волосами; он ласкал свои глаза этим гладким лицом. Дальше все становилось туманным; был толстый господин — он пил шампанское, а потом люди, которые сгрудились все разом и которых он едва различал. Танец закончился; они направились к столику.

— Вы хорошо танцуете, — сказала она. — У такого красавчика, как вы, наверняка было много женщин.

— Я девственник, — ответил Филипп.

— Врунишка! Он поднял руку:

— Клянусь вам, я девственник. Клянусь жизнью матери.

— Да? — разочарованно протянула она. — Значит, женщины вас не интересуют?

— Не знаю, — ответил он. — Посмотрим.

Он посмотрел на нее, он владел ею глазами, потом скорчил рожу и сказал:

— Я рассчитываю на тебя.

Она выдохнула ему в лицо дым от сигареты:

— Что ж, увидишь, на что я способна.

Он взял ее за волосы и притянул к себе; вблизи она, все же слегка пахла салом. Он легко поцеловал ее в губы. Она сказала:

— Девственник. Кажется, у меня крупный выигрыш!

— Выигрыш? — удивился он. — Бывает только проигрыш.

Он ее совсем не желал. Но он был доволен, потому что она была красива и не смущала его. Ему стало легко-легко, и он подумал: «Я умею говорить с женщинами». Он отпустил ее, она выпрямилась; чемоданчик Филиппа упал на пол.

— Осторожно! — сказал он. — Ты что, пьяна? Она подняла чемоданчик:

— Что там?

— Тш! Не трогай: это дипломатический чемоданчик.

— Я хочу знать, что там, — ребячливо настаивала она. — Дорогой, скажи, что там?

Он хотел вырвать у нее чемоданчик, но она его уже открыла. Она увидела пижаму и зубную щетку.

— Книжка! — удивилась она, открывая томик Рембо. — Что это?

— Это, — сказал он, — написал один человек, который уехал.

— Куда?

— Какая тебе разница? Уехал, и все.

Он взял книгу у нее из рук и положил ее в чемоданчик.

— Это поэт, — насмешливо пояснил он. — Так тебе понятней?

— Да, — ответила она. — Так нужно было сразу и сказать. Он закрыл чемоданчик, он подумал: «А я не уехал», и опьянение его разом прошло. «Почему? Почему я не уехал?» Теперь он очень хорошо различал толстого господина напротив: он был не такой уж толстый, и у него были внушающие робость глаза. Человеческие грозди сами по себе расклеились; тут были женщины, черные и белые; были и мужчины. Ему показалось, что на него все смотрят. «Зачем я здесь? Как я сюда попал? Почему я не уехал?» В его памяти был провал: он подбросил монету, взял такси, и вот теперь он сидит за столиком перед бокалом шампанского с негритянкой, попахивающей рыбьим клеем. Он рассматривал самого себя, как он подбрасывал монету, он пытался себя разгадать, он думал: «Я кто-то другой», он думал: «Я себя не знаю». Потом повернулся к негритянке. — Почему ты на меня смотришь? — спросила она.

— Просто так.

— Я, по-твоему, красивая?

— Да вроде ничего.

Она кашлянула, ее глаза сверкнули. Она приподняла зад и привстала, опираясь руками о стол.

— Если я, по-твоему, безобразная, я могу и уйти: мы не женаты.

Он порылся в кармане и вынул три смятых купюры по тысяче франков.

— На, возьми, — сказал он, — и оставайся.

Она взяла деньги, развернула их, разгладила и, смеясь, села.

— Противный мальчишка, — сказала она. — Противный-противный мальчишка.

Бездна стыда разверзлась прямо перед ним: ему оставалось только упасть в нее. Отхлестанный по щекам, побитый, изгнанный, даже не уехавший. Он склонился над пропастью, и у него закружилась голова. Стыд поджидал его на дне; ему только оставалось избрать для себя этот стыд. Он закрыл глаза, и вся усталость дня нависла на нем. Усталость, стыд, смерть. Избрать для себя стыд. «Почему я не уехал? Почему я не избрал для себя отъезд?» Он ощущал на плечах всю вселенную.

— Ты не больно-то разговорчив, — сказала она. Он коснулся пальцем ее подбородка.

— Как тебя зовут?

— Флосси.

