надо было прийти раньше. Вы разве не читали наши правила?
– Нет, – признался Матье, вставая. – Я был застигнут врасплох.
– Тогда сожалею… – холодно произнес господин. – Разорвать заполненные вами анкеты?
Матье подумал о Саре: «Она наверняка добьется отсрочки».
– Не рвите, – попросил он, – я постараюсь найти выход.
– Конечно, – приветливо отозвался господин, – всегда найдется друг, который вам одолжит на две недели то, что нужно. Значит, это ваш адрес, – сказал он, указывая пальцем на анкету, – улица Югенс, 12?
– Да.
– В первых числах июля мы вышлем вам вызов. Он встал и проводил Матье до двери.
– До свиданья, – сказал Матье, – спасибо.
– Счастлив оказать услугу, – кланяясь, отвечал господин. – Рад буду увидеть вас снова.
Матье широкими шагами пересек холл. Молодая женщина все еще была там; она растерянно покусывала перчатку.
– Соблаговолите зайти, мадам, – произнес господин за спиной Матье.
На улице в сером воздухе подрагивали зеленоватые отблески растений. Но теперь Матье не покидало ощущение, что он заперт в четырех стенах. «Еще одна неудача», – подумал он. Вся надежда была только на Сару. Он дошел до Севастопольского бульвара, зашел в кафе и попросил у стойки жетон.
– Телефоны в глубине, справа.
Набирая номер, Матье прошептал: «Только бы ей удалось! Только бы ей удалось!» Это было что-то вроде заклинания.
– Алло, – сказал он, – алло, Сара?
– Да, – отозвался голос. – Это Веймюллер.
– Это Матье Деларю. Могу я поговорить с Сарой?
– Она вышла.
– А? Обидно… Не знаете, когда она вернется?
– Не знаю. Что-нибудь передать?
– Нет. Просто скажите, что я звонил.
Он повесил трубку и вышел. Его жизнь больше от него не зависела, она была в руках Сары, оставалось только ждать. Он подал знак водителю автобуса, вошел и сел около старой женщины, кашлявшей в платок. «Евреи всегда между собой договариваются», – подумал он. Он согласится, он определенно согласится.
– До Данфер-Рошро, пожалуйста.
– Три билета, – сказал кондуктор.
Матье взял три билета и принялся смотреть в окно; он с грустной обидой думал о Марсель. Стекла дрожали, старуха кашляла, цветы подрагивали на ее черной соломенной шляпке. Шляпка, цветы, старуха, Матье – все уносилось огромной машиной; старуха не поднимала носа от платка и тем не менее кашляла на углу улицы Урс и Севастопольского бульвара, кашляла на улице Реомюр, кашляла на улице Монторгёй, кашляла на Новом мосту над серой и спокойной водой. «А если еврей не согласится?» Но и эта мысль не вывела его из оцепенения; он превратился в мешок с углем на других мешках в кузове грузовика. «Тем хуже, тогда все будет кончено, я ей скажу сегодня вечером, что женюсь на ней». Автобус, как огромная детская игрушка, уносил его, заставлял клониться направо, налево, сотрясал, кидал, события кидали его к спинке сиденья, к стеклу, он был убаюкан скоростью своей жизни, он думал: «Моя жизнь больше мне не принадлежит, моя жизнь – это просто повороты судьбы»; он смотрел, как возникают одно за другим огромные черные здания улицы Сен-Пэр, он смотрел на свою жизнь, которая неслась под откос. Жениться, не жениться: «Теперь это от меня не зависит, орел или решка».
Резко скрипнули тормоза, и автобус остановился. Матье выпрямился и с волнением посмотрел на спину водителя: вся его свобода вновь хлынула на него. Он подумал: «Нет, нет, только не орел и решка. Что бы ни произошло, все должно произойти по моей воле».
