с другом, посыльный принес их шляпы – три черные фетровые и один котелок. Они вышли, обменявшись дружескими жестами с барменом, и официант выключил радио. Бар погрузился в суховатую тишину, в воздухе витал запашок бедствия. «Это плохо кончится», – подумал Матье. Он не совсем понимал, что именно плохо кончится: этот бурный день, история с абортом, его отношения с Марсель? Нет, что-то более неопределенное, более значительное: его жизнь, Европа, этот зловещий и пошлый мир. Он представил себе рыжие волосы Брюне: «В сентябре будет война». В такой момент в пустынном и темном баре начинаешь в это почти верить. Этим летом в его жизнь проникла какая-то гнильца.

– Она боится операции? – спросил он.

– Не знаю, – отстраненно сказал Даниель.

– Она хочет, чтобы я на ней женился? Даниель засмеялся.

– Чего не знаю – того не знаю. Ты слишком многого от меня хочешь. Во всяком случае, все не так просто. Знаешь что? Ты должен сегодня вечером с ней поговорить. Разумеется, не намекая на меня, просто как будто у тебя появились сомнения. Судя по вчерашнему ее виду, даже странно, почему она сама тебе всего не скажет: у нее тяжело на сердце.

– Хорошо. Попытаюсь вызвать ее на откровенность. Наступило молчание, потом Даниель смущенно добавил:

– Ну вот, я тебя уведомил.

– Да. Спасибо и на том, – сказал Матье.

– Ты на меня сердишься?

– Отнюдь. Ты мне оказал именно такую услугу, о которой говорят: как кирпич на голову.

Даниель расхохотался: он так широко открывал рот, что видны были ослепительные зубы и гортань.

«Я не должна была, – думала она, положив руку на телефонную трубку, – я не должна была, мы всегда друг другу говорили все, он теперь думает: Марсель мне говорила все, да, он это думает, он теперь з н а е т, он знает, в его голове мрачное недоумение, и этот неслышный голос в его голове. Марсель всегда мне говорила все, в этот момент он д у м а е т  обо мне, это невыносимо, в сто раз лучше, если б он меня ненавидел, но он сидел там, на скамейке кафе, расставив руки, как будто что-то уронил, устремив взгляд на пол, как будто там что-то разбилось. Свершилось, разговор п р о и з о ш е л, я ничего не видела, ничего не слышала, меня там не было, я ничего не знала, а разговор состоялся, он был, все слова сказаны, а я ничего не знаю, его сдержанный голос поднимался, как дым, к потолку кафе, голос придет оттуда, звучный серьезный голос, от которого всегда дрожит мембрана трубки, он выйдет из нее, он скажет: свершилось; Боже мой. Боже мой, что он мне скажет? Я обнажена, я беременна, а этот голос выйдет полностью одетым из белой трубки, мы не должны были, мы не должны были, – она почти сердилась на Даниеля, если бы было возможно на него сердиться, – он был так великодушен, он один беспокоится обо мне, он взял мое дело в свои руки. Архангел, он говорил о моем деле своим прекрасным голосом. Женщина, слабая женщина, совсем слабая и  з а щ и щ е н н а я   в этом мире живых людей только мрачным и теплым голосом, голос выйдет оттуда, он скажет: «Марсель мне говорила все», – бедный Матье, милый Архангел!» Она подумала: «Архангел», – и ее глаза увлажнились, сладкие слезы, слезы изобилия и плодородия, слезы н а с т о я щ е й женщины после восьми засушливых дней, слезы нежной, нежной защищенной женщины. «Он меня обнял, погладил, защитил с мерцающей влагой в глазах, с лаской в извивающейся бороздке на щеках и дрожащей улыбкой на губах». Восемь дней она смотрела пустыми и сухими глазами в одну точку вдалеке: «Они мне его убьют, восемь дней я была Марсель ясная, Марсель твердая, Марсель благоразумная, Марсель-мужчина, он говорил, что я мужчина, и вот влага, слабая женщина с дождем в глазах,