пусты, ты это знаешь.
Насти. Взгляните сами, братья, взгляните! Неужто вы поверите ему на слово?
Богатые горожане поспешно спасаются бегством. Бедняки остаются с Насти. Генрих приближается к Насти.
Чего ты хочешь от меня?
Генрих. Ты же знаешь, что закрома пусты! Ты знаешь, что он живет впроголодь, отдавая последнее беднякам!
Насти. Ты за нас или против нас?
Генрих. За вас — когда вы страдаете, против — когда вы хотите пролить кровь церкви.
Насти. Ты за нас, когда нас убивают; против нас, когда мы начинаем защищаться.
Генрих. Я принадлежу церкви, Насти.
Насти. Ломайте двери!
Люди наваливаются на дверь. Епископ молча молится.
Генрих (кидается к двери). Пусть прежде убьют меня…
Человек из народа. Убить тебя? Зачем?
Генриха отталкивают и швыряют на землю.
Генрих. Вы ударили меня. Я любил вас больше собственной души, а вы меня бьете. (Он поднимается и идет к Насти.) Только не трогайте епископа, Насти. Только не трогайте епископа! Убей меня, если хочешь, только не епископа.
Насти. Почему? Он морит голодом народ.
Генрих. Ты знаешь, что это ложь. Ты это знаешь. Ты хочешь освободить своих братьев от гнета и лжи, почему же сам начинаешь с обмана?
Насти. Я никогда не лгу.
Генрих. Ты лжешь, нет в его закромах зерна.
Насти. Все равно! Есть золото, есть драгоценные камни в церквах. Всех, кто подох с голоду у подножия мраморных распятий и мадонн из слоновой кости, всех убил он.
Генрих. Это совсем другое дело. Может, это не ложь, но и правды тут нет.
Насти. Твоей в том правды нет, а наша есть. Господь любит бедняков, и наша правда станет его правдой в судный день.
Генрих. Предоставь ему судить епископа, только не проливай кровь церкви!
Насти. У меня одна лишь церковь — все люди на земле.
Генрих. Люди? Значит, христиане, соединенные любовью. Ты же хочешь освятить свой храм кровопролитием.
Насти. Еще рано любить. Право на любовь мы завоюем кровью.
Генрих. Бог запретил насилие, оно ненавистно ему.
Насти. Ну, а как же ад? По-твоему, грешников не насилуют?
Генрих. Господь сказал: взявший меч…
Насти. …от меча и погибнет… Что ж, мы погибнем от меча. Все погибнем, но наши сыновья увидят царство божие на земле. Уйди! Ты не лучше других.
Генрих. Насти! Почему вы меня не любите? Что я вам сделал?
Насти. Ты поп, а поп останется попом, что бы ни делал.
Генрих. Я ваш. Бедняк и сын бедняка.
Насти. Что ж, значит, ты предатель, только и всего.
Генрих. Они взломали дверь!
Дверь подалась, и люди ворвались в замок.
(Бросился на колени.) Господи, если ты еще любишь людей, если ты еще не отвернулся от них, воспротивься этому убийству!
Епископ. Мне не нужны твои молитвы, Генрих. Прощаю всех вас, не ведающих, что творите. А тебя, богоотступник, проклинаю!
Генрих. О! (Падает ниц.)
Епископ. Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя!
На него кидаются с кулаками, он падает.
Насти (Шмидту). Что ж, пусть теперь попробуют сдать город.
Человек из народа (показываясь в дверях). В закромах не было зерна.
Насти. Значит, они спрятали его в монастыре.
Человек (кричит). В монастырь! В монастырь!
Голоса в толпе. В монастырь!
— В монастырь.
Насти (Шмидту). Этой ночью я попытаюсь пробраться сквозь осаду.
Они уходят. Генрих подымается на ноги, оглядывается по сторонам. Теперь он остался один с пророком. Он замечает лежащего на балконе епископа, который глядит на него широко открытыми глазами. Генрих хочет войти в замок, епископ подымает руку, чтобы оттолкнуть его.
