форма Церкви Духа. В католическом ритуале и брак (здесь предполагается весьма важным, что этот мужчина и эта женщина соединяются друг с другом) осуществляется посредством церковного ритуала; intercessio sacerdotis (божественное поручительство) не допускает непосредственного контакта полов. Священник представляет Церковь, а Церковь всегда оказывается между, в форме вероисповедования, которое является обязательным. Это вмешательство не есть следствие особой хитрости Церкви, но, скорее, ее великой мудрости, сама же идея восходит к истокам христианства – уже тогда мы вступали в брак не просто как мужчина и женщина, но как брачущиеся во Христе. У меня есть античная ваза, на которой изображено раннее христианское обручение. Мужчина и женщина держат друг друга за руку. Соединением руки помещены в Рыбу; Рыба означает Христа. Этим символизируется, что обрученные разделены и соединены Христом. Христос находится между ними; он представляет власть, означающую отделение человека от простых природных сил.
Процесс выделения человека из природного мира испытан в хорошо известных обрядах инициации или обрядах, посвященных юношам, вступающим в половозрелый возраст в первобытных племенах. По достижении половой зрелости мальчики внезапно отзываются из селения. Их выводят в окрестности, где заставляют провести ночь. Из темноты слышны голоса духов, рев быков, женщинам в это время под страхом смерти запрещено показываться из дома. Среди ночи мальчиков приводят в лесную хижину, где демонстрируются всевозможные ужасные сцены. Им запрещено разговаривать: сообщается, что они умерли, а затем, что снова родились, и для доказательства этого дают новые имена. Им внушается, что они теперь другие люди, нежели были раньше, и больше не дети своих родителей. Инициация может зайти так далеко, что после возвращения матерям больше не разрешают разговаривать со своими сыновьями, так как молодые люди уже не их дети. Некогда у Готтентотов один мальчик совершил инцест с матерью, чтобы доказать, что она ему больше не мать, а всего лишь женщина в числе прочих.
Соответствующий христианский ритуал утратил много весьма существенного; но, изучая символику крещения, можно и сейчас обнаружить следы первоначального смысла. «Родильня» – в нашем случае купель для крещения; это в сущности бассейн, рыбный садок, в котором каждый представляет маленькую рыбку: вначале он символически тонет, а затем снова воскресает. Известно, что ранних христиан на самом деле погружали в крещенскую купель, которая была гораздо больше, чем сейчас; во многих старых крестильнях сооружалась крестильня отдельным зданием на собственном основании, в плане представлявшим круг. Накануне пасхи католическая церковь совершала специальную церемонию освящения купели для крещения, Benedictio Fontis. Обычную воду заклинали от смешения со всякими дурными силами, в результате чего она превращалась в обновленный и очищенный источник жизни, чистое, незапятнанное чрево святого источника. Затем священник святил воду, обходя купель, в форме креста в четырех местах, три раза дул на нее и три раза погружал в воду священную пасхальную свечу, как символ вечного света, а в это же время заклинание призывало Целомудренную силу Святого Духа погрузиться в купель. Из иерогамии (из святого брака между Святым Духом и крещенской водой, как чревом Церкви), и возрождался человек в истинной невинности нового детства. Пятно греха, взятое от него и его природы, соединялось с образом Бога. Человек больше не осквернялся природными силами, он перерождался в духовное бытие.
Известны и другие обычаи и ритуалы, выделявшие человека из естественной животной среды. Не вдаваясь в детали, следует заметить, что изучая психологию первобытных, можно обнаружить тесную связь всех важных жизненных событий с тщательно разработанными церемониями, цель которых – отделить человека от предшествующей стадии бытования и помочь ему перенести психическую энергию в следующую стадию жизнеустройства. Когда девушка выходит замуж, она должна освободиться от давления родительских образов и избежать проекции образа отца в мужа. С этой целью в Вавилоне существовал ритуал, с помощью которого психика молодой девушки освобождалась от образа отца. Я имею в виду ритуал храмовой проституции, согласно которому девушки из знатных семей отдавались незнакомцам, посещавшим храм; тем, кто, предположительно, потом в дальнейшем, его не посетит. Как правило, это были чужеземцы, с которыми девушки проводили ночь. Подобный институт существовал и в средние века, jus primae noctis,.право первой ночи, этим правом обладал феодал-правитель по отношению к крепостным. Невеста свою первую брачную ночь должна была провести с ним.
Ритуалом храмовой проституции создавался наиболее впечатляющий образ, сталкивающийся с образом мужчины, за которого юная дама собиралась замуж, в случае, если возникала брачная проблема, то возвращение в исходное психическое состояние, как естественный результат внутреннего конфликта, совершалось не к образу отца, а к однажды встреченному незнакомцу, пришедшему из неведомых земель. Это давало возможность не погружаться снова в мир детских впечатлений, а находить психическое убежище в районе собственного возраста, и тем самым в достаточной степени защищала против инфантильной регрессии.
