психологии с естественно—научной ориентацией.
При этом на первых порах понятие «бессознательного» использовалось для обозначения только
таких состояний, которые характеризуются наличием вытесненных или забытых содержаний. Хотя у
Фрейда бессознательное выступает — по крайней мере метафорически — в качестве действующего
субъекта, по сути оно остается не чем иным, как местом скопления именно вытесненных содержаний;
и только поэтому за ним признается практическое значение. Ясно, что с этой точки зрения
бессознательное имеет исключительно личностную природу [30 —
В своих поздних работах Фрейд несколько изменил упомянутую здесь позицию: инстинктивную
психику он назвал «Оно», а его термин «Сверх—Я» стал обозначать частью осознаваемое, частью
бессознательное (вытесненное) коллективное сознание.
], хотя, с другой стороны, уже Фрейд понимал архаико-мифологический
характер бессознательного способа мышления.
Конечно, поверхностный слой бессознательного является в известной степени личностным. Мы
называем его личностным бессознательным. Однако этот слой покоится на другом, более глубоком,
ведущем свое происхождение и приобретаемом уже не из личного опыта. Этот врожденный более
глубокий слой и является так называемым коллективным бессознательным. Я выбрал термин
«коллективное», поскольку речь идет о бессознательном, имеющем не индивидуальную, а всеобщую
природу. Это означает, что оно включает в себя, в противоположность личностной душе,
содержания и образы поведения, которые cum grano salis являются повсюду и у всех индивидов
одними и теми же. Другими словами, коллективное бессознательное идентично у всех людей и
образует тем самым всеобщее основание душевной жизни каждого, будучи по природе
сверхличным. Существование чего-либо в нашей душе признается только в том случае, если в ней
присутствуют так или иначе осознаваемые содержания. Мы можем говорить о бессознательном лишь
в той мере, в какой способны удостовериться в наличии таких содержаний. В личном
бессознательном это по большей части так называемые эмоционально окрашенные комплексы,
образующие интимную душевную жизнь личности.
Содержаниями коллективного бессознательного являются так называемые архетипы. Выражение
«архетип» встречается уже у Филона Иудея (Dе Орif. Mundi, § 69) по отношению к Imago Dei в
человеке. Также и у Иринея, где говорится: «Mundi fabricator non a semetipso fecit haec,
sed de aliens archetypis transtulit» («Творец мира не из самого себя создал это, он
перенес из посторонних ему архетипов»). Хотя у Августина слово «архетип» и не встречается, но
его заменяет «идея» — так в De Div. Quaest, 46: «Ideae, quae ispae formatae non sunt… quae in
divina intelligentia continentur» («Идеи, которые сами не созданы… которые содержатся в
божественном уме»). Понятие «архетип» является верным и полезным для наших целей, поскольку
оно значит, что, говоря о содержаниях коллективного бессознательного, мы имеем дело с
древнейшими, лучше сказать, изначальными типами, т.е. испокон веку наличными всеобщими
образами. Без особых трудностей применимо к бессознательным содержаниям и выражение
«representstions сollectives» (фр. «коллективные представления»), которое употреблялось
Леви-Брюлем для обозначения символических фигур в первобытном мировоззрении. Речь идет
практически все о том же самом: примитивные родоплеменные учения имеют дело с видоизмененными
архетипами. Правда, это уже не содержания бессознательного; они успели приобрести осознаваемые
формы, которые передаются с помощью традиционного обучения в основном в виде тайных учений,
являющихся вообще типичным способом передачи коллективных содержаний, берущих начало в
бессознательном.
Другим хорошо известным выражением архетипов являются мифы и сказки. Но и здесь речь идет о
специфических формах, передаваемых на протяжении долгого времени. Подобным образом
использовался «архетип» алхимиками, например, в Hermetis Тrismigisti tract.aur. (Theatr. Chem.,
1613, IV, 718): «Ut Deus omnem divinitatis suae thesaurum… in se tanquam archetypo absconditun…
eodem modo Saturnus occulte corporum metalloricum simulacra in se circumferens» («Подобно
Богу, хранящему все свои божественные сокровища… в себе как в сокровенном архетипе… так же
Сатурн хранит в себе тайные подобия металлических тел»). У Вингеруса (Тract. De igne et
sale // Theatr. Chem., 1661, VI. 3) мир является «аd archetypi sui similitudinem factus»
(«Созданным по подобию со своим архетипом»), а потому называется «mangus homo» («hоmо maximus»
у Сведенборга).
