В последнем семестре нужно было сдавать психиатрию, он открыл

учебник и прочитал на первой странице, что психиатрия есть «наука о личности». «Мое сердце

неожиданно резко забилось, — вспоминал Юнг в старости. — Возбуждение было необычайным, потому

что мне стало ясно, как при вспышке просветления, что единственно возможной целью для меня

может быть психиатрия. Только в ней сливались воедино два потока моих интересов. Здесь было

эмпирическое поле, общее для биологических и духовных фактов, которое я искал повсюду и нигде

не находил. Здесь же коллизия природы и духа стала реальностью» [4 — Jung C.G. Memories, Dreams, Reflections. P. 130]. Человеческая психика является местом встречи науки и религии, конфликт

между ними преодолим на пути подлинного самопознания. Тут же было принято решение, которое

удивило всех — психиатрия считалась самым непрестижным для медика занятием, хотя бы потому,

что все успехи медицины в XIX в. не привели к заметным результатам в лечении психических

заболеваний.

После окончания университета Юнг переезжает в Цюрих, начинает работать в клинике

Бургхёльци, руководимой видным психиатром Э.Блейлером. Базель и Цюрих имели для Юнга

символическое значение как два полюса европейской духовной жизни. Базель — живая память

европейской культуры. В университете не забывали о преподававшем в нем Эразме и учившемся

Гольбейне, на филологическом факультете преподавали профессора, лично знавшие Ницше. Интерес

Юнга к философии мог вызвать недоумение у медиков, но философия считалась в Базеле

необходимой стороной культуры. В Цюрихе же она, наоборот, считалась непрактичным «излишеством».

Кому нужны все эти ветхие книжные знания? Наука тут рассматривалась как полезное орудие,

ценилась по своим приложениям, эффективному применению в индустрии, строительстве, торговле,

медицине. Базель уходил корнями в далекое прошлое, в то время как Цюрих устремлялся в столь

же далекое будущее. Юнг видел в этом «раскол» европейской души: рассудочная

индустриально—техническая цивилизация предает забвению свои корни. И это закономерно, ибо

душа окостенела в догматическом богословии. Наука и религия вступили в противоречие именно

потому, полагал Юнг, что религия оторвалась от жизненного опыта, тогда как наука уходит от

важнейших проблем, она держится плотского эмпиризма и прагматизма. «Мы стали богатыми в

познаниях, но бедными в мудрости», — напишет он вскоре. В созданной наукой картине мира

человек есть лишь механизм среди других механизмов, его жизнь утрачивает всякий смысл.

Необходимо найти ту область, где религия и наука не опровергают друг друга, а наоборот,

сливаются в поисках первоистока всех смыслов. Психология сделалась для Юнга наукой наук –

именно она, с его точки зрения, должна дать современному человеку целостное мировоззрение.

В своих поисках «внутреннего человека» Юнг не был одинок. У многих мыслителей конца XIX —

начала XX вв. мы обнаруживаем то же негативное отношение и к мертвому космосу естествознания,

и к церкви, и к религии. Одни из них, например Толстой, Унамуно, Бердяев, обращаются к

христианству и дают ему самое неортодоксальное толкование. Другие, испытав душевный кризис,

создают философские учения, которые иногда не без основания называют «иррационалистическими», —

так появляются прагматизм Джеймса или интуитивизм Бергсона. Ни эволюцию живой природы, ни

поведение самого примитивного организма, ни тем более мир человеческих переживаний не объяснить

законами механики и физиологии. Жизнь есть вечное становление, гераклитовский поток, «порыв»,

не признающий закона тождества. И вечный сон материи, круговорот веществ в природе, и вершины

духовной жизни суть лишь два полюса этого неудержимого потока.

Кроме «философии жизни» Юнга задела и мода на оккультизм. На протяжении двух лет он принимал

участие в спиритических сеансах, познакомился с обширной литературой по астрологии, нумерологии

и другим «тайным» наукам. Эти увлечения студенческих лет во многом определили характер

позднейших исследований Юнга. От наивной веры в то, что медиумы общаются с духами умерших, он

скоро отошел. Сам факт общения с духами, кстати сказать, отрицают и серьезные оккультисты.