Генрих. Я не войду в замок, опусти свою руку. Если ты еще жив, и можешь простить меня — ярости. Злоба — великий грех. Земную злобу оставь здесь, на земле. Умирать надо легко.
Что?
Епископ смеется.
Предатель? Ну да, конечно. Ты ведь слышал, они тоже зовут меня предателем. Скажи мне, как это я только ухитрился предать всех за раз?
Отчего ты смеешься, ну отчего? (Пауза.) Они избили меня. А я любил их. Господи! Как я любил их! (Пауза.) Я любил их, но лгал им. Я лгал им своим молчанием. Я молчал! Я молчал! Я замкнул уста, стиснул зубы. Они мерли как мухи, а я молчал. Когда им нужен был хлеб, я нес им распятие. Ты думаешь, распятие съедобно? Ну опусти же руку, мы — соучастники. Я хотел жить их бедностью, страдать вместе с ними от холода, мучиться их голодом, а они все равно умирали. Выходит, я предавал их на свой лад — убеждал их, будто церковь бедна. Теперь ими овладело бешенство, теперь они убивают. Они погибли. Им не видать ничего, кроме ада, и в этой, и в той жизни.
Епископ произносит несколько неразборчивых слов.
А что мне было делать? Как я мог помешать им? (Оборачивается и смотрит, что происходит в глубине.) Площадь полна народу. Они взламывают двери монастыря. Двери прочны, монастырь продержится до утра, а я ничем не могу помочь! Ничем, ничем! Сомкни уста, умри достойно.
Что это за ключ? От каких дверей? От дверей твоего замка? Нет. От дверей храма? Нет. От дверей ризницы? Нет. От дверей усыпальницы, что всегда заперты? И что?
Генрих. Куда он ведет? Не говори! Если бы ты смог умереть прежде, чем скажешь…
Генрих. Нет, я не возьму его. (Пауза.) Подземный ход из усыпальницы ведет за город. Ты хочешь, чтобы я отправился к Гёцу и впустил его тем же путем в Вормс? Не рассчитывай на меня.
Епископ. Двести священников, их жизни в твоих руках. (Пауза.)
Генрих. Вот отчего ты смеялся. Отличная шутка. Спасибо, епископ, спасибо! Бедняки убьют священников — или Гёц убьет бедняков. Двести священников или двадцать тысяч человек — вот какой выбор ты мне предоставил. Конечно, двадцать тысяч больше, чем двести. Нужно только выяснить, скольких стоит каждый священник, и решать должен я. В конце концов, я — это церковь. Нет, я не возьму твой ключ: попы отправятся прямо на небеса.
Епископ умирает.
Если только не умрут, как ты, со злобой в сердце. Что ж, ты свое сделал, прощай! Прости его, господи, как я прощаю. Ключ я не возьму. Нет! Нет! (Поднимает ключ.)
Пророк. Господи! Да свершится воля твоя! Мир погиб! Погиб! Да свершится воля твоя!
Генрих. Господи! Ты проклял Каина и детей Каиновых. Да свершится воля твоя! Ты допустил, чтобы боль пронзила сердца людей, прахом пошли их желанья, дела рук их смердели. Господи! Да свершится воля твоя! Ты пожелал, чтобы уделом моим на земле стало предательство. Да свершится воля твоя! Да свершится воля твоя! (Уходит.)
КАРТИНА ВТОРАЯ
На подступах к лагерю Геца. В глубине — город.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Офицеры, Герман.
Возникает фигура офицера, который рассматривает город. Тотчас же вслед за ним появляется еще один офицер.
2-й офицер. Что ты здесь делаешь?
1-й офицер. Гляжу на город. Порой мне кажется, что он в один прекрасный день куда-нибудь улетучится…
2-й офицер (первому). Никуда он не денется. Такой удачи нам не видать. (Внезапно поворачивается.) Что это?
Двое санитаров проходят с носилками, на которых лежит тело, покрытое простыней. Оба молчат. 1-й офицер подходит к носилкам, приподнимает простыню и тотчас опускает ее.
1-й офицер. Бросить в реку! Тотчас же!
2-й офицер. Значит…
1-й офицер. Уже весь почернел. (Пауза.)
