только это и делал всю жизнь.
Шарль замолчал, ему было страшно: парень, который катил коляску малышки Гавальды, повернул ее на двух колесах и оцарапал планку о стену.
— Подождите! — раздался голос Жаннин. — Подождите! Его провожу на вокзал я.
Она бегом спускалась по лестнице, она запыхалась.
— Месье Шарль! — сказала она.
Она смотрела на него с грустным восторгом, грудь ее вздымалась, она сделала вид, будто поправляет его одеяло, чтобы иметь возможность дотронуться до него; значит, он владел еще чем-то на земле; где бы он ни был, он будет владеть еще этим: этим большим хлопотливым и почтительным сердцем, которое будет продолжать биться для него в Берке, в пустой клинике.
— Что ж, — сказал он. — А я уж думал, вы меня бросили на произвол судьбы.
— Месье Шарль, мне казалось, время так медленно движется. Но раньше я не могла. Госпожа Луиза должна была вам сказать.
Она обошла коляску, грустная и озабоченная, стоя вертикально на двух ногах, и он задрожал от ненависти: это была ходячая, у нее вертикальные воспоминания, нет, он недолго задержится в этом сердце.
— Ладно! Ладно! — сухо сказал он. — Поторопимся, везите меня.
— Войдите, — произнес слабый голос.
Мод открыла дверь, и от запаха рвоты у нее перехватило горло. Пьер вытянулся на полке. Он был бледен, на лице остались одни глаза, но вид у него был вполне умиротворенный. Она сделала движение назад, но заставила себя войти в каюту. На стуле у изголовья Пьера стоял тазик, наполненный мутной пенистой жидкостью.
— Меня рвет уже только слизью, — ровным голосом сказал Пьер. — Уже давно я вывернул все, что было в желудке. Убери таз и сядь.
Мед, задержав дыхание, убрала таз и поставила его рядом с умывальником. Она седа> оставив дверь приоткрытой чтобы проветрить каюту. Наступило молчание; Пьер смотрел на нее со смущающим любопытством.
— Я не знала, что тебе плохо, — сказала она, — иначе пришла бы раньше.
Пьер приподнялся на локте.
— Сейчас уже немного лучше, — сказал он. — Но я еще очень слаб. Со вчерашнего для меня не переставая рвет. Может, стоит съесть что-нибудь в поддень, как ты думаешь? Я как раз собирался заказать крылышко цыпленка.
— Но я не знаю, — раздраженно ответила Мод. — Ты должен сам чувствовать, сможешь ли ты что-либо съесть.
Пьер озабоченно смотрел на одеяло:
— Конечно, есть риск нагрузить желудок, но, с другой стороны, это может его наполнить, и если рвота возобновиться, то хоть чем-то вырвет.
Мод недоуменно смотрела на него. Она думала: «И в самом деле нужно время, чтобы узнать мужчину».
— Что ж, скажу стюарду, чтобы принес тебе овощной бульон и белого мяса.
Она принужденно засмеялась и добавила:
— Раз хочешь есть, значит, поправляешься.
Наступило молчание, Пьер поднял глаза и стал наблюдать за ней с озадачивающей смесью внимания и безразличия.
— Ну, рассказывай: вы теперь во втором классе?
— Откуда ты знаешь? — недовольно спросила Мод.
— От Руби. Я ее вчера встретил в коридоре.
— Это верно, — призналась Мод, — мы уже во втором.
— Как вам это удалось?
— Вот как! — вымолвил Пьер.
Он не переставал смотреть на нее. Потом вытянул руки на простыне и вяло сказал:
— К тому же> та пересдала с капшаном?
— Что ты мелешь? — возмутилась Мод.
— Я видел, как ты выходила из его каюты, — сказал Пьер, — ошибка исключена.
Мод стало не по себе. С одной стороны, она больше не должна перед ним отчитываться; но с другой, было бы честнее предупредить его. Она опустила глаза и кашлянула; она ощутила себя виноватой, и в итоге почувствовала нечто вроде нежности к Пьеру.
— Но послушай, — сказала она, — если б я отказалась, Франс меня не поняла бы.
— Ну при чем тут Франс? — миролюбиво сказал Пьер.
