спросил Пабло. — Потому что уехал папа?
Слезы Сары сразу иссякли, и ей захотелось рассмеяться. Но Пабло с озабоченным видом смотрел на нее. Она встала и сказала, отворачиваясь:
— Да. Да, потому что уехал папа.
— А мы скоро вернемся?
— Ты устал? Мы еще далеко от дома. Пошли, — сказала она, — пошли. Мы пойдем медленно.
Они сделали несколько шагов, а потом Пабло остановился и вытянул палец.
— Ой, смотри! — сказал он с почти болезненным восторгом.
Это была афиша на дверях совсем синего кинотеатра. Они подошли. Запах формалина шел из темного прохладного холла На афише ковбой преследовал всадника в маске, стреляя из револьвера. Опять выстрелы, опять револьверы! Пабло смотрел, тяжело дыша; скоро он наденет каску, возьмет ружье и будет бегать по комнате, изображая бандита в маске. У нее не хватило мужества увести его. Она просто отвернулась. Кассирша обмахивалась у себя в будке. Это была толстая брюнетка с бледной кожей и огненными глазами. На полочке кассы за стеклом стояли цветы в кувшине; на стене была прикноплена фотография Роберта Тейлора. Господин средних лет вышел из зала и подошел к кассе.
— Сколько? — спросил он через окошечко.
— Пятьдесят три билета, — сказала она.
— Так я и думал. А вчера шестьдесят семь. А ведь какой хороший фильм, с погонями!
— Люди предпочитают сидеть дома, — сказала кассирша, пожимая плечами.
Какой-то человек остановился рядом с Пабло, он, тяжело дыша, смотрел на афишу, но, казалось, не видел ее. Это был высокий бледный мужчина в разорванной одежде, с окровавленной повязкой вокруг головы и с засохшей грязью на щеках и руках. Должно быть, он пришел издалека. Сара взяла Пабло за руку.
— Пошли, — сказала она.
Она заставила себя идти очень медленно — из-за малыша, но ей хотелось бежать, ей казалось, что кто-то смотрит ей в спину. Впереди блестели рельсы, асфальт медленно плавился на солнце, воздух слегка дрожал вокруг фонаря, это было уже не то воскресенье. «Люди предпочитают сидеть дома». Еще недавно она угадывала за группой домов веселые оживленные бульвары, пахнущие рисовой пудрой и сигаретами; она шла по тихой улице предместья, и ее сопровождала невидимая, хоть и близкая толпа. Достаточно было одного слова — и бульвары опустели. Теперь они сбегали к порту, белью и пустынные; воздух подрагивал между пустых стен.
— Мама, — сказал Пабло, — тот человек идет за нами.
— Да нет. Он делает то же, что и мы, он гуляет.
Она повернула налево, и это была такая же улица, бесконечная и неподвижная; единственная улица шла теперь через весь Марсель. И Сара была на этой улице с ребенком; а все марсельцы сидели по домам. Пятьдесят три билета. Она думала о Гомесе, о смехе Гомеса: конечно, все французы трусы. Ну и что? Они сидят по домам, это естественно; они боятся войны, и они совершенно правы. Но ей по-прежнему было не по себе. Она заметила, что ускорила шаги, но тут же решила идти медленнее — из-за Пабло. Но теперь мальчик сам тянул ее вперед.
— Быстрее, быстрее, — задыхаясь, умолял он. — Ну, мама!
— Что такое? — сухо спросила она.
— Он все еще здесь, он идет за нами.
Сара немного повернула голову и увидела того же оборванца; он шел за ними, это очевидно. Сердце ее заколотилось.
— Бежим! — сказал Пабло.
Она подумала об окровавленной повязке и резко повернулась. Бродяга сразу остановился и посмотрел на них затуманенными глазами. Саре стало страшна Мальчик цеплялся за нее обеими руками и изо всех сил тянул ее назад. «Люди сидят по домам». Она может сколько угодно кричать, звать на помощь, никто не придет.
— Вам что-нибудь нужно? — спросила она бродягу, смотря ему в глаза.
Он жалко улыбнулся, и страх Сары исчез.
— Вы умеете читать? — спросил он.
Он протянул ей старую разорванную книжку, это был военный билет. Пабло обхватил ноги Сары руками, она чувствовала его теплое тельце.