Даже если он позволит обстоятельствам себя унести, растерявшегося, отчаявшегося, как уносят старый мешок угля, он сам выберет свою погибель: он свободен, свободен для всего, свободен валять дурака или действовать, как автомат, свободен соглашаться, свободен отказывать, свободен прибегать к уверткам; жениться, бросать, годами влачить этот груз, прикованный к ноге: он мог делать то, что хотел, никто не имел права ему советовать. Добро и Зло существовали для него лишь в том случае, если он сам их для себя придумывал. Вокруг него сгруппировались кругом предметы, они ждали, не подавая знака, не давая ни малейшего указания. Он был один среди чудовищной тишины, вне помощи и оправдания, осужденный решать раз и навсегда без возможности обжалования, обреченный до конца оставаться свободным.
– Данфер-Рошро! – крикнул кондуктор. Матье встал и вышел; он зашагал по улице Фруадво. Он был усталым и нервничал, он беспрестанно вспоминал открытый сундучок в темной комнате, а в сундучке – душистые и мягкие банкноты; это было как угрызение совести. «Эх! Я должен был их взять», – подумал он.
– Для вас пневматическая почта, – сказала консьержка. – Только что пришла.
Матье взял письмо и надорвал конверт; в это мгновение стены, окружавшие его, рухнули, и ему показалось, что переменился весь мир. Посередине страницы было три слова крупным нисходящим почерком:
«Провалилась. В беспамятстве. Ивиш».
– Что, плохая новость?
– Нет.
– Хорошо. А то у вас стало такое удрученное лицо.
– Один из моих бывших учеников провалился на экзамене.
– А, мне говорили, что сейчас учиться стало труднее.
– Гораздо труднее.
– Подумать только! Молодые люди сдают экзамены, – сказала консьержка. – И вот они уже с дипломами. А что потом?
– Я тоже задаю себе этот вопрос. Он в четвертый раз перечитал послание Ивиш. Он был поражен его красноречивым отчаянием. Провалилась. В беспамятстве… «Сейчас она способна сделать что-то непоправимое, – подумал он. – Это ясно как день, она способна на что угодно».
– Который час?
– Шесть.
«Шесть часов. Она узнала о результатах в два. Вот уже четыре часа, как она одна посреди Парижа». Он сунул письмо в карман.
– Мадам Гарине, одолжите мне пятьдесят франков, – сказал он консьержке.
– Ой, не знаю, найдется ли у меня, – удивилась консьержка. Она порылась в ящике своего рабочего стола. – Послушайте, есть только бумажка в сто франков, принесите мне тогда сдачу вечером.
– Договорились, – сказал Матье, – спасибо. Он вышел; он думал: «Где она может быть?» Голова у него была пустой, руки дрожали. Свободное такси проезжало по улице Фруадво. Матье остановил его.
– Женское общежитие, улица Сен-Жак, 173, поскорее.
– Хорошо, – сказал шофер.
«Где она может быть? В лучшем случае уже уехала в Лаон в худшем… я опоздал на четыре часа», – подумал он. Он нагнулся вперед и непроизвольно нажимал правой ногой на коврик, как бы прибавляя машине ход.
Такси остановилось. Матье вышел и позвонил в дверь общежития.
– Мадемуазель Ивиш Сергина здесь? Дама недоверчиво покосилась на него
– Сейчас посмотрю, – сказала она. Дама быстро вернулась.
– Мадемуазель Сергина не возвращалась с самого утра. Ей что-нибудь передать?
– Нет.
– Гостиница «Полонь», улица Соммрар.
Вскоре он приник к окну.
– Здесь, здесь! Гостиница слева.
Он выскочил и толкнул застекленную дверь.
– Месье Сергин здесь?
Толстый слуга-альбинос был у кассы. Он узнал Матье и улыбнулся ему.
– Он еще не вернулся с ночи.
– А его сестра… молодая блондинка, она здесь сегодня была?
– Да я хорошо знаю мадемуазель Ивиш, – сказал парень. – Нет, она не приходила, звонила только мадам Монтеро два раза, просила передать месье Борису, чтобы он пришел к ней сразу же, как вернется; если вы его увидите, можете ему передать.
– Хорошо, – согласился Матье.
