«материи», мы описываем ее физические свойства. Мы
проводим лабораторные эксперименты, чтобы продемонстрировать некоторые из этих свойств.
Но слово «материя» остается сухим, внечеловеческим, чисто интеллектуальным понятием без
какого-либо психического содержания. Насколько разительно отличается прежний образ материи —
Великой Матери, — который мог вместить в себя и выразить глубокий эмоциональный смысл
Матери—Земли. То же самое и с духом, который теперь отождествляется с интеллектом и перестает
быть Отцом всего. Он дегенерировал до ограниченных Эго—намерений человека, а колоссальная
эмоциональная энергия, выраженная в образе «нашего Отца», ушла в песок интеллектуальной
пустыни.
Оба архетипических принципа лежат в основе отличающихся друг от друга систем Востока и
Запада. Массы и их лидеры не осознают, однако, что нет существенной разницы между именованием
мира по мужскому принципу, принципу Отца (дух), что делает Запад, и принципу женскому —
Матери (материя), как это осуществляется в коммунистическом обществе. В сущности, мы мало
знаем и о том и о другом. В былые времена эти принципы почитались во всех ритуалах,
демонстрировавших их психическую значимость для человека. Теперь же они стали просто-напросто
абстрактными понятиями.
С ростом научного понимания наш мир все более дегуманизируется. Человек чувствует себя
изолированным в космосе, потому что теперь он отделен от природы, не включен в нее
органически, и утратил свою эмоциональную «бессознательную идентичность» с природными
явлениями. Постепенно они теряют свою символическую причастность. Теперь уже гром — не
голос рассерженного Бога, а молния — не его карающая стрела. В реке не живет дух, в дереве
больше не пребывает жизненная основа человека, змея не воплощает мудрость, а горная пещера
больше не жилище великого демона. Уже не слышит человек голоса камней, растений, животных, и
не беседует с ними, веря, что они слышат. Его контакт с природой исчез, а с ним ушла и
глубокая эмоциональная энергия, которую давала эта символическая связь.
Эта колоссальная утрата компенсировалась символами наших снов. Они выносят на поверхность
нашу исходную природу — инстинкты и специфические мысли. К несчастью, они выражают свое
содержание на языке природы, на языке, который нам непонятен и странен. Поэтому перед нами
встает задача перевода этого языка в рациональные слова и понятия современной речи,
освободившей себя от примитивного бремени — в особенности от мистического участия в
описываемых вещах. Теперь, когда мы говорим о духах и других сакральных образах, то
больше не взываем к ним. Сила и слава ушли из некогда наполненных энергией слов. Мы
перестали верить в магические формулы, почти не осталось табу и сходных с ним ограничений,
и наш мир кажется продезинфицированным от всех «суеверных» существ, скажем таких, как
ведьмы, колдуны и пугала, не говоря уже об оборотнях, вампирах, лесных духах и всех тех
странных существах, которые населяли первобытный лес.
Сказать точнее, поверхность нашего мира кажется уже очищенной от всех суеверных и
иррациональных элементов. Освобожден ли также от подобной примитивности наш внутренний
мир — вопрос другой. Разве не табу для многих число тринадцать? Разве мало еще людей,
охваченных иррациональными предрассудками, проекциями, детскими иллюзиями? Реалистическая
картина человеческого разума обнаруживает так много первобытных черт и пережитков, играющих
заметную роль в жизни индивида, что кажется, ничего и не случилось за последние 500 лет.
Существенно важно дать оценку этому. Современный человек фактически являет любопытную
смесь свойств, приобретенных за долгие годы своего умственного развития. Это запутавшееся
существо — человек и те символы, с которыми мы имеем дело, и нам следует весьма тщательно
исследовать плоды его разума. Бок о бок со скептицизмом и научным убеждением продолжают
существовать старомодные предрассудки, отжившие стереотипы мысли и чувства, упрямое
недопонимание и слепое невежество. Таково современное человеческое бытие, порождающее и те
символы, которые изучаются психологами. Для того, чтобы объяснить эти символы и их смысл,
очень важно узнать, связаны ли эти представления только с личным опытом, или же они были
взяты сном для своих частных целей из хранилища общего сознательного знания.
Возьмем, например, сон, в котором встречается число тринадцать. Вопрос заключается в
том, верит ли сам сновидец в несчастливое свойство этого числа, или же сон его намекает на
людей, которые все разделяют эти суеверия? В ответе содержится важное указание для
толкования. В первом случае следует считаться с фактом того, что индивид находится под
влиянием магии числа 13, и потому будет чувствовать себя неуютно, скажем, в номере 13
гостиницы или сидя за столом в компании из 13 человек. Во втором случае 13 означает не
более чем невежливое или обидное замечание. «Суеверный» сновидец продолжает чувствовать
магию числа, более «рациональный» уже лишил это число его эмоциональной составляющей.
Этот пример иллюстрирует тот путь, по которому архетипы вплывают в наш практический
опыт: они одновременно образы и эмоции. Об архетипе можно говорить только тогда, когда
оба эти аспекта одномоментны. Если это просто образ, то перед нами будет лишь словесная
картина с малым последствием. Но заряженный эмоцией образ приобретает сакральность
(нуминозность) или психическую энергию, он становится динамичным, вызывающим существенное
Я осознаю, что ухватить это понятие нелегко, поскольку я использую слова, дабы описать
нечто, что своей природой не дает возможности точного определения. Но поскольку очень многие
люди относятся к архетипам как к части механической системы, которую можно вызубрить, не
вникая в смысл, то существенно важно настаивать на том, что это не просто имена и даже не
философские понятия. Это куски самой жизни, образы, которые через мост эмоций интегрально
связаны с живым человеком. Вот почему невозможно дать произвольную (или универсальную)
интерпретацию любого архетипа. Его нужно объяснить способом, на который указывает вся
жизненная ситуация индивида, которому она принадлежит.
Так, в случае ревностного христианина символ креста может быть истолкован только в
христианском контексте, — если, конечно, сон не дает оснований рассматривать его иначе.
Но даже и тогда специфический христианский смысл нужно держать в уме. Но нельзя сказать,
что во все времена и во всех обстоятельствах символ креста имеет одно и то же значение.
Если бы это было так, то он лишился бы своей сакральности (нуминозности), утратил бы свою
жизненность и стал бы обычным словом.
Те, кто не ощущал особого чувственного тона архетипа, в конце концов приходят к путанице
мифологических понятий, порой связывая их вместе, с тем, чтобы показать, что все что-то
значит или не значит ничего. Мертвецы всего мира химически идентичны, чего нельзя сказать о
живых людях. Архетипы оживают лишь тогда, когда терпеливо пытаешься понять, как и почему
несут они свой смысл всякому живущему человеку.
Пустое дело пользоваться словами, если не знаешь, что за ними стоит. Это, в частности,
справедливо для психологии, когда мы говорим о таких архетипах, как Анима и Анимус, мудрец,
Великая Мать и т.д. Можно знать все о святых, мудрецах, пророках и других отмеченных Богом
людях, и о всех великих матерях мира. Но если они всего лишь образы, чья божественность
(нуминозность) никогда вами не переживалась, то вы будете говорить о них как бы во сне, не