Астральные тела не принимают участия в земной жизни, медиумы вступают в контакт лишь со

своеобразными «раковинами», «психическими оболочками», сохраняющими отдельные черты населявшей

их личности, которая к этому времени уже покинула астральный мир и перешла в более высокое

измерение. Эти оболочки обладают лишь видимостью жизни, они оживляются психической энергией

впавшего в транс медиума (или, во время столоверчения, энергией его участников). Поэтому в

непроизвольном письме, в речах медиума могут проявиться какие-то реплики умерших, но о

подлинном общении с духами не может быть и речи, поскольку материализуются лишь какие-то

осколки этой «раковины», соединившиеся к тому же с идеями и впечатлениями медиума.

Медиумом была дальняя родственница Юнга, полуграмотная девушка, не склонная к актерству и

надувательству. Состояния транса были неподдельными; об этом свидетельствовало хотя бы то, что

не окончившая гимназии девушка, будучи в трансе, переходила на литературный немецкий язык,

которым в обычном состоянии не владела (швейцарский диалект сильно отличается от литературного

верхненемецкого). Как и большая часть сообщений «духов», это не выходило за пределы того, что

было доступно сознанию медиума: на бессознательном уровне она могла владеть литературным

немецким. «Духами» оказывались как бы «отколовшиеся» части ее личности, лежавшие за пределами

сознания. Однако имелось одно важное исключение. Малограмотная девушка явно ничего не знала о

космологии гностиков—валентиниан II в. н.э., не могла она придумать столь сложную систему, но в

сообщении одного из «духов» эта система была изложена детальным образом.

Эти наблюдения легли в основу докторской диссертации К.Г. Юнга «О психологии и патологии

так называемых оккультных феноменов» (1902). Данная работа до сих пор сохранила определенное

научное значение — Юнг дает в ней психологический и психиатрический анализ медиумического

транса, сопоставляет его с галлюцинациями, помраченными состояниями ума. Он отмечает, что у

пророков, поэтов, мистиков, основателей сект и религиозных движений наблюдаются те же

состояния, которые психиатр встречает у больных, слишком близко подошедших к священному

«огню» — так, что психика не выдержала, произошел раскол личности. У пророков и поэтов к их

собственному голосу часто примешивается идущий из глубин голос как бы другой личности, но их

сознанию удается овладеть этим содержанием и придать ему художественную или религиозную форму.

Всякого рода отклонения встречаются и у них, но зато имеется интуиция, «далеко превосходящая

сознательный ум»; они улавливают некие «праформы». Впоследствии Юнг назвал эти праформы

архетипами коллективного бессознательного. Они в разное время появляются в сознании людей,

как бы всплывают независимо от воли человека; праформы автономны, они не определяются

сознанием, но способны воздействовать на него. Единство рационального и иррационального,

снятие субъект–объектного отношения в интуитивном прозрении отличают транс от нормального

сознания и сближают его с мифологическим мышлением. Каждому человеку мир праформ открывается

в сновидениях, которые оказываются основным источником информации о психическом

бессознательном.

Таким образом, к главным положениям собственного учения о коллективном бессознательном

Юнг пришел еще до встречи с Фрейдом, произошедшей в 1907 г. К тому времени у Юнга уже было

имя — известность ему принес прежде всего словесно—ассоциативный тест, позволивший

экспериментально выявлять структуру бессознательного. В лаборатории экспериментальной

психопатологии, созданной Юнгом в Бургхёльци, испытуемому предлагался список слов, на которые

тот должен был тут же реагировать первым пришедшим на ум словом. Время реакции фиксировалось

с помощью секундомера. Затем тест был усложнен — с помощью различных приборов замечались

физиологические реакции испытуемого на различные слова—стимулы. Главное, что удалось

обнаружить, — это наличие слов, на которые испытуемые не могли быстро найти отклик, либо

удлинялось время подбора слова—реакции; иногда они надолго замолкали, «отключались»,

заикались, отвечали не одним словом, а целой речью и т.д. При этом они не осознавали, что

ответ на одно слово—стимул, например, занимал у них в несколько раз больше времени, чем на

другое. Из этого Юнг сделал вывод о том, что такие нарушения в реагировании связаны с наличием