Санитары продолжают свой путь. Больной стонет.
2-й офицер. Подождите!
Они останавливаются.
2-й офицер. Он еще жив.
1-й офицер. И знать не хочу. В воду!
2-й офицер (санитарам). Какого полка?
2-й офицер. А, мой полк! Кругом!
1-й офицер. Ты с ума сошел! В реку!
2-й офицер. Я не позволю топить своих людей, словно котят.
Они глядят друг на друга, санитары обмениваются насмешливыми взглядами, кладут на землю носилки и ждут.
1-й офицер. Не знаю, жив он или нет, но, если мы его оставим, он заразит холерой всю армию.
3-й офицер (входя). Если не холерой, то паникой. Живо в воду!
2-й офицер (со злобой оборачивается к санитару, в ярости выхватывает шпагу и наносит удар по лежащему на носилках телу). Теперь он не будет стонать. Ступайте!
Санитары уходят.
2-й офицер. Третий. Третий со вчерашнего дня.
Герман. Четвертый. Там еще один свалился, как раз посреди лагеря.
Герман. Я же сказал: он свалился посреди лагеря.
3-й офицер. Будь я командующим, мы этой ночью сняли бы осаду.
Герман. Согласен. Но ведь командуешь не ты.
1-й офицeр. Что ж, нужно с ним поговорить.
Герман. А кто же станет говорить? (Пауза. Глядя на них.) Вы сделаете все, что он захочет.
2-й офицер. Значит, мы пропали. Пощадит холера, так перережут свои же солдаты.
Герман. Если только сам он не подохнет.
1-й офицер. Он? От холеры?
Герман. От холеры или от чего иного. (Пауза.) Мне сказали, что архиепископ не был бы чрезмерно удручен его кончиной.
1-й офицер. И я не смог бы. Он мне внушает такое отвращение, что мне противно поднять на него руку.
Герман. От тебя ничего и не требуется. Только помалкивай и не мешай тем, чье отвращение не так сильно.
Пауза. Входят Гёц и Катерина.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же, Гёц, Катерина.
Гёц (входя). Вам нечего мне сообщить? Вы даже не хотите доложить, что солдатам не хватает хлеба? Что холера убивает каждого десятого? Вы ничего у меня не просите? Вы даже не просите, чтобы я снял осаду, избежал гибели? (Пауза.) Вы так меня боитесь?
Все молчат.
Катерина. Как они глядят на тебя, мое сокровище. Не очень-то они тебя жалуют. Не удивлюсь, если когда-нибудь они воткнут тебе в брюхо большой нож.
Гёц. А ты Меня любишь?
Катерина. Черта с два!
Гёц. И все же ты меня не прикончила.
Катерина. Не потому, что не хотела.
Гёц. Знаю, о чем ты мечтаешь, но я спокоен. В час моей смерти на тебя накинутся двадцать тысяч мужчин, это даже для тебя многовато.
Катерина. Лучше двадцать тысяч, чем один, если он тебе противен.
Гёц. То-то мне и нравится, что я тебе противен. (Офицерам.) Когда же я, по-вашему, должен снять осаду? В четверг? Во вторник? В воскресенье? Так вот, друзья: этому не бывать ни во вторник, ни в четверг. Я возьму этот город нынешней ночью.
Гёц. Да, этой ночью. (Глядит в сторону города.) Видите там, вдали, синий огонек? Я каждый вечер на него гляжу. И каждый вечер он гаснет именно в эту минуту. Вон, видите, погас! Но сегодня он гаснет в сто первый и последний раз. Прощай! Приходится убивать то, что любишь. А вон еще… Гаснут другие огни. Черт возьми! Люди ложатся рано, потому что хотят завтра встать пораньше. Этого «завтра» у них не будет! Чудесная ночь! Не слишком светлая, зато как звезд много! Сейчас луна взойдет. В такие ночи ничего не ждешь. Всё-то они знают, ко всему готовы. Даже к гибели. Но только не этой ночью. Такое чистое небо, оно им внушает доверие. Эта ночь принадлежит им. (Внезапно.) Какая власть! Господи,
