пациента
толкованию аналитика не является с необходимостью неверным, это скорее верный признак
того, что что-то не «стыкуется». Либо пациент еще не достиг точки понимания, либо не
подходит интерпретация.
В наших усилиях понять символы сна другого человека мы почти неизменно наталкиваемся
на нашу тенденцию заполнять неизбежные провалы нашего понимания проекцией, т.е.
предположением, что то, что ощущает и думает аналитик, соответствует мысли и чувству
пациента. Дабы преодолеть этот источник ошибок, я всегда настаивал на важности строгого
ограничения контекстом самого сна и на исключении всех теоретических предположений
относительно снов вообще, за исключением гипотезы, что сны содержат некий смысл.
Из всего того, что я сказал, должно быть ясно, что не существует общих правил для
толкования сновидений. Когда ранее я предположил, что всеобщая функция снов заключается
в компенсации недостатков и искажений сознания, то подразумевал при этом многообещающий
подход к природе отдельных сновидений, открывающийся при подобного рода предположении.
В некоторых случаях эта функция проявляется довольно отчетливо.
Один из моих пациентов был весьма высокого мнения о себе, не догадываясь при этом,
что почти каждый, кто его знал, раздражался этим видом его морального превосходства. Он
пришел ко мне со сновидением, в котором ему представлялся пьяный бродяга, валявшийся в
канаве, — зрелище, побудившее его лишний раз произнести снисходительное замечание:
«Страшно видеть, как низко может пасть человек».
Было очевидно, что неприятный сон отчасти и по крайней мере был попыткой компенсировать
его преувеличенное мнение о своих собственных заслугах. Но было там и нечто большее.
Оказалось, что у него был брат, опустившийся алкоголик. Сон обнаружил также, что
возвышенная установка компенсировала наличие такого брата, как внешний, так и внутренний
В другом случае я вспоминаю женщину, гордившуюся своим пониманием (знанием) психологии,
которой периодически снилась другая женщина. Когда она встретила ее наяву в повседневной
жизни, то та ей не понравилась, показалась суетной и нечестной интриганкой. Тем не менее в
снах она появлялась дружественной и милой, почти как сестра. Моя пациентка не могла понять,
почему во сне она видит в таком благоприятном виде человека, которого в жизни явно не любит.
Но эти сны были способом провести мысль о том, что ей самой присущи некоторые «теневые»
[17 — Тень — термин введен Юнгом. Обозначает бессознательную
противоположность того, что индивид настойчиво утверждает в своем сознании; сумма всех
личностных психических элементов в силу несовместимости с избранным сознательным отношением
их носителя, не допущенная к жизненному проявлению. Тень всегда выступает компенсаторно по
отношению к сознанию, следовательно, ее эффект может быть как негативным, так и позитивным.
] бессознательные черты, схожие с той женщиной.
Пациентке было трудно признать это, поскольку у нее имелись весьма четкие представления о
своей личности, а здесь требовалось осознать, что сон рассказывает о ее собственном
комплексе власти и скрытых мотивах — бессознательных влечениях, не раз приводивших ее к
неприятным ссорам с друзьями. Ссорам, в которых она винила всегда других, а не себя.
Но не только «теневую» сторону нашей личности мы не замечаем, игнорируем и подавляем.
Мы проделываем то же самое и с нашими положительными качествами. В качестве примера
вспоминается один весьма скромный, легко смущающийся молодой человек с приятными манерами.
Он всегда казался довольствующимся второстепенной ролью, но непременно настаивал лишь на
своем присутствии. Когда его просили что-нибудь сказать, он излагал продуманные суждения,
но никогда не навязывал их. Иногда он, правда, намекал, что тот или иной вопрос можно было
бы рассматривать и на другом, более высоком, уровне (хотя никогда не объяснял, как).
В своих снах, однако, он постоянно сталкивался с великими историческими фигурами, такими,
как Наполеон или Александр Македонский. Эти сны явно компенсировали его комплекс
неполноценности. Но они подразумевали и нечто другое. Кто же я таков, спрашивал сон,
если у меня такие знаменитые гости? В этом смысле сон указывал на скрытую мегаломанию,
компенсировавшую чувство неполноценности. Бессознательная идея величия изолировала его
от реальности окружающих его людей и позволяла пребывать вне обязательств, неукоснительных
для других. Он не ощущал необходимости доказывать — самому себе или другим, — что его
высокое суждение зиждется на высоком достоинстве.
Бессознательно он играл в нездоровую игру, о чем его пытались поставить в известность
его же сны, причем весьма двусмысленным образом. Панибратская компания с Наполеоном и
беседы с Александром Македонским как раз относятся к числу фантазий, развивающихся при
комплексе неполноценности. Но можно спросить, почему же сон не сделал это прямым образом
и не высказал открыто то, что следовало сказать, а прибег к двусмысленности?
Мне часто задавали этот вопрос, об этом же спрашивал себя и я сам. Порой я поражался,
каким мучительным способом сны стремятся избежать определенной информации или опустить
решающий момент. Фрейд предположил наличие специальной психической функции, которую назвал
«цензором». Цензор, считал он, искажает образы сна, делает их неузнаваемыми или вводящими
в заблуждение с тем, чтобы обмануть спящее сознание относительно действительного содержания
сна. Скрывая неприятную мысль от спящего, «цензор» защищает его сон от шока
неблагожелательных реминисценций. Но я отношусь к этой идее скептически, — сновидение
вовсе не охраняет сон как процесс; сновидения равным образом могут нарушить сон.
Скорее это выглядит таким образом, что приближение к сознанию оказывает «стирающее»
воздействие на подпороговое содержание психики. Подпороговое состояние удерживает идеи
и образы на более низком уровне напряжения, чем они имеют его в сознании. В подпороговом
состоянии они теряют четкость определенности, отношения между ними становятся менее
последовательными, более неопределенно схожими, менее рациональными и, следовательно,
более «неизъяснимыми». Во всех состояниях, близких ко сну, связанных с усталостью,
болезнью или интоксикацией, можно увидеть то же самое. Но если происходит нечто, придающее
этим образам большее напряжение, они делаются менее подпороговыми и по мере приближения
к порогу сознания становятся более определенными.
Отсюда можно понять, почему сны зачастую выражают себя аналогиями, почему образы снов
переходят один в другой и почему неприменимыми к ним становятся логика и временные масштабы
повседневной жизни. Форма, которую принимают сны, естественна для бессознательного, потому
что материал, из которого они сотканы, наличествует в подпороговом состоянии именно в
таком виде. Сны не охраняют спящих от того, что Фрейд назвал «несовместимым желанием». То,
что он считал «маскировкой», есть по существу форма, которую в бессознательном приобретают
все импульсы. Поэтому сон не может продуцировать определенную мысль, если он начинает это
делать, он перестает быть сном, поскольку при этом пересекается порог сознания. Вот почему
сны упускают те самые моменты, которые наиболее важны для сознающего разума и скорее
манифестируют «край сознания» аналогично слабому блеску звезд во время полного затмения
солнца.
Мы должны понять, что символы сна являются по большей части проявлениями той сферы
психического, которая находится вне контроля сознательного разума. Смысл и целенаправленность
не есть прерогативы разума, они действуют во всяком живом организме. Нет принципиальной
разницы между органическим и психическим развитием. Так же, как растение приносит