Данный ритуал демонстрирует одно из самых изумительных качеств человеческой психики. Не случайно женщины сохраняют архетипический образ возлюбленного из отдаленной, неведомой земли, мужчины, появившегося из-за моря-океана, встретившего ее однажды и ушедшего назад. Этот мотив известен из вагнеровского «Летучего голландца» и ибсеновской «Дамы из моря». В обеих драмах дама ожидает чужеземца, который должен прийти из-за далеких морей, чтобы испытать большую любовь к ней и с ней. В опере Вагнера героиня по-настоящему влюбляется в образ, который видит воочию еще до того, как появляется сам герой. В «Даме из моря» героиня только однажды встретила своего избранника и теперь вынуждена все время ходить на берег моря в ожидании его возвращения. («Алые паруса» Александра Грина – тот же мотив. – Прим. перев.). В вавилонском ритуале этот архетипический образ существовал конкретно с целью вызволить женщину из тисков родительских образов, являющихся также образами архетипическими и посему чрезвычайно мощными. Я написал небольшую книгу о взаимоотношениях между ЭГО и бессознательным, где описал случай проекции образа отца, имевший место у лечившейся у меня женщины; и о том, как эта проблема разрешилась благодаря анализу архетипического образа, лежавшего в основе этого отцовского переноса.
Первая стадия лечения переноса вовлекает не только осознание пациентом того факта, что он все еще смотрит на мир из детской или классной комнаты и т. п., проектируя и аспектируя при этом все положительные и отрицательные авторитеты своего личного опыта; в осознание должна быть включена вся объективная сторона вопроса. Для создания действительно зрелой установки, аттитюда, пациент должен увидеть саму субъективную оценку всех тех образов, которые, как казалось, создают саму проблему. Он должен ассимилировать их со своим собственным психическим бытием; должен обнаружить, в каком смысле он является частью его самого; каким образом он приписывает, например, положительную оценку тому или иному объекту, когда фактически это и есть он сам, кто эту оценку выставляет. Тем же самым образом он проектирует отрицательные качества и соответственно ненавидит и испытывает отвращение к субъекту. Здесь необходимо понять, что субъект сам проектирует свою собственную низменную сторону, свою тень, так сказать, предпочитает иметь оптимистический и односторонний образ себя самого. Фрейд, как известно, имеет дело только с объективной стороной. Но фактически невозможно помочь пациенту усвоить содержание его невроза снисходительными ссылками на детское отсутствие ответственности или смиренным указанием на глупую судьбу, жертвой которой является пациент. Его невроз означает требование стать целостной личностью, а это включает узнавание и ответственность за свое целостное бытие, за его хорошие и плохие стороны, возвышенные и низменные функции.
Предположим теперь, что проекция личностных образов, как таковая, состоялась, реализовалась и возымела действие, и тем не менее имеет место перенос, который вы просто не можете разрешить (аннулировать). Тогда в терапии переноса мы вступаем во вторую стадию. Эта стадия – разделение личностных и безличностных содержаний. Личностные проекции, как мы видели, аннулируемы в принципе; для этого они должны оказаться осознанными, но безличностные проекции аннулировать нельзя, так как они принадлежат структурным элементам самой психики (самого психического бытия). Они оказываются не реликтами переживаемого прошлого, а наоборот, целенаправленными и компенсаторными функциями чрезвычайной важности, надежной защитой в ситуациях, в которых человек, как говорится, теряет голову. Скажем, в случае паники, неважно, внутренней или внешней, вмешиваются архетипы, дающие человеку возможность совершения адаптивных инстинктивных действий. Реакция человека в данном случае оказывается такой, как будто бы он заранее знал или предвидел ту или иную ситуацию. Иными словами, он действует так, как обычно это делает человечество, поэтому мы говорим, что этот механизм – весьма жизненно важен.
Следует заметить, что проекция этих безличностных образов сама по себе носит опосредованный характер. А поэтому аннулировать здесь можно лишь сам акт проекции, но никак не ее содержание, чего, кстати, и пытаться делать не стоит. При всех стараниях пациент не может ассимилировать безличностные содержания в своем сознании, тот факт; что они по сути безличностные содержания, как раз и является причиной для их проектирования; человек чувствует, что они не принадлежат определенному субъекту, его индивидуальному разуму, а локализуются где-то вне единичного ЭГО, и за отсутствием подходящей субъективной формы их вместилищем является человеческий объект. Поэтому необходимо быть крайне внимательным, имея дело с безличностными проекциями. Например, было бы большой ошибкой сказать пациенту: «Пожалуйста, поймите, что вы проектируете на меня образ спасителя. А это глупо, уповать на спасителя и делать ответственным меня за это упование». Встретившись с «надеждой» подобного рода отнеситесь к ней серьезно. Все человечество живет с подспудным ожиданием спасителя; это ожидание можно обнаружить везде: обратите внимание хотя бы на Италию или Германию, (1935 г. – приход фашизма. – Прим. перев.). Сегодня у вас, в Англии, нет спасителя, нет его и у нас, в Швейцарии. Но я не верю, что мы так уж сильно отличаемся от остальной Европы. Ситуация у нас лишь слегка отличается от итальянской или германской; возможно, они чуточку менее уравновешены, но даже и у нас с уравновешенностью не все гладко. В указанных странах комплекс спасителя обнаруживается в виде психологии массы, толпы. Комплекс спасителя – архетипический образ коллективного бессознательного, и совершенно естественно, что он активизируется в эпохи, столь насыщенные проблемами и дезориентацией, как, к примеру, наша. В коллективных событиях довольно легко и просто увидеть, как сквозь волшебное стекло, что может произойти с отдельным индивидом, внутри его самого. Даже в относительно простом ситуативном моменте – панике – приходят в действие все компенсаторные психические элементы. И это совсем не патологическое явление. Возможно, это покажется странным, что коллективное бессознательное выражается в политической форме. Но форма-фактор весьма иррациональный, и наше рациональное сознание не может указывать ему, каким должно быть его проявление. Конечно, представив коллективное бессознательное самому себе, следует ожидать, что его активация может оказаться весьма разрушительной; она может обернуться массовым психозом.
