все-таки попался, – сказал он вполголоса.

У него мелькнула странная улыбка, почти детская, которая выглядела неуместной на оливковом лице, где плохо выбритая щетина отсвечивала синевой. «Это правда, – подумал Матье, – на сей раз он на пределе». Ему вдруг пришла мысль, стиснувшая его сердце: «Он свободен». И ужас, который внушал ему Даниель, вдруг смешался с завистью.

– Ты должен быть в странном состоянии, – сказал он.

– Да, я в странном состоянии, – согласился Даниель.

Все еще добродушно улыбаясь, он сказал: – Дай мне сигарету.

– Ты разве куришь? – спросил Матье.

– Нет, только одну. И только сегодня. Матье быстро произнес:

– Я хотел бы быть на твоем месте.

– На моем месте? – без особого удивления переспросил Даниель.

– Да.

Даниель пожал плечами.

– В этой истории по всем позициям выиграл ты.

Матье горько усмехнулся. Даниель пояснил:

– Ты же свободен.

– Нет, – покачав головой, сказал Матье. – Бросить женщину еще не значит обрести свободу. Даниель с любопытством поглядел на него.

Однако сегодня утром ты, кажется, считал именно так.

– Не знаю. Это неясно. Все неясно. Истина в том, что я бросил Марсель  н и  р а д и  ч е г о.

Он задержал взгляд на оконных шторах, колыхавшихся от ночного ветра. Он устал.

– Ни ради чего, – повторил он. – Во всей этой истории я играл роль только отказа и отрицания: в моей жизни больше нет Марсель, но есть остальное.

– Что же?

Матье неопределенно махнул рукой в сторону письменного стола.

– Ну, все это, все остальное.

Он был околдован Даниелем. Он подумал: «Значит, это и есть свобода?» Даниель д е й с т в о в а л, он уже не может вернуться назад: ему должно казаться странным чувствовать за собой беспричинный поступок, которого он и сам уже почти не понимает и который перевернет его жизнь. А я все делаю ни ради чего; можно подумать, что у меня украдут результата! моих действий; все происходит так, словно я всегда могу начать сначала. Не знаю, что бы я отдал, лишь бы совершить непоправимый поступок».

Он сказал вслух:

– Позавчера вечером я видел человека, который хотел вступить в испанское ополчение.

– Ну и что?

– Он струсил: теперь ему крышка.

– Зачем ты мне это говоришь?

– Не знаю. Просто так.

– Ты хотел уехать в Испанию?

– Да. Но недостаточно сильно. Они замолчали. Через некоторое время Даниель бросил сигарету и сказал:

– Я хотел бы постареть на полгода.

– Я – нет, – сказал Матье. – Через полгода я буду таким же, как сейчас.

– С теми же угрызениями совести, – добавил Даниель. Он встал.

– Предлагаю опрокинуть стаканчик в «Клариссе».

– Нет, – отказался Матье. – Сегодня вечером я не хочу напиваться. Я не знаю, что сделаю, если напьюсь.

– Да ничего особенного, – заметил Даниель. – Так ты не идешь?

– Нет. Не хочешь еще немного посидеть? – спросил Матье.

– Мне надо выпить, – сказал Даниель. – Прощай.

– Прощай. Мы… мы скоро увидимся? – спросил Матье. Даниель смутился.

– Думаю, это будет непросто. Марсель мне сказала, что не хочет ничего менять в моей жизни, но скорее всего ей будет неприятно, если мы будем встречаться.

– Пусть так, – сухо сказал Матье. Даниель, не отвечая, улыбнулся ему, и Матье резко заключил:

– Ты меня ненавидишь.

Даниель подошел к нему и поспешно неловко и стыдливо положил руку ему на плечо.

– Нет, во всяком случае, не сейчас.

– Но завтра…

Даниель, не отвечая, наклонил голову.

– Пока, – сказал Матье.

– Пока.

Даниель ушел. Матье приблизился к окну и раздвинул шторы. За окном была нежная ночь, нежная и голубая; ветер прогнал облака, над крышами мерцали звезды. Матье облокотился на перила балкона и сладко зевнул. На улице, под ним, спокойным шагом шел человек; он остановился на перекрестке улиц Югенс и Фруадво [9 — Ошибка автора. Улицы Югенс и Фруадво не пересекаются.], поднял голову и посмотрел на небо: это был Даниель. Какая-то мелодия порывами доносилась с проспекта дю Мэн, белый отсвет автомобильных фар скользнул в небе, задержался над трубой и исчез за крышами. Это было небо деревенского праздника, усеянное блестящими звездами, пахнущее каникулами и сельскими танцами. Матье видел, как скрылся Даниель, и подумал: «Я остался один». Один, но не свободнее, чем прежде. Вчера он сказал себе: «Если бы только Марсель не существовала». Но это была ложь. «Никто не стеснял моей свободы, ее выпила моя жизнь». Матье закрыл окно и вернулся в комнату. Здесь еще витал запах Ивиш. Он вдохнул его, и перед ним снова про несся этот сумасшедший день. Он подумал: «Много шума из ничего». Из ничего: эта жизнь была ему дана ни для чего, да и сам он был ничем, и тем не менее он не изменится, он уже сложился окончательно. Матье разулся и застыл, сидя на ручке кресла с туфлей в руке; горло его еще согревала сладкая теплота рома. Матье зевнул: он закончил день, он покончил со своей молодостью. Испытанная мораль уже скромно предлагала ему свои услуги: искушенное эпикурейство, смешливую снисходительность, покорность судьбе, отрешенность, строгость, стоицизм – все, что позволяет, подобно лакомке, минута за минутой дегустировать свою неудавшуюся жизнь. Матье снял пиджак и стал развязывать галстук. Зевая, он про себя повторял: «Значит, это правда, значит, это все-таки правда: я вступил в возраст зрелости».