— А что? — спросила она.
— Я хочу знать, что там написано, — сказал оборванец, указывая пальцем на листок.
Несмотря на фиолетовый, наполовину закрывшийся глаз, у него был добродушный вид. Сара искоса посмотрела на него, потом на листок.
— Вот беда-то, — смущенно пробормотал человек. — Вот беда-то — совсем не умею читать.
— Что ж, у вас предписание, — сказала Сара. — Вам нужно ехать в Монпелье.
Она протянула ему билет, но человек не сразу его взял. Он спросил:
— Не знаю, — сказала Сара.
Она подумала: «Он скоро уедет». И потом подумала о Гомесе. Она спросила:
— Кто вам сделал повязку?
— Сам, — сказал бродяга.
Сара порылась в сумочке. У нее были булавки и два чистых платка.
— Сядьте на тротуар, — властно сказала она. Бродяга тяжело сел.
— У меня окоченели ноги, — с извиняющимся смехом сказал он.
Сара разорвала платки. Гомес читал «Юманите» в первом классе, положив ноги на скамейку. Он увидится с Матье, потом направится в Тулузу и сядет на самолет в Барселону. Сара развязала окровавленную повязку и осторожными рывками сняла ее. Бродяга слегка застонал. Черная липкая корка покрывала половину головы. Сара протянула платок Пабло:
— Пойди намочи в фонтане.
Малыш убежал, обрадовавшись, что может уйти. Бродяга поднял глаза на Сару и сказал ей:
— Я не хочу воевать.
Сара мягко положила руку ему на плечо. Ей хотелось попросить у него прощения.
— Я пастух, — сказал он.
— Что вы делаете в Марселе? Он покачал головой.
— Я не хочу воевать, — повторил он.
Пабло вернулся, Сара кое-как промыла рану и быстро наложила повязку.
— Вставайте, — сказала она.
Он встал. Он растерянно смотрел на нее.
— Значит, мне нужно в Монпелье?
Она порылась в сумочке и вынула две купюры по сто франков.
— Вам на дорогу, — сказала она.
Человек взял их не сразу: он пристально смотрел на нее.
— Возьмите, — тихо и быстро сказала Сара. — Возьмите. И не воюйте, если можете этого избежать.
Он взял деньги. Сара сильно сжала его руку.
— Не воюйте, — повторила она. — Делайте, что хотите, вернитесь домой, спрячьтесь. Все лучше, чем воевать.
Он смотрел на нее, не понимая. Она схватила Пабло за руку, сделала полуоборот, и они пошли дальше. Через некоторое время она обернулась: он смотрел на повязку и влажный платок, которые Сара бросила на мостовую. Потом наклонился, взял их, пощупал и положил в карман.
Капли пота катились по его лбу до висков, спускались по щекам от ноздрей до ушей, он сначала подумал, что это насекомые, он ударил себя по щеке, и его рука раздавила теплые слезы.
— Черт возьми! — сказал его сосед слева. — Ну и жара. Он узнал голос, это был Бланшар, жирная скотина.
— Они это делают нарочно, — сказал Шарль, — часами оставляют вагоны на солнце.
Наступило молчание, потом Бланшар спросил:
— Это ты, Шарль?
— Я, — сказал Шарль.
Он пожалел, что заговорил. Бланшар обожал выбрасывать разные фортели: он брызгал на людей из водяного пистолета, или же скатывался на них и прикалывал картонного паука к их одеялам.
— Вот и встретились, — сказал Бланшар. — Да.
— Мир тесен.
Шарль получил струю воды прямо в лицо. Он вытерся и плюнул: Бланшар хохотал.
— Мать твою за ногу! — выругался Шарль. Он достал платок и вытер шею, принуждая себя засмеяться. — Это опять твой водяной пистолет?
— Да, — смеясь, сказал Бланшар. — Я не промахнулся, а? Прямо в рожу! Не огорчайся, у меня шуточек полные карманы: будем развлекаться в дороге.
— Ну и мудило! — сказал Шарль со счастливым смехом. — Ну и мудило же ты!