— Но это же не малабарское имя.

— Я же тебе сказала, что родилась во Франции, — раздраженно сказала она.

— Я дал тебе три тысячи франков, Флосси. Ты хочешь, чтобы я с тобой еще и беседовал?

Она пожала плечами и отвернулась. Черная пропасть по-прежнему зияла, стыд ждал на самом дне. Он посмотрел на нее, склонился к ней, но внезапно все понял, и тревога сжала его сердце: «Это ловушка, если я в нее упаду, то стану сам себе противен. Навсегда». Он выпрямился и в бешенстве подумал: «Я не уехал, потому что был пьян!», и пропасть закрылась: он сделал выбор. «Я не уехал, потому что был пьян». Он прошел мимо стыда совсем рядом; он слишком испугался; но теперь он выбрал: никогда не стыдиться. Больше никогда.

— Представь себе, я должен был сесть на поезд. А вместо этого напился.

— Уедешь завтра, — добродушно сказала она. Он так и подскочил:

— Зачем ты мне это говоришь?

— А что такого? — удивилась она. — Когда опаздывают на поезд, садятся на следующий.

— Я вообще не поеду, — проговорил он, хмуря брови. — Я изменил решение. Знаешь, что такое знак?

— Знак? — переспросила она.

— Мир полон знаков. Все — знак. Нужно только уметь их разгадывать. Представь себе: человек должен был уехать, но напился и не уехал. Почему? Потому что так было нужно, Это знак: ему лучше остаться здесь.

Она покачала головой.

— Правда, — согласилась она. — То, что ты говоришь, правда.

Лучше здесь. Толпа на площади Бастилии, это там нужно выступить. На площади. Чтоб тебя разорвали на месте. Орфей. Долой войну/Кто сможет сказать, что я трус? Я пролью кровь за них всех, за Мориса и за Зезетту, за Питто, за генерала, за всех людей, чьи лапы меня разорвут на части. Он повернулся к негритянке и нежно посмотрел на нее: одна ночь, только одна ночь. Моя первая ночь любви. Моя последняя ночь.

— Ты красивая, Флосси. Она ему улыбнулась.

— А ты можешь быть милым, когда захочешь.

— Пошли танцевать, — сказал он ей. — Я буду милым до рассвета.

Они танцевали. Матье смотрел на Гомеса; он думал: «Его последняя ночь», и улыбался; негритянка любила танцевать, она танцевала, полузакрыв глаза; Филипп танцевал, думая: «Это моя последняя ночь, моя первая ночь любви». Ему больше не было стыдно; он устал, было жарко; завтра я пролью кровь за мир. Но заря была еще далеко. Он танцевал, ему было уютно, он чувствовал себя правым, он сам себе казался романтичным. Свет скользил вдоль перегородки; поезд замедлял ход, скрип, толчки, он остановился, свет залил вагон, Шарль зажмурился и выпустил руку Катрин.

— Ларош-Миженн! — крикнула медсестра. — Приехали.

— Ларош-Миженн? — удивился Шарль. — Но мы не проезжали Париж.

— Нас провезли другим путем, — сказала Катрин.

— Собирайте вещи! — крикнула сестра. — Сейчас вас будут выносить.

Бланшар вдруг проснулся:

— Что, что? Где мы?

Никто не ответил. Медсестра объяснила:

— Завтра снова сядем в поезд. А здесь мы переночуем.

— Болят глаза, — смеясь, сказала Катрин. — Это от света.

Шарль повернулся к ней, она смеялась, закрывая ладонью лицо.

— Собирайте вещи! — кричала медсестра. — Собирайте вещи.

Она склонилась над лысым мужчиной, его череп сверкал.

— Готово?

— Минутку, какого черта! — разозлился тот.

— Поторопитесь, — сказала она, — сейчас придут носильщики.

— Черт! — сказал он. — Можете забрать, вы мне отбили всю охоту.

Медсестра выпрямилась, в вытянутых руках у нее было судно, она перешагнула через тела и направилась к двери.

— Спокойствие! — сказал Шарль. — В бригаде их, может, только дюжина, а разгрузить надо двадцать вагонов. Когда еще они до нас доберутся!

— Если только не начнут с хвоста… Шарль поднял руку над глазами.

