целому. В этом причина того, что голос демонстрирует ум и ясность мысли,

превосходящие наличное сознание сновидца. Такое превосходство является причиной безусловного

авторитета, коим наделен голос.

В том, что произносит этот голос, содержится своеобразная критика установок сновидца. В

сновидении с церковью он пытался примирить две стороны жизни при помощи какого-то дешевого

компромисса. Как мы уже знаем, неизвестная женщина, Анима, не согласилась с этим и покинула

сцену. В последнем сновидении голос, кажется, занял место Анимы — с той разницей, что вместо

эмоционального протеста теперь звучит властная речь о двух типах религии. Согласно

прозвучавшему приговору, сновидец склонен использовать религию как замещение «образа

женщины». Под «женщиной» подразумевается Анима. Это подтверждается следующим изречением,

гласящим, что религия используется как заменитель «другой стороны душевной жизни». Она

представляет женское начало, лежащее за порогом сознания, т.е. принадлежащее так называемому

бессознательному уму. Критику, следовательно, можно понять так: «Ты обращаешься к религии,

чтобы бежать от собственного бессознательного. Ты используешь ее как заменитель части своей

душевной жизни. Но религия — это плод и кульминация полноты жизни, содержащей обе эти

стороны».

Тщательное сопоставление содержания этого сна с другими сновидениями той же серии

безошибочно показывает, что представляет собой «другая сторона». Пациент все время пытался

игнорировать свои эмоциональные нужды. Он опасался, что они могут вовлечь его в неприятности,

например, приведут его к женитьбе и ко всякого рода обязанностям — любви, преданности,

доверию, эмоциональной зависимости и вообще к покорности душевным нуждам. Обязанности эти не

имели ничего общего ни с наукой, ни с академической карьерой; более того, само понятие «душа»

было для него каким-то интеллектуальным непотребством, таким, что и прикоснуться страшно.

«Таинство» души для моего пациента — это некое иносказание, ставящее его в тупик. Он ничего

не знал о религии, кроме того, что она представляет собой вероучение, и решил, что ею можно

заменить определенного рода эмоциональные потребности — их можно обойти, если ходишь в

церковь. Предрассудки нашего века сказались на уровне его понимания. С другой стороны, голос

сообщает ему нечто нарушающее всякие условности, неортодоксальное, шокирующее: религия

принимается всерьез, ставится на самую вершину жизни. Причем жизни, включающей в себя

«другую сторону» и подрывающей тем самым любезные сердцу интеллектуальные и

рационалистические предрассудки.

Это был настолько серьезный переворот в сознании, что мой пациент часто опасался, что

сойдет с ума. Должен сказать, имея представление о типичных интеллектуалах сегодняшнего и

вчерашнего дня, что попавшему в такую переделку человеку можно посочувствовать. Всерьез

считаться с «образом женщины», другими словами, с бессознательным — какой удар по

просвещенному здравому смыслу! Я начал курс лечения только после того, как пациент записал

первую серию из примерно 350 сновидений. Я получил тем самым полное представление о всех

нюансах его неупорядоченного опыта. Не удивительно, что он хотел бросить это предприятие.

К счастью, у этого человека была своя «религия»: он «тщательно принимал во внимание» свой

опыт и в достаточной мере верил в него, что помогало ему держаться испытанного и продолжать

начатое нами дело. На руку оказалось и то обстоятельство, что пациент был невротиком: стоило

ему проявить недоверие к опыту, попытаться отрицать голос, как невротическое состояние тут же

возвращалось. Он просто не мог «погасить огонь», и был принужден признать непостижимо

нуминозный характер своего опыта. Он был вынужден примириться с тем, что неугасимый огонь

был «священным». Таковым было непременное условие его исцеления. Конечно, можно было бы

посчитать этот случай исключением из правил — подобно тому, как все подлинно человечные и

совершенные личности суть исключения. Верно, что подавляющее большинство образованных людей

нельзя отнести к цельным личностям, а вместо истинных ценностей они наделены множеством

суррогатов. Такое существование неизбежно вызывает невроз, как у нашего пациента, так и у

множества других людей.

То, что у нас принято называть «религией», в такой степени является подделкой, что я

часто спрашиваю самого себя: не выполняет ли такого рода «религия» (я предпочитаю называть

ее вероучением) важную функцию в человеческом обществе? Несомненная цель замещения —

поставить на место непосредственного опыта некий набор пригодных символов, подкрепленных

твердыней догмата и ритуала. Католическая церковь поддерживает их всем своим непререкаемым

авторитетом, протестантская церковь (если этот термин еще применим) настаивает на вере и

евангельском благовестии. Пока эти два принципа работают, люди надежно закрыты от

непосредственного религиозного опыта. Даже если нечто подобное с ними и случится, они могут

обратиться к церкви, где им объяснят — пришел ли этот опыт от Бога или от дьявола, принять

его или отвергнуть.

Мне по роду своей деятельности приходилось встречать людей, которые имели подобный

непосредственный опыт и не пожелали подчиниться догматическому авторитету. Мне приходилось

наблюдать, как они проходили все стадии исполненных страсти конфликтов, переживали страх

безумия, отчаянную путаницу, депрессии, которые были одновременно гротескными и наводящими

ужас. Так что я вполне сознаю чрезвычайную важность догмата и ритуала — по крайней мере в

качестве методов умственной гигиены. Если мой пациент — католик, я неизменно советую ему

исповедоваться и причащаться, чтобы защитить себя от непосредственного опыта, который может

оказаться слишком тяжелой ношей. С протестантами обычно много сложнее, поскольку догматы и

ритуалы сделались настолько бледными и слабыми, что в значительной степени утратили свою

эффективность. Исповедь, как правило, отсутствует, а пасторы разделяют со своей паствой

общую нелюбовь к психологическим проблемам и, к несчастью, общее для них психологическое

невежество. Католический «руководитель совести», как правило, владеет несопоставимо большим

психологическим мастерством. Более того, протестантские пасторы получают на теологическом

факультете научную подготовку, которая, в силу господствующего критического духа, подрывает

наивность веры, в то время как в подготовке католического священника подавляющую значимость

имеет историческая традиция, что способствует укреплению авторитета института церкви.

Конечно, я мог бы, как врач, принадлежать к сторонникам так называемого научного

вероучения, и свести содержание невроза к вытесненной детской сексуальности или воле к

власти. С помощью такого умаления психики можно было бы защитить известное число пациентов

от риска появления и переживания непосредственного опыта. Но я знаю, что эта теория лишь

частично истинна, т.е. улавливает только отдельные поверхностные аспекты невротической

психики. А я не могу убеждать моих пациентов в том, во что сам не верю безоговорочно. Тогда

мне могут возразить: «Но вы же советуете католикам ходить в церковь и исповедоваться — в

таком случае вы пропагандируете то, во что сами не верите», — имея в виду, что я протестант.

В ответ на такую критику я должен сразу заявить, что стараюсь вообще обходиться без проповеди

моих верований. Конечно, я держусь моих убеждений, но они не выходят за пределы того, что я

считаю своими действительными познаниями. Я убежден в том, что я знаю. Все остальное — это

гипотезы, и я отношу к Неведомому множество самых разнообразных вещей. Они меня не касаются.