Бланшар внушал ему страх: их фиксаторы соприкасались, если он захочет меня ущипнуть или бросить мне под одеяло колючку шиповника, ему достаточно протянуть руку. «Мне не везет, — подумал он, — нужно быть начеку всю дорогу». Он вздохнул и заметил, что смотрит на потолок, большую мрачную поверхность, усеянную заклепками. Он повернул свое зеркальце назад, стекло было черное, как закопченная стеклянная пластинка. Шарль приподнялся и огляделся вокруг. Раздвижную дверь оставили широко открытой; в вагон проникал золотистый свет, пробегая по лежащим телам, он касался одеял, высвечивал лица. Но освещенная часть была строго ограничена рамкой двери; слева и справа была почти полная темнота. Счастливчики, они, должно быть, дали деньги носильщикам; у них будет и воздух, и свет; время от времени, приподнимаясь на локте, они будут видеть, как снаружи мелькает зеленое дерево. Обессиленный, он снова упал, его рубашка взмокла. Хоть бы скорее тронуться! Но поезд стоял, заброшенный, окутанный солнцем. Странный запах — гнилой соломы и духов «Убиган» — застоялся на уровне пола. Шарль вытянул шею, чтобы избавиться от него — он вызывал тошноту, но, обливаясь потом, оставил эти попытки, и запахи плотной салфеткой накрыли его нос. Снаружи были рельсы, и солнце, и пустые вагоны на запасных путях, и выбеленные пылью кустарники: пустыня. А чуть дальше было воскресенье. Воскресенье в Берке: дети играют на пляже, семьи пьют кофе с молоком в кафе. «Забавно, — подумал он, — забавно». В другом конце вагона раздался голос:
— Дени! Эй, Дени! Никто не ответил.
— Морис, ты здесь?
Снова молчанье, потом голос огорченно заключил:
— Негодяи!
Тишина была прервана. Рядом с Шарлем кто-то застонал:
— Какая жара…
Слабый и дрожащий голос, голое тяжело больного, ответил:
— Когда поезд тронется, будет полегче.
Они говорили вслепую, не узнавал друг друга; кто-то со смешком сказал:
— Вот так и ездят солдаты.
Потом снова наступила тишина Жара, тишина, тревога. Вдруг Шарль увидел две красивые ноги в белых нитяных чулках, его взгляд поднялся вдоль белого халата: это была красивая медсестра. Она только что поднялась в вагон. В одной руке она держала чемодан, в другой — складной стул; она алым взглядом окинула вагон.
— Безумие, — сказала она, — чистое безумие.
— Чего-чего? — грубо переспросил кто-то снаружи.
— Если бы вы хоть чуть-чуть подумали, то, конечно, уразумели бы, что нельзя помещать мужчин в одном вагоне с женщинами.
— Мы их разместили в том порядке, как нам их привезли.
— Так что, я должна их обихаживать друг при друге?
— Нужно было быть здесь, когда их привезли.
— Не могу же я быть одновременно повсюду! Я в это время занималась багажом.
— Какая неразбериха! — возмутился какой-то мужчина.
— Это еще мягко сказано.
Наступило молчание, потом медсестра сказала:
— Окажите мне любезность и позовите ваших сотрудников; мы переведем мужчин в последний вагон.
— Еще чего! Кто нам заплатит за дополнительную работу?
— Я подам жалобу, — сухо сказала медсестра.
— Хорошо. Можете подавать жалобу, моя красавица. Мне на это плевать.
Медсестра пожала плечами и отвернулась; она осторожно прошла между лежащими и села на свой складной стул неподалеку от Шарля, на самом краю светового прямоугольника.
— Эй! Шарль! — позвал Бланшар.
— Чего? — вздрогнув, отозвался Шарль.
— Оказывается, здесь бабк. Шарль не ответил.
— А как же, если мне понадобится постель? — громко сказал Бланшар.
Шшьшашежотбшненстшиствда, но тут же вспомнил о колючке шиповника и издал заговорщицкий смешок.
На уровне пола кто-то копошился, наверняка мужчины выворачивали шеи, чтобы разглядеть, есть ли у них соседки. Но в общем и целом в вагоне было нечто вроде смущения. Туг и там раздался шепот и умолк. «А что, если мне понадобится пос…тъ?» Шарль почувствовал себя грязным изнутри, каким-то свертком липких и влажных кишок: какой стыд, если придется просить судно в присутствии девушек. Он натужился и подумал: «Я буду держаться до конца». Бланшар сопел, его нос
