мебель была трехсотлетней давности, и к тому моменту моим
важным духовным достижением было изучение философии Канта и Шопенгауэра. Величайшей
новостью являлись труды Чарлза Дарвина. Незадолго до этого я все еще жил со средневековыми
представлениями своих родителей, у которых мир и люди управлялись божественным
всемогуществом и провидением. Теперь же этот взгляд ушел в прошлое. Мое христианство
сделалось весьма относительным после встречи с восточными религиями и греческой философией.
По этой причине на первом этаже все выглядело таким темным, тихим и ненаселенным.
Тогдашние мои исторические интересы развились на основе первоначальных занятий
сравнительной анатомией и палеонтологией во время работы ассистентом в Анатомическом
институте. Меня увлекли находки ископаемых людей, в частности, много обсуждавшегося
Неандертальца, а также весьма сомнительного черепа Питекантропа Дюбуа [14 — Питекантроп Дюбуа — представитель группы древнейших людей—архантропов,
костные останки которого найдены на о. Ява. Впервые скелетные остатки питекантропа были
открыты в 1890-1892 гг. голландским ученым Эженом Дюбуа.
]. Фактически это и были мои реальные ассоциации во
сне, но я не осмелился упомянуть о черепах, скелетах и костях Фрейду, потому что знал, что
эту тему лучше не затрагивать. У него жила подспудная идея, что я предчувствую его раннюю
смерть. Он сделал этот вывод из того, что я высказал явный интерес к мумифицированным трупам,
обнаруженным в так называемом местечке Блейкеллер [15 —
В начале века в ряде районов Северной Германии (в частности, в местечке Блейкеллер) были
обнаружены так называемые болотные трупы. Это были останки доисторических людей, либо утонувших
в тамошних болотах, либо похороненных там. Местная болотная вода содержит гуминовую кислоту,
растворившую кости и одновременно задубившую кожу, в результате чего кожа, а также волосы
прекрасно сохранились. Произошел процесс естественной мумификации.
], в Бремене, который мы вместе посетили в 1909 г., по пути на корабль,
отправлявшийся в Америку. Поэтому я и не хотел возникать со своими собственными идеями.
Слишком сильное впечатление произвел тот недавний опыт, показавший почти непреодолимую
пропасть между нашими взглядами. Я не хотел терять его расположение и дружбу, открывая свой
собственный мир, который, я полагал, был бы ему странен. Чувствуя себя весьма неуверенно, я
почти автоматически солгал ему насчет моих «свободных ассоциаций», чтобы избежать
невыполнимой задачи знакомства с моим очень личным и совершенно отличным внутренним
устройством.
Следует извиниться за этот довольно длинный рассказ о щекотливом положении, в которое я
попал, рассказав Фрейду свой сон. Но это хороший пример тех трудностей, с которыми
сталкивается всякий, кто занимается реальным анализом снов. Многое зависит от разницы в
типе личности аналитика и анализируемого.
Вскоре я понял, что Фрейд ищет во мне какое-нибудь несовместимое желание. Для пробы я
предположил, что черепа, которые я видел, могли относиться к некоторым членам моей семьи,
чьей смерти по каким-то причинам я мог желать. Это было встречено с одобрением, но я не
удовлетворился этим по сути ложным ходом. Когда же я попытался найти подходящие ответы на
вопрос Фрейда, то был внезапно ошарашен мыслью о той роли, которую субъективный фактор
играет в психологическом понимании. Мое прозрение было столь ошеломляющим, что я подумал
лишь о том, как бы выбраться из этой трудной ситуации, и не нашел ничего лучшего, как
попросту солгать. Моральные соображения уступили перед угрозой крупной ссоры с Фрейдом,
чего я совершенно не желал по множеству причин.
Суть прозрения же состояла из понимания, что мой сон вносит смысл в меня самого, в мою
жизнь и в мой мир, вопреки теоретическим построениям иного внешнего разума,
сконструированного согласно собственным целям и задачам. Это был сон не Фрейда, а мой, и
я, словно при вспышке света, понял его значение. Приведенный пример иллюстрирует главное
в анализе снов. Сам анализ это не столько техника, которую можно выучить, а затем применять
согласно правилам, сколько диалектический многосоставной обмен между двумя личностями.
Если его проводить механически, то индивидуальная психическая личность теряется, и
терапевтическая проблема сводится к простому вопросу: чья воля будет доминировать —
пациента или аналитика?
По этой же причине я прекратил практику гипноза, поскольку не желал навязывать свою
волю другим. Мне хотелось, чтобы исцеление исходило из личности самого пациента, а не
путем моих внушений, которые могли иметь лишь преходящее значение. Я стремился защитить и
сохранить достоинство и свободу своих пациентов, так, чтобы они могли жить в соответствии с
собственными желаниями. В эпизоде с Фрейдом мне впервые стало ясно, что прежде чем строить
общие теории о человеке и его душе, мы должны больше узнать о реальном человеческом
устройстве, с которым имеем дело.
Индивид — это единственная реальность. Чем дальше мы уходим от него к абстрактным идеям
относительно Хомо Сапиенса, тем чаще впадаем в ошибку. В наше время социальных переворотов
и быстрых общественных изменений об отдельном человеке необходимо знать много больше, чем
знаем мы, так как очень многое зависит от его умственных и моральных качеств. Но если мы
хотим видеть явления в правильной перспективе, нам необходимо понять прошлое человека так
же, как и его настоящее. По этой причине понимание мифов и символов имеет существенное
Проблема типов
Во всех прочих областях науки законно применение гипотез к безличным объектам. В
психологии, однако, мы неизбежно сталкиваемся с живыми отношениями между индивидуумами,
ни один из которых не может быть лишен своего личностного начала или как угодно
деперсонализирован. Аналитик и пациент могут договориться обсуждать избранную проблему в
безличной и объективной манере; но стоит им включиться в дело, их личности тотчас же
выходят на сцену. И здесь всякий дальнейший прогресс возможен лишь в том случае, если
достижимо взаимное согласие.
Возможно ли объективное суждение о конечном результате? Только если произойдет сравнение
наших выводов со стандартами, принятыми в социальной среде, к которой принадлежат сами
индивиды. Но даже и тогда мы должны принимать во внимание психическую уравновешенность
(или здоровье) этих индивидов. Потому что результат не может быть полностью коллективным,
нивелирующим в таком случае индивида, подверстывая его под «нормы» общества. Это равносильно
совершенно ненормальным условиям. Здоровое и нормальное общество таково, что в нем люди
очень редко соглашаются друг с другом, — общее согласие вообще довольно редкий случай за
пределами инстинктивных человеческих качеств.
Несогласованность функций служит двигателем общественной жизни, но не это ее цель, —
согласие в равной степени важно. Поскольку психология в основном зависит от баланса
оппозиций, то никакое суждение не может быть сочтено окончательным, пока не принята во
внимание его обратимость. Причина подобного факта заключена в том, что нет точки отсчета
для суждения о том, что есть психика за рамками самой психологии.
Несмотря на то, что сны требуют индивидуального подхода, некоторые обобщения необходимы,
чтобы помочь разъяснить и классифицировать материал, который собирается психологом при
изучении многих индивидов. Очевидно, невозможно сформулировать какую-либо психологическую
теорию или обучить ей, описывая большое количество отдельных случаев без какой-либо попытки
увидеть, что они имеют общего