(пропущено)
… к representations collectives (фр. «коллективным представлениям»), в которых оно обозначает
только ту часть психического содержания, которая еще не прошла какой-либо сознательной
обработки и представляет собой еще только непосредственную психическую данность. Архетип как
таковой существенно отличается от исторически сформировавшихся или переработанных форм. На
высших уровнях тайных учений архетипы предстают в такой оправе, которая, как правило,
безошибочно указывает на влияние сознательной их переработки в суждениях и оценках.
Непосредственные проявления архетипов, с которыми мы встречаемся в сновидениях и видениях,
напротив, значительно более индивидуальны, непонятны или наивны, нежели, скажем, мифы. По
существу, архетип представляет то бессознательное содержание, которое изменяется, становясь
осознанным к воспринятым; оно претерпевает изменения под влиянием того индивидуального
сознания, на поверхности которого оно возникает [31 —
Для точности необходимо различать «архетип» и «архетипическое
представление». Архетип сам по себе является гипотетическим, недоступным созерцанию
образом, наподобие того, что в биологии называется «раttern of behavior». См. Theoretische
Uberlegungen zum Wesen des Psychischen // Von den Wurzeln des Bewusstseins. Zurich, 1954.
].
То, что подразумевается под «архетипом», проясняется через его соотнесение с мифом, тайным
учением, сказкой. Более сложным оказывается положение, если мы попытаемся психологически
обосновать, что такое архетип. До сих пор при исследовании мифов удовлетворялись солярными,
лунарными, метеорологическими и другими вспомогательными представлениями. Практически не
обращалось внимания на то, что мифы — в первую очередь психические явления, выражающие
глубинную суть души. Дикарь не склонен к объективному объяснению самых очевидных вещей.
Напротив, он постоянно испытывает потребность или, лучше сказать, в его душе имеется
непреодолимое стремление приспосабливать весь внешний опыт к душевным событиям. Дикарю
недостаточно просто видеть, как встает и заходит Солнце, — эти наблюдения внешнего мира
должны одновременно быть психическими событиями, т.е. метаморфозы Солнца должны представлять
судьбу Бога или героя, обитающего, по сути дела, в самой человеческой душе.
Все мифологизированные естественные процессы, такие, как лето и зима, новолуние, дождливое
время года и т.д. не столько аллегория [32 — Аллегория есть парафраза сознательного содержания;
символ, напротив, является наилучшим выражением лишь предчувствуемого,
но еще не различимого бессознательного содержания.
] самих
объективных явлений, сколько символические выражения внутренней и бессознательной драмы души.
Она улавливается человеческим сознанием через проекции, т.е. будучи отраженной в зеркале
природных событий. Такое проецирование лежит у самых оснований, а потому потребовалось
несколько тысячелетий истории культуры, чтобы хоть как-то отделить проекцию от внешнего
объекта. Например, в астрологии дело дошло до абсолютной дискредитации этой древнейшей
«scientia intutiva», поскольку психологическая характерология не была отделена от звезд.
Тот, кто еще верит сегодня — или уверовал заново — в астрологию, почти всегда возвращается к
древним предрассудкам о влиянии созвездий. Но каждому, кто способен исчислить гороскоп, должно
быть известно, что во времена Гиппарха Александрийского день весеннего равноденствия был
установлен в 0° Овна. Тем самым, любой гороскоп основывается на произвольно выбранном знаке
Зодиака, так как со времен Гиппарха весеннее равноденствие сместилось в силу прецессии по
меньшей мере к началу Рыб.
Субъективность первобытного человека столь удивительна, что самым первым предположением
должно было бы быть выведение мифов из его душевной жизни. Познание природы сводится для него,
по существу, к языку и внешним проявлениям бессознательных душевных процессов. Их
бессознательность представляет собой причину того, что при объяснении мифов обращались к чему
угодно, но только не к душе. Недоступным пониманию было то, что душа содержит в себе все