Она резко подняла голову: он улыбался, на лице его сохранилось то же вялое любопытство. Мод почувствовала себя оскорбленной, она предпочла б, чтобы он бесновался.
— Если хочешь знать, — сухо сказала она, — когда мы плывем, я всегда сплю с капитаном, чтобы оркестр «Малютки» мог путешествовать во втором классе. Вот так.
Некоторое время она ждала его возмущения, но он не проронил ни слова. Мод наклонилась над ним и яростно выкрикнула:
— Но я не шлюха!
— Кто тебе сказал, что ты шлюха? Ты делаешь, что хочешь, или что можешь. По-моему, ничего плохого в этом нет.
Ей показалось, что он ударил ее хлыстом по лицу. Она резко встала:
— Вот как? Ничего плохого в этом нет? Ничего плохого в этом нет?
— Конечно, нет.
— Так вот, ты неправ, — с волнением сказала она. — Ты совершенно неправ.
— Значит, что-то плохое есть? — шутливо спросил Пьер.
— Не пытайся меня запутать! Нет, ничего плохого в этом нет, что тут может быть плохого? Кто против этого возражает? Ни типы, которые вечно вертятся вокруг меня, ни мои подруги, которые охотно меня используют, ни моя мать, которая больше ничего не зарабатывает и которой я высылаю деньги. Ни ты, а ведь ты должен думать иначе, чем они, потому что ты мой любовник.
Пьер сплел руки на одеяле, у него был загадочный и блуждающий взгляд больного.
— Не кричи, — тихо сказал он, — у меня болит голова.
Она сдержалась и холодно посмотрела на него.
— Не бойся, — вполголоса сказала она, — я больше не буду кричать. Только учти, что между нами все кончено. Потому что, поверь, мне противно, что я позволяю трогать себя этому налитому супом старику, и если б ты меня обругал, если б ты меня пожалел, я бы решила, что ты немного дорожишь мной, и это придало бы мне силы. Но если я сплю с кем придется, и от этого никому ни холодно, ни жарко, даже тебе, тогда я грязная девка, шлюха. Что ж, дорогой мой, шлюхам положено гоняться за толстосумами, и у них нет необходимости путаться с нищей братией вроде тебя.
Пьер не ответил: он закрыл глаза. Мод отшвырнула ногой стул и вышла, хлопнув дверью.
Шарль скользил, приподнявшись на локте, мимо шале, клиник, семейных пансионов; все было пусто, сто двадцать два окна отеля «Брен» были открыты; в вестибюле шале «Мон Дезир», в саду виллы «Оазис» больные ждали, лежа в своих гробах, приподняв головы, они молча смотрели на парад колясок; целая вереница колясок катилась к вокзалу. Никто не разговаривал, слышны были только поскрипывания осей и глухой стук колес, переваливающихся с тротуара на мостовую. Жаннин шла быстро; они обогнали толстую краснолицую старуху, которую вез сморщенный плачущий старичок, они обогнали Зозо, его везла на вокзал его мать, хромая женщина, служительница общественного туалета.
— Эй! эй! — закричал Шарль.
Зозо вздрогнул, он немного приподнялся и посмотрел на Шарля светлыми пустыми глазами.
— Невезучие мы, — вздохнул он.
Шарль снова упал на спину; он чувствовал справа и слева от себя эти горизонтальные тела, десять тысяч маленьких похорон. Он снова открыл глаза и увидел кусочек неба, а потом сотни людей, высунувшихся из окон домов на Большой улице и махавших платками. Негодяи! Негодяи! Это им не 14 июля. Стая чаек, крича, закружилась у него над головой, и Жаннин высморкалась за коляской. Госпожа Верту плакала под траурным крепом, санитарка пристально смотрела на единственный венок, который раскачивался позади катафалка, но она слышала, как та плачет, она не должна была очень о нем сожалеть, больше десяти лет она его не видела, но всегда хранишь где-то внутри себя стыдливую и неутоленную нежность, смиренно ждущую похорон, первого причастия, свадьбы, чтобы наконец исторгнуть затаенные слезы; санитарка подумала о своей парализованной матери, о войне, о племяннике, который скоро будет призван, о нелегкой своей работе, и тоже начала плакать, она была довольна, маленькая дама плакала, за ними зашмыгала носом консьержка, бедный старик, так мало народа его провожает, хотя у всех грустный вид; Жаннин плакала, толкая тележку, Филипп шел, я сейчас потеряю сознание, Большой Луи шел, война, болезнь, смерть, отъезд, нищета; было воскресенье, Морис пел у окна купе, Марсель зашла в кондитерскую, чтобы купить пирожных с кремом.