Он вышел. Где она могла быть? В кино? Вряд ли. Слонялась по улицам? Во всяком случае, она еще не уехала из Парижа, иначе она бы зашла в общежитие за чемоданами. Матье вынул из кармана письмо и изучил конверт: отправлено из почтового отделения на улице Кюжа, но это еще ничего не доказывало.
– Куда едем? – спросил шофер.
Матье неуверенно посмотрел на него, и вдруг его осенило: «Чтобы так написать, нужно быть не в себе. Она определенно напилась».
– Послушайте, – сказал он, – поезжайте медленно по бульвару Сен-Мишель, начиная с набережной Я ищу одного человека, мне нужно осмотреть все кафе.
Ивиш не было ни в «Биаррице», ни в «Ла Суре», ни в «д’Аркур», ни в «Биар», ни в «Пале дю кафе». В «Ка-пуладе» Матье заметил китайского студента, который знал Ивиш. Он подошел. Китаец пил портвейн, взгромоздившись на табурет подле бара.
– Извините, – начал Матье, приблизившись к нему. – Мне кажется, вы знаете мадемуазель Сергину. Вы ее сегодня видели?
– Нет, – ответил китаец. Он говорил с трудом. – С ней случилось несчастье.
– С ней! Несчастье! – закричал Матье.
– Нет, – пояснил китаец, – я спрашиваю, не случилось ли с ней несчастье.
– Не знаю, – отмахнулся Матье, повернувшись к нему спиной.
Он больше даже не мечтал защитить Ивиш от нее самой, у него была лишь острая и болезненная необходимость увидеть ее. «А что если она попыталась убить себя? У нее на это ума хватит», – в ярости подумал он. Помимо всего прочего, она может быть просто где-нибудь на Монпарнасе.
– На перекресток Вавен, – сказал он.
Он снова сел в такси. Руки его дрожали: он засунул их в карманы. Такси сделало вираж вокруг фонтана Медичи, и Матье заметил Ренату, итальянскую подругу Ивиш. Она выходила из Люксембургского сада с портфелем под мышкой.
– Остановите! Остановите! – закричал Матье шоферу. Он выпрыгнул из такси и подбежал к ней.
– Вы не видели Ивиш?
Рената сурово посмотрела на него.
– Здравствуйте, месье, – сказала она.
– Здравствуйте. Вы видели Ивиш?
– Ивиш? – переспросила Рената. – Конечно.
– Когда?
– Приблизительно час назад. – Где?
– В Люксембургском саду. Она была в странной компании, – немного натянуто пояснила Рената. – Вы знаете, что ее не приняли, бедняжку?
– Да. Куда она пошла?
– Они хотели пойти на танцы. По-моему, в «Тарантул».
– Где это?
– На улице Месье-ле-Пренс. Вы увидите, там магазин грампластинок, а танцзал в полуподвале.
– Спасибо.
Матье сделал несколько шагов, потом вернулся.
– Извините. Попрощаться с вами я тоже забыл.
– До свиданья, месье, – ответила Рената.
Матье вернулся к машине.
– Улица Месье-ле-Пренс, это в двух шагах отсюда. Езжайте медленно, я вас остановлю.
«Хоть бы она была еще там! Я обойду все танцульки Латинского квартала».
– Остановите, это здесь. Подождите меня немного.
Матье вошел в магазин грампластинок.
– Где «Тарантул»? – спросил он.
– В полуподвале. Спуститесь по лестнице.
Матье спустился, вдохнул прохладный и заплесневелый воздух, толкнул створку обитой кожей двери и вздрогнул, будто его ударили под ложечку: Ивиш была там, она танцевала. Он прислонился к дверному косяку и подумал: «Она здесь».
Это был пустой вычищенный подвал с ровными стенами. Яркий свет падал из-под промасленных бумажных плафонов. Матье увидел полтора десятка покрытых скатертями столиков, затерянных в глубине этого мертвого светового моря. По бежевым стенам расклеены куски разноцветного картона с изображениями экзотических растений, но картон коробился из-за сырости,