КОММЕНТАРИИ

«Дороги свободы» посвящены Ванде Козакевич, которая познакомилась с Сартром в 1937 году и оставалась до самой его смерти близким другом. Она была актрисой, играла женские роли в пьесах Сартра. Согласно переписке Сартра, он рассказывал В.Козакевич о работе над «Возрастом зрелости» и учел некоторые ее замечания. Отдельные черты В.Козакевич воплощены в образе Ивиш.

Глава I

«Пятьсот франков, а ведь надо дотянуть до двадцать девятого…» – Нехватка денег играет важную роль в развитии романа: Матье двое суток мечется по Парижу, раздобывая средства для сохранения своей свободы. В 1938 году жалованье преподавателя лицея составляло около 3000 франков – столько получал тогда и сам Сартр. Материальное положение Матье практически идентично материальному положению Сартра, которому нередко приходилось занимать деньги.

Вчера пошел в лицей прочитать последние лекции. – Временной период «Возраста зрелости» охватывает три ночи и два дня. Некоторые косвенные сведения (в разговоре с Марсель Матье упоминает, что последние занятия в лицее у него были «вчера», т.е. в понедельник 13 июня) показывают, что действие романа разворачивается между вечером вторника 14 июня 1938 года и ночью на пятницу 17 июня.

Потом я встречался с Ивиш. – До работы в лицее им.Пастера в Нейи, в 1936-1937 гг. Сартр преподавал в Лаоне – в этом городе он «поселил» родителей Ивиш. Кстати, ее имя сам Сартр произносил как «Ивик», а не «Ивиш» (разумеется, с ударением на последнем слоге). Город Бове, о котором упоминает Матье, находится ближе к Парижу, чем Лаон, но расположен в том же северном направлении, в департаменте Уаза.

Сегодня утром зашел в бухгалтерию… – По словам самого Сартра, действие романа разворачивается во время каникул Матье не без умысла: Сартр не хотел показывать своего героя на занятиях в лицее, т.к. иначе ему пришлось бы вооружить героя некоей философией.

…чтобы не разбудить мадам Дюффе. – У Сартра были сложные отношения с Симоной Жолливе: студентом он приезжал к ней в Тулузу и был вынужден ждать на улице, пока мать Симоны ляжет спать – лишь после этого он мог подняться к Симоне в ее комнату над аптекой («комнату-ракушку», о чем говорится далее в романе). Воспоминания об этом ритуале отражены в описании отношений Матье и Марсель, которые, согласно тексту романа, длились семь лет и начались в 1931 году, – однако эта дата не соответствует чему-либо конкретному в личной жизни Сартра.

Тебе тридцать четыре года… – Текст романа содержит противоречия относительно возраста Матье: по словам Марсель, ему тридцать четыре года, т.е. он родился в 1904 году; далее, в размышлениях Бориса он представлен тридцатипятилетним; в главе XV Матье, заполняя документы, указывает год рождения 1905 (как и Сартра), и в июне 1938 года ему должно быть тридцать три года. Эти противоречия объясняются тем, что роман создавался приблизительно с 1938 по 1940 годы, и Сартр хотел, чтобы Матье, его второе «я», был одного с ним возраста. По словам Сартра, кризис Матье типичен для мужчины тридцати пяти лет – это конец молодости, середина жизни, это «возраст зрелости», в который вступает герой.

Разве мы не условились говорить друг другу все? – Обещание Матье и Марсель «говорить друг другу все» – еще одна автобиографическая деталь: во время совместной жизни Сартра и Симоны де Бовуар они заключили своеобразный «пакт» – никогда не лгать друг другу и ничего не утаивать.

Завтра схожу к Cape. – Прототипом Сары послужила Стефа, жена Фернандо Херасси (см. о нем далее), которая, однако, не была еврейкой.

Глава II

Матье Деларю. – Фамилию для своего героя – Деларю – Сартр, судя по всему, выбрал не случайно: это довольно распространенная фамилия, которая переводится как «обычный», «любой», «как все»; буквально она означает (человек) «с улицы» или «на улице», что напоминает нам о том, как Матье мечется по улицам Парижа в поисках денег и в силу прочих обстоятельств и что он – некто, человек с улицы.

Лола. – По словам Сартра, персонаж Лолы является собирательным и воплощает представления Сартра о женщинах такого сорта, певицах и наркоманках из артистической богемы; до войны их было немало в кафе «Дом» и в различных кафе на Монпарнасе. Среди актрис и певиц можно назвать Марианну Освальд и Марго Лион – последняя даже написала Сартру, что узнала себя в персонаже Лолы.

Борис. – По свидетельству Симоны де Бовуар, персонаж Бориса – это русифицированный портрет их общего знакомого, «малыша Бо». Жак-Лоран Бо – бывший ученик Сартра в лицее Гавра, сын духовника при лицее, младший брат романиста и сценариста Пьера Бо. Для Сартра и С. де Бовуар он (как и Ольга Козакевич) был воплощением юности. Сартр сделал Бориса на год моложе Бо (который родился в 1916 году), что связано с призывом Бориса на военную службу в романе «Отсрочка». Бо был призван в армию в 1939 году, а в мае 1940 года он, как и Борис, был ранен.

…полон пиетета к воззрениям своей сестры… – Ольга Козакевич (прототип Ивиш), старшая сестра Ванды Козакевич, родилась в 1917 году в России, после октябрьского переворота эмигрировала вместе с родителями. Ее мать была француженка, а отец – весьма состоятельный русский дворянин, приближенный к императорскому двору. После переворота он