— Вы не очень-то разговорчивы, — сказала Жаннин. — Я думала, вам будет нелегко расставаться со мной.
Они поехали по вокзальной улице.
— Вы считаете, что я недостаточно расстроен? — спросил Шарль. — Меня упаковывают, увозят неизвестно куда, не спрашивая моего мнения, а вы хотите, чтобы я сожалел о вас?
— У вас нет сердца.
— Пусть так, — жестко сказал Шарль. — Вас бы на мое место. Посмотрел бы я тогда на вас.
Она не ответила, внезапно он увидел над собой темный потолок.
— Приехали, — сказала Жаннин.
Кого позвать на помощь? Кого нужно умолять, чтобы меня не увозили, я сделаю все, чего захотят, но пусть меня оставят здесь, она будет за мной ухаживать, она будет меня прогуливать, она поласкает мою штучку…
— Эх! — сказал он. — Я, наверное, сдохну во время этого путешествия.
— Вы с ума сошли! — встревоженно воскликнула Жаннин. — Вы совсем сошли с ума, как вы можете так говорить?
Она обошла вокруг коляски и склонилась над ним, он почувствовал ее горячее дыхание.
— Бросьте, будет вам! — сказал он, смеясь ей в лицо. — Не надо сцен. Уж вы-то не будете печалиться, если я умру! Разве что красивая брюнетка, медсестра доктора Роберталя.
Жаннин резко выпрямилась.
— Она дура и уродина, — сказала она. — Вы себе представить не можете, сколько неприятностей она доставила Люсьенне. Вы бы с ней ох как намучились, — прибавила она сквозь зубы. — И с ней не пококетничаешь, она не такая глупая, как я.
Шарль привстал и с беспокойством осмотрелся. Более двухсот колясок выстроились в ряд в вокзальном зале. Носильщики толкали их одну за другой на перрон.
— Я не хочу уезжать, — прошептал он сквозь зубы. Жаннин вдруг растерянно посмотрела на него.
— Прощайте, — сказала она ему, — прощайте, милая моя куколка.
Он хотел ей ответить, но туг коляска тронулась. Дрожь пробежала у него от ног до затылка; он отбросил назад голову и вдруг увидел красное лицо, склонившееся над ним.
— Пишите! — крикнула Жаннин. — Пишите!
Но он был уже на перроне, в гомоне свистков и прощальных криков.
— Это… это что, наш поезд? — с тревогой спросил он.
— Он самый. А чего вы ожидали? Восточный экспресс? — с иронией спросил служащий.
— Но это же товарные вагоны! Служащий сплюнул себе под ноги.
— В пассажирском вы не поместились бы, — объяснил он. — Нужно было бы убрать сиденья, думаете это так просто?
Носильщики брали фиксаторы за два конца, отделяли от тележек и несли их к вагонам. Их ждали служащие в фуражках, они нагибались, хватали фиксаторы как могли и уносили их в темноту. Красавец Самуэль, ловелас Берка, у которого было восемнадцать костюмов, проплыл совсем рядом с Шарлем в руках двух носильщиков и вверх ногами исчез в вагоне.
— Но ведь есть же санитарные поезда! — негодовал Шарль.
— Не спорю. Но кто же пошлет накануне войны санитарные поезда, чтобы подбирать инвалидов?
Шарль хотел ответить, но его фиксатор вдруг качнулся, и он был вознесен в воздух головой вниз.
— Несите меня прямо! — крикнул он. — Несите меня прямо!
Носильщики засмеялись, зияющая дыра приблизилась, увеличилась, они отпустили веревку, и гроб с мягким стуке»! упал на свежую землю.