— Куда нас поместят? В залы ожидания?

— Думаю, да.

— Мне немного досадно покидать этот вагон. Я здесь как-то укоренился. А вы?

— Я тоже, — сказала Катрин. — С тех пор как… мы вместе…

— Вот они! — крикнул Бланшар.

В вагон зашли люди. Они были черными, потому что стояли спиной к свету. Их тени выделялись на перегородке; казалось, они заходили одновременно с двух сторон. Наступило молчание; Катрин прошептала:

— Я же вам сказала, что начнут с нас.

Шарль не ответил. Он увидел, как два человека склонились над больным, и сердце его сжалось. Жак спал, его нос что-то насвистывал, но она не могла спать; пока он не вернется, она не заснет. Прямо напротив своих ног Шарль увидел огромную тень, которая сложилась вдвое, они уносили инвалида перед ним, потом моя очередь, ночь, дым, холод, качка, пустынные перроны, ему было страшно. Под дверью была полоска света, она услышала шум на первом этаже; это он. Она узнала его шаги на лестнице, и покой сошел на нее: «Он здесь, в нашем доме, он у меня есть». Еще одна ночь. Последняя. Матье открыл дверь, закрыл ее, отворил окно и захлопнул ставни, она услышала, как потекла вода. Он собирается спать. Там, за стеной, в нашем доме.

— Это за мной, — сказал Шарль. — Попросите их, чтобы они вас унесли сразу после меня.

Он сильно сжал ее руку, пока два носильщика наклонялись над ним, и его обдало перегаром.

— Гоп! — сказал носильщик позади него.

Шарль вдруг испугался и стал вертеть зеркало, пока его поднимали, он тщился рассмотреть, несут ли ее за ним, но видел только плечи носильщика и его голову, нахохленную, как у ночной птицы.

— Катрин! — крикнул он.

Ответа он не услышал. Он покачивался над порогом, носильщик сзади него о чем-то распоряжался, ноги Шарля опустились, ему показалось, что он падает.

— Осторожно! Осторожно! — сказал он.

Но он уже видел звезды на черном небе, было холодно.

— Ее несут за мной? — спросил он.

— Кого? — спросил носильщик с птичьей головой.

— Соседку. Это моя подруга.

— Женщинами займутся потом, — ответил носильщик. — Вас разместят в разных местах.

Шарль задрожал.

— Но я думал… — начал он.

— Вы что, хотите, чтоб они мочились прямо перед вами?

— Я думал… — сказал Шарль, — я думал… Он провел рукой по лбу и вдруг заголосил:

— Катрин! Катрин! Катрин!

Он раскачивался в их руках, он видел звезды, свет фонаря брызнул ему в глаза, потом снова звезды, потом опять фонарь, он снова закричал:

— Катрин! Катрин!

— Он что, ненормальный? — спросил носильщик сзади. — Вы замолчите или нет?

— Но я даже не знаю ее фамилии… — сказал Шарль прерывающимся от слез голосом. — Я потеряю ее навсегда.

Они поставили его на пол, открыли дверь, снова подняли его, он увидел зловещий желтый потолок, услышал, как снова закрылась дверь, он попал в ловушку.

— Мерзавцы! — сказал он, когда они ставили носилки на землю. — Мерзавцы!

— Ну, ты там, потише! — сказал субъект с птичьей головой.

— Ладно, — успокоил его другой. — Ты же видишь, у него котелок не варит.

Он услышал их удаляющиеся шаги, дверь открылась и закрылась.

— Вот и встретились, — услышал он голос Бланшара. В тот же миг Шарль получил струю воды прямо в лицо.

Но он молчал и застыл неподвижно, как покойник, широко открытыми глазами он смотрел в потолок, в то время как вода текла ему в уши и по шее. Она не хотела спать, она лежала неподвижно на спине в темной комнате. «Сейчас он ложится, скоро он уснет, а я охраняю его сон. Он сильный, он чистый, сегодня утром он узнал, что уходит на войну, и даже бровью не повел. Но теперь он безоружен: он будет спать, это его последняя ночь дома. Ах, — подумала она, — как он романтичен!»

Это была благоухающая теплая комната с атласным светом и цветами повсюду.

— Входите, — сказала она.

Гомес вошел. Он огляделся, увидел